— Лично мне этот Облик ничего не дал, — воинственно заявила Тамара. — Какое отношение к крысам среди оборотней, думаю, объяснять не надо…

— А какое у нас отношение к крысам? — с интересом спросил Валерка (наверное, вспомнил о ребятах из своего отдела, серых и капюшонном).

— Сами знаете какое, — отрезала Тамара. — Беспрерывные насмешки, плоские шуточки про мышь белую, про крысятничество… А в среде нормалов тоже навсегда остаешься экспонатом, деткой в клетке. Ах, у вас биотрансформация в анкете, ну вот мы вас и направим в особый подотдел… работать с кучкой… ос-собенных. (Последнее слово она произнесла, вздернув губу и обнажив фарфоровые резцы.) Да если бы не это, я бы давно была начальником управления! У меня были такие возможности…

Тамара все еще продолжала шипеть о том, какие конкурсы на какие вакансии она с блеском выдержала и какие должности могла бы занять, кабы хвост не мешал, когда Валерка взглянул на меня и правильно истолковал выражение моего лица.

— Галочка, — сказал он, — извини, что задержал. Спасибо за помощь, если хочешь, можешь идти.

Нет, уж если говорить о том, что я хочу, — то хочу я сказать несколько теплых слов нашей задержанной. Желательно подкрепленных жестами. Два сапога пара: нормал, который до истерики ненавидит оборотней за то, что сам не оборотень, и крыса, который поперек горла, что она всего только крыса, а не начальник управления. Все беды в мире от зависти. Только некоторые — от жадности… И как раз тут из-за двери раздался отчаянный многоголосый лай.

В холле я застала изумительную сцену. Толстый усатый охранник, тот самый, что тыкал в меня пистолетом, стоял на подоконнике. Подоконник был узкий, помещался охранник на нем с трудом, как старый пятнадцатидюймовый монитор на школьной парте, — опасно нависая над пустотой всеми выступающими частями. Под окном прыгали и бесновались пять щенков, а Ульянка висела на Сереге, безуспешно пытаясь затормозить его целеустремленное движение. Лицо у Сереги было ледяное, глаза — круглые и яростные.

— В чем дело? — спросила я, пытаясь прицепиться к нему с другой стороны. (Не то чтобы я не догадалась…)

— Пусти, — говорил Сережка тихо, за тявканьем я с трудом его разбирала. — Я его узнал, он в интернате водителем работал. Потом уволился, гнида. И ребятки его узнали, это он их…

— Вижу, что узнали, — сказала я. — Но какой смысл ему теперь лицо бить? Он свое и так получит. Ты Валерку давно знаешь?

— Я ж хотел, чтобы вы людьми стали! — в отчаянии проорал охранник, цепляясь за оконную ручку. Мой бурый приятель молча и яростно подпрыгнул, и охранник по-гусиному поджал одну ногу. Брюки у него уже были порваны. — Людьми, а не кобелями! И не оборотнями погаными, а нормальными пацанами! Бестолочи! Ой!..

— Сережка, да отзови ты их! — попросила я. — Ребята, оставьте дядю, что с него взять. А вам… — Я уставилась на усатого и подождала, пока он меня признает. — Вам я вот что скажу: никто еще не становился человеком, убив собаку. Или, например, птицу.

На этой торжественной ноте в холл вошел Валерка. Почти вбежал. И был он теперь если не веселый, то, во всяком случае, бодрый. На ходу оглядел нашу живописную группу, отвел руку назад и, не говоря худого слова, запулил охраннику в лоб сувенирным нефритовым шариком.

Полыхнула вспышка. Рыжий кот, не устояв на задних лапах, мешком сверзился с подоконника, прямо к щенкам. Но, по-моему, до пола не долетел: рванул вверх на реактивной тяге и вцепился всеми четырьмя лапами в монстеру. Только листья хрустнули да кадка качнулась.

— Вот, — сказал оборотень в погонах — ни дать ни взять Ньютон, только что наблюдавший падение яблока на чужую голову. — Экспертиза дала положительный результат.

Ага, я почему-то так и подумала, что это была именно экспертиза.

Рязанцев до самого вечера был вне зоны доступа, трубку взял только ближе к одиннадцати. Я уже и стеснялась ему звонить, Святослав Николаевич, в отличие от меня, типичный жаворонок. Но мне позарез приспичило получить консультацию по научному вопросу. Валерка, недосчитавшийся двух главных фигурантов, к консультациям был не расположен. Когда я попыталась до него докопаться, он ответил, что мое непонимание — мои проблемы и чтобы я учила матчасть. Гад такой, а еще друг молодости. Серега повез своих щенков в Удельное. Летчик Ли безвылазно засел у Валерки — смотрели фотографии с корпоративки, пытались разобраться, кого еще упустили. Наталья свинтила из школы, небось тоже поехала к Валерке, выяснять, нельзя ли ужесточить наказание лжеинспекторше: за эти дни наша бедная директриса вдобавок к своей основной нагрузке успела почти полностью подготовить отчет, запрошенный Тамарой Петровной. С другой стороны, кто объяснит мне все это лучше специалиста?

У нас железное правило: о некоторых наших делах не трепаться по телефону. Святослав Николаевич сказал, что будет рад видеть меня утром, это вполне удобно и я его совершенно не стесню.

Субботнее утро опять было солнечное, на кухонной стене лежали сетчатые зеркальные блики от окон соседнего дома. Пока Рязанцев колдовал над джезвой (кофе-машина у него сломалась), я прикидывала, как бы мне помягче сформулировать про Ника. Не выкладывать же прямо, что, мол, ваш бывший ученик, о котором вы так печалились, нанялся работать не просто в частную фирму, а в контору, занимавшуюся откровенно преступной деятельностью, отнимал Облики у честных оборотней и продавал их всякой сволочи… м-да. Похоже, это не та информация, которая поддается смягчению. Особенно если учесть обстоятельства, при которых мы с Никоновым встретились.

Волновалась я напрасно. Святослав Николаевич слушал меня не очень-то внимательно. То есть нет, внимательно, конечно. На его лице не было привычной суховатой усмешки. Зато, казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не разулыбаться от уха до уха! Выложив наконец про Ника, я сделала паузу, но взрыва не последовало. «Жаль парня, да… но я понял уже, что он отрезанный ломоть. Его арестовали вместе с остальными, так, Галочка?.. А, в бегах. Ну вот тебе и коммерческие технологии. Ах, дурак». И потом, будто спохватившись, добавил: «Хорошо, что с вами все в порядке».

Видимо, во мне уже начала развиваться неусыпная бдительность: я перестала молоть языком и подозрительно взглянула на него. Рязанцев прихлебывал кофе… и не курил. Вот оно. Не то чтобы я скучала по этой вонище, но кофейничать без курева — настолько не в его стиле! И сигареты не катал в пальцах, и пепельницы… целых три пепельницы стояли на кухонном столе возле раковины. А пачки «Примы» на полочке возле газовой плиты, наоборот, не было. Да что же это происходит, граждане люди и оборотни? Уж не девушка ли у него? Может, она и сейчас тут, а я приперлась?..

— Так вот, Святослав Николаевич, я чего-то не понимаю. И, похоже, не понимаю я одна, все остальные в курсе. То, что они делают, — как это возможно? Я всю жизнь думала, что если ты оборотень, это навсегда, ну, кроме там какого-нибудь несчастья. (Рязанцев слушал, кивая.) И нормала нельзя сделать оборотнем, так? Ну и вот…

— Все это правильно, Галочка. Эти законы и для них писаны, и они их не нарушили. Они использовали одну штучку, известную с тридцатых годов прошлого века. Ничего существенного эти специалисты по ВНД от НКВД, как вы знаете, не открыли, но некоторые фокусы… У вас физика в институте была?

— М-м… Не будем об этом.

По физике у меня была четверка, но при научных беседах с Рязанцевым лучше сразу прикинуться блондинкой — тогда он выдаст адаптированное изложение для широкой публики, которое, возможно, удастся хотя бы частично понять.

Святослав Николаевич покосился на пепельницы. Потом извлек из кармана зажигалку и положил на стол.