Ко мне направляется Мэдисон. Ее лицо перегружено косметикой. На каблуках она выше меня, ей приходится слегка наклониться к моему уху, чтобы я ее услышала через всеобщий гул голосов. Руки против коленей. Я вижу ее вены, несущие кровь с алкоголем по ее рукам.

– Я хочу познакомить тебя с Альбертом. – Я пожимаю его руку, пока она объясняет, что он – специалист по изучению общественного мнения из Ванкувера, приехал сюда на неделю.

– Непыльная, должно быть, работа.

– Почему же? – спрашивает меня Альберт.

– В Канаде ни у кого нет собственного мнения. Это все равно, что выяснять цветовые пристрастия лимской фасоли.

– Глория – редактор «Портфолио», – встревает Мэдисон. – Она наняла меня, чтобы поставить на ноги журнал.

– Я не нанимала тебя ставить что-то на ноги, – напоминаю я ей, наверно, в сотый раз за неделю. Я поворачиваюсь к Альберту, который, должно быть, из-за лимской фасоли избегает моего взгляда. – Я наняла ее для наблюдения за изменением вкусов наших читателей.

– Так, чтобы Глория могла еще успешнее разрушать их своими идеями.

– Результаты твоих опросов не настолько убедительны, чтобы хоть что-то разрушить, кроме веры в твои способности.

– Главным образом из-за того, что у тебя осталось недостаточно читателей, чтобы сделать полноценную научную выборку.

– А теперь ты, значит, беседуешь о цифрах с Дмитрием? За моей спиной?

– Все знают… – Она смотрит на Альберта, а тот вертит головой, будто наблюдает за теннисным матчем.

– Никто ничего не знает, пока я не скажу. Ты всего лишь гребаный социолог. Мы можем получить Пулитцеровскую премию, а ты ничего и не узнаешь.

– Мы?

– Почему бы и нет? А слухи о моем уходе – быть может, они и правдивы.

– Уходе? – К нам присоединяется агент Броди.

– Успешный редактор всегда востребован.

Мэдисон фыркает, уводит Альберта за руку к фуршетному столу.

– Не иначе она кого-то еще убила, – слышу я ее бормотание, но канадец не реагирует. Канадцы таких шуток не понимают.

– Все это, да еще и Пулитцер? – упорствует Броди.

– Теперь, когда я могу наконец заняться своей работой, все возможно. Если уж мы заговорили о работе – вы уже посадили Перри Нэша?

– Вы узнаете об этом первой.

Он уводит меня из толпы в тот угол, где меня допрашивал Дмитрий. Там все еще валяются осколки моего стакана. Он отрезает мне путь к отступлению, стараясь выглядеть сурово, и ему удается – ну, по крайней мере, насколько это возможно, если твоя голова похожа на мячик для гольфа на подставке.

– Вы должны мне побольше рассказать, Глория. Побольше о ссоре Перри с Пи-Джеем, об их взаимоотношениях. Вы не можете все время избегать моих звонков. У нас нет против него улик, и единственный мотив – отвергнутая Пи-Джеем статья. Мы не можем продолжать расследование, пока не появится какой-то прогресс, а пресса нас растерзает.

– Растерзает?

– Вы лучше смотритесь по телевизору.

– Я более привлекательна.

– И кому не понравится история про убийство своего босса с целью занять его место? Люди думают, что вы – ожившая американская мечта, и пока мы заняты этими головоломками с компьютерными психологическими портретами…

– Созданными на оборудовании, – добавляю я для драматического эффекта, – на которое тратятся миллионы средств налогоплательщиков – впрочем, на раскрытие преступлений все это не влияет. Что, разумеется, будут рассматривать в конгрессе на следующий год.

– Мы верим, что найдем нужного подозреваемого.

– С точки зрения пиара.

– С точки зрения правосудия.

– Но вы больше не можете использовать меня. Мой специалист по опросам говорит, что для тиражей журнала невыгодно, чтобы я оставалась подозреваемой, а мой пиар-консультант считает, что лучше, если я вообще перестану фигурировать на страницах газет. Мое слишком частое появление на публике может повредить журналу.

– У вас есть адвокат?

– Адвокат? У вас нет никаких улик против меня, кроме телефонной карточки, которую я использовала в качестве закладки, недостачи двух ампул норкурона в клинике моего отца, к тому же позднее найденных, хоть и с несовпадающими номерами серии, и сломанной ключицы, которых по статистике десять на дюжину, учитывая их хрупкость. А бедные Рейк и Дон Ричардс – сколько раз их пытали о моем алиби?

– Человеческая память несовершенна, Глория.

– Но ту ночь они не забудут. – Я беру у высокой официантки, похожей на китайскую куколку, два бокала мартини. Протягиваю один агенту Броди. Он качает головой, но потом все же берет и принимается задумчиво жевать оливку.

– За нашу смерть! – Я улыбаюсь. Мы чокаемся. Алкоголь обволакивает, стекает по моему языку с фамильярностью старого друга.

– Иногда алиби бывают слишком незабываемы. Слишком незабываемы, чтобы оказаться подлинными.

– А, должно быть, вы имеете в виду тех убийц, вина которых настолько очевидна, что их оставляют на свободе?

Даже если бы Пи-Джей пережил ту ночь, люди должны были запомнить вечер, проведенный мной с Рейком и Доном Ричардом. Алиби мне всегда хорошо удавались. Такую, как я, непросто забыть. Потому вполне естественно, что Рейк и Дон Ричард запомнили все в деталях.

Они собирались пропустить по паре стаканчиков после работы. Не хочу я присоединиться? Я сказала «да», потому что из-за шума и всех этих людей в офисе не могла ничего делать. Я и раньше ходила в бар с Рейком и Доном Ричардом. Оба всегда напивались так, словно сухой закон до сих пор не отменили. И играли в дартс.

Для Рейка и Дона Ричарда дартс был не просто игрой. То была нескончаемая череда сражений, вторая по важности в истории США после Войны за независимость. Мне никогда не приходилось платить за свою выпивку, если я ходила с ними, поскольку их личный кодекс требовал состязаться в том, кто первым завладеет счетом. Я не видела смысла оспаривать личные убеждения, даже если речь идет о любимой игре детей и алкоголиков.

Как всегда, для своего ночного турнира они выбрали скромный и невразумительно-мрачный бар на другом конце города. В «Желтых страницах» о нем гордо сказано: «Все возможности для настоящих чемпионов – Лучшее оборудование». Так пишут обо всех барах, куда ходят Рейк и Дон Ричард, но ни один их не устраивает. Везде неизбежное жульничество, удушливая атмосфера, паршивый эль. Этот паб под названием «Осгуд» находился в Иннер-Сансет и был практически пуст, когда мы пришли. Откуда-то доносился скрежет маленького транзисторного приемника, настроенного на одну из новостных станций, которые транзисторные приемники ловят с трудом. Кроме этого – глухая тишина, как в пещере.

Прежде чем сделать заказ, Дон и Рейк исследовали все оснащение для дартс. Согласно принятым ими правилам, оба согласились, что оно подходит.

– Все в прекрасном состоянии, – заверил бармен. – И дротики у нас есть на выбор.

Рейк отмахнулся. У обоих имелись собственные, которые они хранили в узких кожаных чехлах, похожих на плитки шоколада. Дон Ричард между тем отмерял расстояние до мишени. Он кивнул. Рейк кивнул в ответ.

– Может, выпьем по пинте, прежде чем вы начнете? – улыбнулась им я. – У меня в горле пересохло.

Рейк проконсультировался со своей «немезидой».

– По одной на брата, – решил он. – Это будет вполне цивилизованно.

– Это вполне цивилизованно, – согласился Дон.

– После целого дня в офисе я не знаю другого способа успокоить нервы.

– Выпивка – лучший способ успокоить нервы, – согласился Рейк, заказывая «Гиннесс» и громко хлюпая пеной.

– Нужно подогреться. Давай тренировочный раунд.

Я иду с ними, быстро допивая и думая о том, что мне осталось сделать. Пи-Джей только что вернулся из двухдневного отпуска, он не успел завершить дела в офисе. Как и в сексе, нет смысла возвращаться, когда тело холодно, а нервы на пределе. Папочка и по сей день чувствует это, готовясь к операции. Поэтому он пьет вино за обедом.

Я взбираюсь на стул и смотрю, как они с поразительной неточностью бросают в мишень дротики. Они еще даже не начали играть, но уже обзывают друг друга пидарасами и выясняют, чья мамочка больше похожа на старый башмак. К счастью, бар постепенно заполняется, и голоса их растворяются в общем гуле.