— Да нет, лап, я думаю, тебе показалось. Наверное, все-таки не она. Где этот бизнес вениками и где Министерство образования?! Или, может, эти тетки — сестры. Близнецы.

— Может, и сестры, — неуверенно согласилась я. Нет, конечно, в Москве уйма похожих лиц, и мне уже приходилось встречать двойников — иной раз и вовсе не родственников… ха, можно подумать, я по лицу ее узнала! На лицо я посмотрела во вторую очередь. Костюм песочного цвета, с дурацкими лацканами о трех зубцах каждый, на левом лацкане приколота стразовая брошка в виде лилии — я же помню, как эти стразики отражали солнце, лучик попал мне в глаз, когда я качалась на березовой ветке. Волосы выкрашены в натуральный пшеничный цвет, пышно уложены, а затылок подстрижен «лесенкой»- вот спорим, если он ее хоть раз снял со спины, эту «лесенку» мы и увидим на фото! Костюмы, брошки и прически — тоже близнецы, что ли?!

Вообще-то лицо не так уж похоже, если приглядеться. На фото она не хмурилась начальственно, а скалилась в улыбке, которую сама, очевидно, считала голливудовской. Получилось и вправду страшненько, особенно впечатляла золотая коронка на нижнем зубе. Может, все-таки не она? Или просто макияж другой?

— Зачем бы пиар-менеджеру притворяться инспектором?

— Вот и я о том же.

— Инспектировать Ламберта, это ж ни пользы, ни удовольствия! А с другой стороны…

Мы посмотрели друг на друга. Инспекторша, которая на самом деле, очевидно, не инспекторша, сидела на уроке у Ламберта, и тот на следующий день запил…

— Ладно, возьми эту картинку себе на флэшку, завтра покажешь Наталье, — быстро сказал Летчик Ли. — пусть она разбирается.

И вернулся к основной теме:

— Галка, ты-то только не суйся в эти вервольфовские дела! Очень тебя прошу, пусть они теперь сами.

Еще бы они не сами. Я теперь, считай, отстранена от операций.

— Плевала я на вервольфа, — вежливо сказала я. — Ли, скажи честно, ты как думаешь: Настя найдется?

— Найдется, — уверенно сказал Летчик Ли. Обожаю его за эту безапелляционность.

Летчику Ли хорошо говорить, а я, уложив Машку, уснуть не могла. Лежала в человеческом Облике, косилась на светящиеся цифры часов. Времечко перевалило за два пополуночи, а сна ни в одном глазу. Валерьянка не помогала, феназепам я пить не хотела: после него летать не могу. То есть могу, но до первого препятствия.

А может, Настя уже объявилась, только Валерка мне не отзванивается из вредности? Чтобы помучилась подольше и прониклась чувством вины? Сама звонить ему я боялась. А если не объявилась? Если с ней действительно произошло что-то совсем плохое? Если испугалась моих слов и связалась не с теми людьми? Ох, горе-злосчастье. Прав Валерка, права Наталья, оба они правы: я натуральная кретинка.

Поперек подушки лежала утащенная у ребенка меховая рыжая собака. В детстве никогда не спала с игрушками, но… от некоторых привычек, приобретенных позже, трудно избавиться.

…А было это зимой, в один из морозных дней, все более редких в нашем городе. Закатное солнце заливало Москву клубничным соком, дым из многочисленных труб не растворялся в воздухе, а застывал, наплывая сам на себя. Город лежал внизу, окоченевший, тихий и неподвижный. В этот день я сбросила Машку на маму, а сама полетела якобы по делам. Не было у меня никаких дел. Ничего больше у меня не было.

Такой закон природы: даже если твой муж совершенно ничем не напоминает золото с бриллиантами, и ты много чего можешь ему припомнить — все-таки неприятно, когда тебе заявляют: «Я тебя больше не люблю, и ты сама в этом виновата». Тяжело, больно. Стыдно и унизительно. Сколько ни твердят окружающие, что это ему должно быть стыдно, — про себя думают другое: неудачница ты, дорогая, лузерша последняя, соломенная вдова и мать-одиночка. От правильных женщин мужья не уходят. У правильных женщин не рушится семья, родной человек не становится врагом. Правильным женщинам не приходится произносить эту глупую фразу: «Папа в командировке». Брошенная жена с ребенком — самая пошлая роль в мелодраме.

Галочий крик далеко разносится в холодном безветрии, под гаснущим небом. Мы кружимся черным вихрем, соседи по стае косятся на меня: с ума ты сошла, что ли, зима на дворе — не время орать о любви и одиночестве, вот настанет весна, тогда…

Минус двадцать градусов ледяной коркой ложатся на оперение, высасывают тепло из тела. Если долго так кружиться, можно замерзнуть насмерть. Последняя супружеская пара, отчаявшись зазвать меня на протопленный чердак, спускается вниз. Ну, простите, ребята, мне с вами не по пути.

Белое, черное, прямоугольники, провалы. Шпили, антенны, трубы, розовый с синими тенями, будто выточенный из мрамора, застывающий морозный дым. Синий горизонт позади, розовый со светящимся алым диском — впереди. Мне нельзя замерзать насмерть, у меня Машка. Но потерять счет времени можно? Нет, тоже нельзя.

Город пуст и тих. И нижний город, и верхний — наш. Птицы помельче меня в такую погоду стараются вовсе не летать, «Кафе На Крыше» не работает, «Перелетный Чердак» тоже: зима, зима. Зато «Локи» открыт. А что, полечу и в «Локи», что мне терять, кроме репутации: если он со мной так, я — вот эдак… глупо. Нет, к чему экстрим, ведь «Азазелло», конечно, тоже открыт. Известнейшее заведение, не путать с «Азазелем», существует еще с советских времен. Не иначе, с помощью нечистой силы мог работать в условиях планового хозяйства ресторанчик на последнем этаже сталинского дома, посетители которого прибывали исключительно по воздуху! Прибывали по воздуху, а покидали заведение — как получится. Хотела сказать — в человеческом Облике, но не уверена, что это выражение здесь уместно. В общем, не на крыльях, а пешком или на руках товарищей, в лифте и через служебный вход. О банкетах в «Азазелло» ходили легенды, еще когда я была маленькой, а папа с мамой молодыми. Крошечный ресторанчик, тесный и темный, настоящий голубиный чердак, но — веселый. И только для своих. Для летучих оборотней.

А что же, можно и в «Азазелло». Денег нет практически совсем, но на чашечку кофе хватит. С сахаром и сливками, чтобы согреться, а маленькую шоколадку там дают бесплатно. Ага, ехидно добавил внутренний голос, а там, глядишь, и спонсор какой-никакой сыщется… Еще бы ему не сыскаться. «Азазелло»- место встреч олд-таймеров, пожилых холостых дядек. Выбирай кого хочешь — известные в узком кругу поэты, все еще славные барды, разной степени знаменитости журналисты, авторы повестей, бизнесмены, богатые и не очень, и просто хорошие люди. Французские бородки, неухоженные русские бороды, goatee а-ля Матвеич, концептуальные небритости и не менее концептуальные глянцево-лысые головы. А я по тамошним меркам — прелестное дитя, как по внешности, так и по возрасту. Редкая птица на этом чердаке. Даже если буду сидеть, угрюмо уставясь в чашку, кавалера долго ждать не придется. Кофе, коньяк и водка. Стихи, цитаты, хвастливый треп. И у каждого — пустая квартира в пяти минутах лёту… Умеешь ты, Галина Евгеньевна, цитировать Булгакова? Легко: «О боги, боги мои, яду мне, яду!..» А поживее, поближе к теме что-нибудь? «Только бы выбраться отсюда, а там пойду и утоплюсь». — Молодец. С таким настроением в самый раз в «Азазелло».

Вот ведь в чем штука: мстить мерзавцу, поломавшему твою жизнь, нужно так, чтобы это доставляло удовольствие. Иначе месть не получился, получится ерунда. А нет сил радоваться. Замерзнуть бы на лету… или упасть в облако раскаленного газа, рвущегося из трубы… Скорая птичья смерть. Да ладно тебе трепаться, тоже мне — самоубийца.

А кстати о самоубийцах…

Я заложила резкий вираж и снова пролетела над заснеженной плоской крышей. Так и есть, не померещилось: на белом квадрате — огромная рыжая меховая шапка, серый рюкзачок и цепочка следов. Больше никого и ничего.