– Так в этом случае нам известны эти шесть фигур, – слышу я, как один писатель говорит другому. Они расположились на диванчике в форме летающей тарелки – такими заставлено все пространство.

– Четверть миллиона, я выяснил, плюс процент за экранизацию.

– Ну и как тебе удалось впарить киношникам пародию на «Правила Роберта»?[29]

Я посмеиваюсь над ними. Они предлагают мне роллы, которые натащили с фуршетного стола.

– И теперь получит четверть миллиона за экранизацию, а мы здесь гробимся за жалкие гроши и халявный мартини.

– Кстати, раз уж мы заговорили о голоде, слыхали о последней книге Джорджии Маккензи? Детская порнография. Даже британские издатели не стали с ней связываться.

– Вот что получается, когда твой агент кидает тебя. Эти гребаные слова просто кишат вокруг, как креветки в садке, а ты не можешь ухватить их, мать твою.

– Не говоря уже о том, чтоб запродать.

– О, в самом деле? – встревает женщина, стоящая рядом со мной, обернувшись. Она в хаки и джинсе. Как всегда, без макияжа и выглядит точно выстиранная в прачечной пятидолларовая купюра.

– Привет, Джорджия. Хочешь спринг-ролл?

Я оставляю их. Провести больше трех минут в приватном разговоре на вечеринке – социальная незрелость. Я вижу другие лица, фрагменты, из которых складывается паззл моей жизни. Главным образом это вопрос постановки цели; так охотник выслеживает птиц, чтобы подстрелить их с близкого расстояния, точно угадав время и место. Нацеливаясь на кого-то следующего, заставляешь кого-то нацеливаться на тебя. Все это прекрасно срабатывает, пока стихийное бедствие вроде Дмитрия не загоняет тебя в угол.

– Чем могу помочь? – спрашиваю я его, вдыхая его двухсотградусные алкогольные выхлопы. Позади него я замечаю агента Эммета, заказывающего официантке сухой вермут.

Дмитрий нацеливает на меня жареный вонтон.[30]

Я смотрю, как капля кисло-сладкого соуса падает на его открытые кожаные туфли. Он в смокинге. Я обмакиваю салфетку в свой мартини и пытаюсь оттереть этот «тест Рор-шаха» с его рубашки.

– Перестань. Сейчас же. – Дмитрий отводит мою руку. Он забирает у меня мартини и бросает вонтон в бокал.

– Чего ты хочешь, Дмитрий? Здесь посторонние.

– Тут скоро никого не останется, если ты будешь продолжать в таком духе, Глория.

Он загоняет меня все глубже в угол, заставляя чувствовать себя маленькой, точно фигурка на фотографии Херба Ритца.[31]

– Сэр Филип – не хренов гомосексуалист.

– И кто же такой сэр Филип?

– Сэр Филип – наш друг. Наш рекламодатель. Ему принадлежит алкогольная компания, которую ты сегодня с таким энтузиазмом поддерживаешь своим пьянством.

– Тогда зачем ты засунул в мой алкоголь вонтон? Если бы я была сэром Филипом, меня бы это куда сильнее оскорбило, чем прослыть…

– Ты оскорбляешь наших рекламодателей, Глория.

Дмитрий топает ногой. Осторожно перегнувшись через его живот, я добываю себе с подноса новую порцию выпивки.

– Ты оскорбляешь наших рекламодателей, и они уходят от нас.

– Дмитрий, у тебя галстук перекрутился, ты глупо выглядишь. – Я отпиваю из стакана, мне становится лучше, но этого недостаточно – с Дмитрием, его вонтоном и залитой соевым соусом рубашкой.

Подходит Рейк. Кладет руку на плечо Дмитрия. Ухмыляется.

– Могу я вклиниться?

– Мы с Глорией еще не закончили. Убирайся. Оставь нас.

Говоря, он размахивает бокалом мартини, вонтон вылетает из бокала и падает в джин сэра Филипа.

– Спасибо, но я уже поел.

Дмитрий ждет, когда Рейк уйдет.

– Тебе следует уволить его, Глория. Он не понимает, что не следует лезть в чужие дела.

– Дмитрий, Рейк просто проявляет дружелюбие. Тебе этого никогда не понять. Мы закончили? У тебя найдется кубинская сигара?

– Может, ты и права. Может, вместо этого мне нужно уволить тебя.

– Это почему?

– Ты так управляешь моим журналом, что я должен кого-то уволить. Я не могу поддерживать редакторский штат из семи человек теперь, когда продажи стали не больше, чем… твоя терпимость. А теперь ты еще и ФБР притащила на вечеринку. Если бы не ты, их бы тут не было, от них наши рекламодатели нервничают. Ты рушишь мое дело.

– Ты всегда все чертовски преувеличиваешь. Это становится утомительным. Почему ты не пристаешь к своим драгоценным рекламодателям?

– И что я, по-твоему, должен им сказать? Мы отпечатали пятьсот тысяч экземпляров, а продали только пятьдесят.

– Пятьдесят тысяч?

– Пятьдесят экземпляров. Теперь к тому же «7-11» отменили заказ на неопределенное время.

– Отменили?

– Пока точно не известно.

– Но из-за чего?

– Предприятию было нанесено словесное оскорбление. Они говорят, что главный редактор грубо и безответственно высказался по телефону.

Я пожимаю плечами:

– Ну и на хрен этого приказчика из «7-11».

– Ему принадлежат двадцать торговых предприятий в Калифорнии. Он играет в гольф с президентом компании.

– Ну так к черту «7-11». Меня никогда не интересовали эти любители распродаж, не могу вообразить их нашей целевой аудиторией.

– Это не шутки, Глория.

– В конце концов, это не у меня рубашка изукрашена соевым соусом.

– Перестань, мать твою, менять тему разговора. При Пи-Джее рекламодатели выпрашивали у нас сигнальные экземпляры «Портфолио», чтобы похвастаться друзьям. А теперь они даже не обращают внимания, кто у нас на обложке.

– Никто и не пытается недооценивать умственные способности американских рекламодателей. Если сомневаешься, вспомни Менкена.[32] И выпей еще мартини.

– Ты такая трогательная, Глория.

– Я не шестидесятилетний закоренелый холостяк. Я не такая толстая и лысая.

– Ты уволена, Глория.

– Нет, не уволена. – Я улыбаюсь.

– Что это значит? – Обескураженно.

– Я твой главный козырь. А теперь дай мне сигару.

– Посмотри на себя. – Он наступает на меня. Я отступаю – кошки-мышки. – Ты вихляешь своей задницей, точно весь мир принадлежит тебе. Ты ко всему относишься легкомысленно.

– И как именно положение моей задницы связано с моей компетентностью как редактора? Во всяком случае, я думала, все вокруг считают мою задницу собственностью компании.

Я кусаю оливку и чувствую, как обломок зубочистки застревает между зубами. Я роняю бокал с мартини на пол и отхожу. Тяжело.

– Или ты предпочел бы обменять ее на твердый член Пи-Джея?

– Я слишком многое тебе позволяю, Глория.

Дмитрий так близко, что я чувствую его дыхание на своих губах.

– Я не буду задавать вопросов. Но теперь я буду следить за тобой. Следующий номер должен быть продан до последнего экземпляра. Мне плевать, что ты для этого сделаешь, – ты должна сотворить чудо. Или тебе придется задуматься о новой карьере.

Дмитрий смотрит на меня, и тут я понимаю, что он уже слишком пьян, чтобы продолжать беседу. Я шарю в его нагрудном кармане в поисках сигар – пусто. Я пинаю его по ноге и велю ему отодвинуться. Разворачиваю его в направлении бара.

Люди липнут ко мне, как потные носки к пяткам. Когда они становятся назойливыми, я зеваю и отворачиваюсь. Я знакомлю писателей с фотографами, фотографов с рекламодателями, иногда я знакомлю людей по два раза, но это не имеет значения, потому что никто уже ничего не помнит. Звучит музыка. Рядом с баром, куда все устремляются, играет живой джаз. Люди задают мне вопросы, в ответ я улыбаюсь и пожимаю плечами, показывая пальцем на оркестр. Набиваю рот кусочками утки по-пекински, пью мартини.

– И как вам живется теперь, когда с вас сняли подозрение?… Не видел вас последнее время в газетах… Это правда насчет отмены?… Вы действительно думаете уйти из издательского бизнеса? Люди говорят, вас уволили, но я в это не верю… Кому ж тогда я буду впаривать свои статьи?