— Прирежем оставшихся предателей, — предложил Холмуз. — И некому будет поднять тревогу.

— Нам не скрыть двадцать трупов, — заметил евреин Матусаэль. — Эта кровь прольется зря.

— Что там думать! Надо драться! — потребовал Асторе.

— Драться придется, никуда от этого не денемся, — пожал плечами Левон Бархударян. — Но снаружи пятьдесят янычар, да матросов десятка два. Оружие у всех — что игл у ежа. А у нас — два десятка крючьев, все равно что дубин. И, может быть, наберется десяток ножей и кинжалов.

Войку взвесил на руке стилет, отнятый у Чезаре.

— Что скажешь ты, Даниил?

— Что сказать мне, торговому гостю? — усмехнулся тот во тьме. — Скажу, что разговаривать некогда, надо дело делать — рассвет приближается. Ты, волошин, — сотник славного войска, тебе и думать, приказывать, а работа — нам.

— Он прав, — сказал старший меж греками, Константин.

— Мы твоя сотня, Войку, — присоединился Гендерик, русокудрый гот. — Приказывай.

Сотник велел собрать все, чем можно было резать и колоть, от стилета до гвоздя, и раздал тем, кому не досталось крючьев. Нескольким плотникам приказал надергать из обшивки гвоздей — на «Зубейде» они были такими длинными, что каждый при нужде мог сойти за стилет. Пяти генуэзцам-матросам повелел обыскать палубу, не забыли ли где османы, кроме крючьев, еще что-нибудь тяжелое и острое. А сам, взяв еще четверых, отправился к задней стенке помещения, где явственнее слышался плеск морских волн.

Корабль был стар, но построен крепко, юноши долго трудились, пока раскачали одну доску. За нею обнаружилось узкое пустое пространство, далее темнела часть толстой наружной обшивки. После долгой работы наконец пробили и ее. Сняв вторую доску, увидели волны, а над ними — небо, начинавшее светлеть. Еще немного времени, и их могли бы обнаружить.

Войку высунулся по пояс в проделанное ими окно, повернулся лицом кверху. И едва сдержал крик радости — оттуда свисала длинная веревка.

— Гляди, что нашли мы еще у них под кожами, — встретили сотника товарищи, когда он возвратился к ним, и протянули саблю. Войку вытащил из ножен клинок: то была добрая сабля восточной работы, с богатой чеканкой по рукояти. — Она — твоя.

Кто из ренегатов спрятал оружие под грудой кож? Как сумел его спрятать? Об этом некогда было уже думать.

Товарищи обвязали витязя веревкой, опоясали саблей, помогли ему выбраться, протиснуться через прорубленный люк. Войку ухватился за свисавший сверху канат. «Только не смотри вниз», — напутствовал его Давицино. Глотнув соленого ветра, Войку с вызовом опустил взор, и сердце зашлось незнакомым, острым чувством: на большой глубине под ним бились о борт холодные волны моря. Войку отвернулся и полез по канату вверх.

Чербулу пришлось довольно долго карабкаться по толстому тросу: сказывались трое суток, проведенных взаперти, на сухарях и воде. Но в конце концов он благополучно одолел подъем. Войку лег на выступ у основания фальшборта и заглянул на палубу через отверстие для стока воды.

Вот мулла, взобравшись на мостки, воздел руки к небу, обращаясь к аллаху; все, кто был наверху, расстелили коврики, начали класть земные поклоны, истово молясь. Вот патрон, свернув священный коврик, отдал приказание; матросы взялись за дело, одни — тянуть канаты, другие, забравшись на реи, — распускать свернутые на ночь паруса. Войку увидел матросов, несущих бадьи с водой и ящик с сухарями, — завтрак для молодых кяфиров; он быстро отвязал от пояса веревку, все еще соединявшую его с нижней палубой, но продолжал придерживать ее рукой. Только минуту спустя, когда товарищи трижды дернули за нее, сотник отпустил конец: условный сигнал означал, что в этот миг янычары начали отодвигать засовы узилища.

Не теряя времени, Войку высунулся из-за фальшборта и издал громогласный воинственный клич.

Османы, бывшие на палубе, забегали, вертя во все стороны головами. Никого не видя (сотник успел снова спрятаться), матросы и солдаты, кинувшись к бортам, начали высматривать, не упал ли кто в воду. И остановились в растерянности, не ведая, какие джинны страшным криком возвестили им беду.

Войку издал еще более громкий клич; османы возобновили беготню. Сквозь свое окошко сотник видел, что к суетящимся на палубе присоединяются новые и новые турки.

Теперь настал его час.

Войку вынул саблю и прыгнул на палубу. Он свалил одного османа, проткнул второго и бросился к капитану. Появление страшного воина, его смелый натиск оказались столь неожиданными, что турки, капитан-патрон — первым, забыв об оружии, кинулись от него прочь. Войку настиг и сразил еще одного; потом, подбежав к борту, начал рубить канаты, на которых держался самый большой парус средней мачты. Огромное полотнище устремилось вниз, накрыв палубу и метавшихся по ней людей, словно ловчая сеть — стаю куропаток.

Со всех сторон, однако, огибая злополучный парус и барахтавшихся в ней товарищей, к сотнику с обнаженными клинками бежали уже янычары и моряки, успевшие прийти в себя.

Войку спокойно отступил к самому носу судна, в уголок между форшевнем наоса и поставленной рядом большой бочкой, в которой держали оливковое масло на случай бури.[38] Османы налетели, толкая друг друга, готовые изрубить одинокого храбреца. Но сотник, отгороженный от них с одной стороны основанием мачты и брюхом исполинской бочки, легко защищал оставшийся узкий проход, по которому, теснясь, враги старались добраться до него.

Это была схватка, в которой витязь из Четатя Албэ показал свое мастерство. Первый из янычар, добежавший до убежища кяфира, пал, пронзенный колющим выпадом, второй — от рубящего удара, обрушившегося на него, когда он пытался дотянуться до противника кривым жалом ятагана. Третий, босоногий матрос, нацелил на грудь витязя копье, но тот, уклоняясь, насадил османа на свой клинок и бросил на тела первых двух.

Рубясь с наседавшими, мешавшими друг другу врагами, сотник не мог видеть, что происходит за их спинами. Но топот ног, звуки ударов, яростные крики вскоре возвестили, что замысел узников принес ожидаемый успех.

Смущенные воплями, внезапно раздавшимися на палубе, носильщики и стража, открывшие уже двери плавучей тюрьмы, замешкались. И были сбиты с ног пленниками, вооруженными крючьями и ножами. Расправившись с охраной и завладев ее оружием, узники бросились дальше, сметая с пути других янычар и матросов. Их поток растекался по всему кораблю и наконец выплеснулся на верхнюю палубу. И над кучкой турок, державших еще в осаде смелого сотника, взлетели вдруг с тыла беспощадные клинки его друзей.

Вскоре все было кончено. Оставшееся в живых османы были брошены в море либо сами пригнули за борт, в безумной надежде спастись вплавь. И Войку, вытиравший о парус окровавленную саблю, был окружен ликующей толпой. Недавние узники обнимали своего вожака, жали ему руки. Многие с восхищением спрашивали Чербула, как пришла ему в голову дерзкая мысль — отвлечь противника на себя криком, пробравшись для того наверх по канату. Войку только улыбался в ответ: молдавский витязь лишь повторил прием, доставивший победу его учителю и государю Штефану-воеводе в битве у Высокого Моста.

Победа над хорошо вооруженными и опытными врагами далась юношам недешево. Двадцать пять пленников полегло в схватке. Еще на пороге узилища пал Нуччо, заколотый ятаганом. Погибли Чеффини ди Джунта и Биндо, сурожанин Димитерко, молдавские воины Васелашку и Влад. Многие были ранены, некоторые — тяжело. Среди последних находился Ренцо деи Сальвиатти, получивший удар палицей; отнесенный друзьями в камору патрона, он оставался без сознания и только изредка стонал.

Войку шел по залитой кровью, все еще накрытой парусом верхней палубе наоса. Его внимание привлекли несколько фрягов, тащивших какого-то османа к борту с явным намерением утопить.

— Я итальянец, как и вы! — отчаянно орал турок, напрасно пытаясь вырваться. — Пустите меня, я христианин!

Войку подошел; пойманный, рванувшись к сотнику, упал ничком, подполз к нему. Войку узнал Зульфикара-агу.