Большинство людей шли пешком. Они несли свои пожитки на плечах или катили их в ручных тележках, ведя за руку детей и внуков. Большинство чикагцев были облачены в многослойную зимнюю одежду, однако некоторые предпочли немного принарядиться и оделись в то, что можно было бы назвать воскресным платьем: сюртуки, широкие пальто, высокие шляпы, дорогие шубы. Даже городские проститутки ради такого случая вышли на свет: с накрашенными губами и щеками, они как бы непроизвольно приподнимали юбки, чтобы выставить напоказ ноги или даже то, что выше, смеялись и флиртовали направо и налево, как пестрые птички. Все присутствующие оживленно между собой переговаривались.
Во главе парада должны были ехать сверкающие черные экипажи, которые уже стояли наготове возле отеля Лексингтон. В них с комфортом расположились представители городских властей, прежде всего родственники и союзники мэра Райса. Томас Эдисон, как поговаривали, собирался ехать в экипаже собственной конструкции, в котором были предусмотрены обогрев и освещение с помощью портативного электрического генератора.
Персональный экипаж Райса, из полированного дерева, с черными лентами, стоял во главе процессии и привлекал всеобщее внимание, потому что в него был впряжен мамонт. Животное очень волновалось. Оно поднимало вверх свою лобастую голову и потрясало в воздухе громадными закрученными спиралью бивнями. Нервные погонщики били его прутами и хлыстами, отчего оно громко трубило, хотя звук получался до странности высокий и жалобный. Для Райса все это было не более чем эффектный трюк, как нехотя признала Байсеза, и ради зрелищности он готов был подвергнуться риску быть опрокинутым вместе со своим экипажем, потому что по всем признакам мамонт отнюдь не горел желанием его тянуть.
Все это представляло собой не более чем спектакль, и таким он и задумывался самим Райсом и его советниками изначально. Байсеза признала это с нескрываемым восхищением. Организаторы парада не упустили даже дату: на «Мире» сегодня было четвертое июля, если верить календарям университетских астрономов.
И тем не менее парад Дня независимости на самом деле устраивался в честь окончательного оставления старого Чикаго. И всю эту толпу составляли вовсе не весельчаки, но самые настоящие беженцы, которым впереди предстояло тяжелое испытание, длинный переход через весь город и его окраины по направлению на юг — только на юг, с надеждой на новый дом вне досягаемости льдов. Но даже теперь среди чикагцев находились люди, которые отказывались уходить из города: хулиганы и гедонисты, пьяницы и смертельно усталые от жизни люди, а также всякие упрямые типы, которые просто не желали покидать свои дома. Мало кто надеялся, что они доживут до следующей зимы.
Это значило, что человеческая жизнь продлится здесь еще некоторое время, но цивилизованному Чикаго уж точно наступал конец. И фоном для оживленной людской болтовни был треск неумолимо наступающего льда.
Эмелин повела Байсезу туда, где собирался цвет общества — сразу же за головными экипажами. Немного в стороне стояли дрожащие от холода барабанщики и сжимали палочки руками в перчатках.
Женщины очень быстро отыскали среди толпы Гарри и Джоза, сыновей Эмелин. Гарри, ее старший сын и бывший беглец, вернулся, чтобы помочь своей матери уехать из города. Байсеза с любопытством на него посматривала. Оба молодых человека были высокими и худыми, с хорошо развитой мускулатурой. Оба одеты в тяжелые пальто из тюленьего меха, их лица были смазаны жиром для защиты от обморожений. И оба казались хорошо приспособленными к жизни в этом новом мире. Байсеза обрадовалась, что рядом с ними во время пути будут эти двое, потому что тем самым повышались их шансы на выживание.
Из толпы вышел Джиффорд Окер и подошел к ним для приветствия. Он кутался в огромное черное меховое пальто, а на голову по самые глаза была нахлобучена цилиндрическая шляпа. В руках он держал всего лишь легкий саквояж, из которого торчали длинные картонные трубки.
— Мадам Датт, миссис Уайт, очень рад вас видеть, — сказал он.
Эмелин игриво ему попеняла:
— Вы что-то не слишком себя обременили, профессор. А что в этих трубках?
— В них карты звездного неба, — серьезно ответил он. — Настоящее сокровище нашей цивилизации. Еще я несу с собой несколько книг. О! Это просто чудовищно, что мы не можем прихватить с собой все содержимое наших библиотек! Каждая оставленная во льду книга — это маленький кусочек нашего прошлого, утраченный безвозвратно. А что касается моего собственного скарба, так сказать, горшков и кастрюль, то для них у меня имеются отменного качества рабы. Они называются студентами-дипломниками.
Байсеза вежливо усмехнулась. Очевидно, это была очередная шутка профессора.
— Мадам Датт, — продолжал профессор, — полагаю, вам уже известно, что Джакоб Райс вас ищет. Он будет вас ждать до самой последней минуты, пока процессия не тронется. Он хочет, чтобы вы встретились с ним в его экипаже. Кстати, с ним едет Абдикадир.
— Неужели? Я думала, что Абдикадир едет с вами. — Абди работал вместе с Окером и его студентами над астрономическими проектами.
Окер покачал головой.
— Что мэр желает, то закон.
— Полагаю, что и мне совсем неплохо проехаться немного в тепле. А что он хочет?
Окер выгнул бровь.
— Думаю, что вы сами об этом знаете. Он хочет расширить свои знания об Александре и его мировой империи. Сариссы, паровые машины, все такое… Поверьте, я сам заинтригован.
Байсеза улыбнулась.
— Неужели он все еще мечтает о мировом господстве?
— Взгляните на это с точки зрения Райса, — сказал Окер. — Таково должно быть завершение великого проекта под названием «Переселение из старого Чикаго в новый». Эта работа стоила ему огромных затрат энергии, он занимался ею не один год. Однако Джакоб Райс все еще молодой человек, причем голодный и энергичный, чему мы должны очень радоваться, и я полагаю, что он продолжит свою деятельность и дальше. Не знаю, как далеко он собирается зайти, но теперь он, скорей всего, стремится к новым подвигам.
— Этот мир — довольно большое место, — сказала Байсеза. — Хватит всем.
— Место-то большое, но не бесконечное, — возразил Окер. — И, кроме того, мы недавно установили пробные контакты за океаном. Райс, конечно, не Александр, я в этом убежден, но ни он, ни греческий царь, очевидно, не захотят друг другу покориться.
— К тому же, знаете ли, — продолжал Окер, — игра стоит свеч. После всего, что вы с Абдикадиром сказали о будущем, Райс это воспринял как руководство к действию. Он потребовал от своих ученых, и прежде всего от меня, найти способы предотвратить конец Вселенной, или, хотя бы, его избежать.
— Ого! Он мыслит масштабно!
— И к тому же он, знаете ли, подозревает, что мировое господство является необходимым и достаточным условием для его спасения!
Судя по всему, Райс прав, подумала Байсеза. Если единственный путь обратно на Землю лежит через вавилонский Глаз, то война за этот город в будущем просто неотвратима.
Окер вздохнул.
— Однако трудность заключается в том, что если попасть в карман к такому человеку, как Райс, то оттуда очень трудно выбраться. Уж я-то это знаю! — уныло произнес он. — Но вы должны сами решать, Байсеза Датт, что вы хотите.
Ей не надо было ничего решать: все было и так ясно.
— Я уже нашла все, что хотела, — сказала она. — И теперь мне необходимо вернуться обратно в Вавилон. Именно через него я попала в этот мир, и, кроме того, там находится единственная ниточка, связывающая меня с дочерью. Не говоря уже о том, что, как мне кажется, я должна привезти Абдикадира домой. Двор Александра нуждается в таких светлых умах, как у него.
Окер призадумался.
— Вы многое для нас сделали, мадам Датт… не в последнюю очередь, вы дали нам знание о нашем мире среди других миров. Войны Джакоба Райса — это не ваши войны, и его цели — это не ваши цели. И мы должны помочь вам от него ускользнуть. — Он взглянул на Эмелин и ее сыновей, которые молча выразили свое одобрение.
