Руперт, разумеется, ничего не понимает в таких вещах, поэтому заказывает лазанью и шумно вдыхает пар из-под крышки, когда ее приносят. Он явно в восторге – от того, что обедает со мной.

Моя курица оказывается отвратительной пародией на «кордон-блё». Я замечаю, как Руперт пялится на мою еду.

– Я никогда не заказывал цыпленка. Обожаю лазанью, это мое любимое блюдо. – Он набивает полный рот горошком и морковью и громко жует, словно выражая восхищение прекрасной кухней. Невероятно – на моем подносе нет ничего съедобного, даже розово-желтый кубик десерта.

– Не возражаете, если я попробую вашего цыпленка? – спрашивает он, поднимая брови на несколько октав выше, чтобы, как я понимаю, выглядеть круче. Будет о чем рассказать соседу, а может, и написать статейку в студенческую газету: «Я ДЕЛИЛ „КОРДОН-БЛЁ" С УБИЙЦЕЙ».

– Берите, что хотите.

Руперт сгребает все с моего подноса, отстегивает ремень, поворачивается ко мне и подмигивает:

– Ну, Глория, что вы может рассказать мне о нейромускульных блокираторах?

Мы летим где-то над Небраской. Я вытаскиваю из портфеля оловянную фляжку и прикладываюсь к ней. Мне плохо от несправедливости происходящего.

Такие рестораны, как «Сократ», существуют только на Манхэттене. Стены завешаны старыми дорожными знаками, табличками, дверцами такси. С потолка, если верить написанному в меню, свисает самая большая в мире коллекция антикварных вентиляторов. Это любимый ресторан моей тети Рози – он ближе всего к ее допотопному жилищу.

Тетя Рози – потрясающая старушенция, ей девяносто два года, она мой последний родственник с материнской стороны. Об этом мать напоминает мне всякий раз, когда я говорю, что собираюсь в Нью-Йорк на пару дней. После того как остальные умерли, тетушка Рози стала ее любимицей: моя мать и Сидней звонят ей каждый вечер.

– Тебе следует воспользоваться этой возможностью, – напоминает мне Сидней. – Твоя тетушка не будет жить вечно, хоть помоги ей купить продуктов.

Все официанты в «Сократе» хорошо знакомы с тетушкой Рози.

– Ты часто сюда ходишь? – спрашиваю я в ближайшее ко мне отверстие слухового аппарата.

– Я не слышу тебя, дорогая, говори погромче.

– Ты всегда воняешь тальком и мочой?

– Ты совсем перестала навещать меня. Чем ты все время так занята? Ты замужем?

– Я почти выиграла Пулитцеровскую премию.

– Я хочу сделать заказ. Ты решила, что будешь есть? – Тетя Рози подзывает официанта и заказывает луковый суп (побольше сыра), чизбургер-делюкс с чили и шоколадный коктейль. Ее аппетит, если верить моей матери, которая всегда помнит такие вещи, давно уже стал легендой.

– А что будет ваша дочь? – притворно улыбается официант.

– Спросите у нее, Чарли, мне Глория никогда ничего не говорит.

Я заказываю клубный сэндвич с индейкой и травами и бокал «шардоннэ».

– Тебе не стоит здесь это брать, дорогая. Если бы ты мне сказала, что хочешь сэндвич, мы пошли бы в подходящее заведение. Ничего личного, Чарли, но сэндвичи у вас не очень хороши. – Тетя Рози еще раз пробегает глазами меню: – Она будет то же, что и я.

Еды в Нью-Йорке полно, но некалорийной здесь не найдешь. Из аэропорта меня отвезли в квартиру Арта Рейнгольда на обед. Его повар приготовил ростбиф с молодым картофелем и спаржей. Я съела больше, чем обычно, возможно из-за того, что отдала свой ланч Руперту, но скорее – потому, что получала такое удовольствие от общества Арта, что забыла о хороших манерах. Мы выяснили, что сходимся во мнениях относительно журналов, редактуры и прочих существенных вопросах. Он напомнил мне моего отца.

К десерту он откупорил бутылку «26 Сандеман». Мы пили и разговаривали, и снова пили. Когда он принялся показывать мне фарфоровые миниатюры, которые только что приобрел на аукционе, я спросила, берут ли меня на работу, а он улыбнулся и спросил, как я думаю, какую из миниатюр ему лучше подарить Мэту.

На следующий день был ланч с редакторами «Алгонкина», деликатесы доставили прямо в офис в жутких коробках и бочонках. Разнообразные сэндвичи и салаты. Я выбрала пастрами и салат с макаронами, запила все это банкой крем-соды. Один из редакторов развлекал меня байками про знаменитых писателей, которых он отверг первым.

– Вы не торопитесь, Чарли, – говорит тетя Рози, когда приносят суп. Морщины у нее на лице резкие, будто смятая бумага. – Где мой шоколад? Вы про него не забыли?

– Сейчас же принесу. – Официант удаляется на кухню за напитками, а тетя Рози приступает к делу. За едой она никогда не разговаривает и не слушает окружающих. Я убиваю время, рассказывая ей самые интимные подробности моей личной жизни. Для пущего эффекта приукрашиваю:

– Но вы же понимаете, что Мэдисон для папочки – просто прикрытие, для него существую только я, а ее можно только лишь пожалеть.

– Чарли, мой суп недостаточно горячий, у Глории тоже, замените его.

– Мне жаль агента Эммета, думаю, что на самом деле он хотел только жениться на мне. И он, и агент Броди. Вот почему они так затянули расследование. Можно было придумать и более оригинальный предлог, чтобы ко мне приблизиться.

Тетя Рози принимается за свой шоколад – он покрыт взбитыми сливками и шоколадной крошкой, из бокала торчат пять соломинок, тетя Рози пользуется всеми сразу, ее урчание заглушает мои слова. Она гудит, как самолет.

Вечером я ужинаю с Робби Вулфом, седоволосым финансовым директором «Алгонкина», и несколькими известными авторами: Джеком Аптоном, Эрни Макджеем и Дженис Фэлкон. Мы ужинаем в Верхнем Вест-Сайде, во «Фратернитэ», консервативном французском заведении, где самое легкое блюдо в меню – утка. В подобных ситуациях я всегда начинаю завидовать способности Эмили блевать после еды.

Из ресторана звоню в офис: из-за разницы во времени Дмитрий все еще на месте, и сперва он не узнает меня. Говорит, что очень занят, говорит, что все очень заняты. Я отвечаю: «О'кей». Вешаю трубку и чувствую себя разбитой. Должно быть, из-за боли в зубе, хотя кажется, что это несколько литературно даже для такой жизни, как моя.

Возвращаюсь к столу. Эрни уверяет, что единственное лекарство – дорогой «арманьяк», и у всех сразу же начинается зубная боль. Официантам удается убрать с нашего стола лишь далеко за полночь.

Тетя Рози уничтожила всю еду. К своему ужасу, обнаруживаю, что я сама прикончила почти половину шоколадного коктейля. К счастью, больше я ни к чему не притронулась, ни к чили-бургеру, ни к супу, ни к картошке фри, пикулям, латуку и луку. Тетя Рози подзывает официанта и велит ему положить всю эту застывшую кучу в «собачий пакетик».

– Ты совсем ничего не ешь, – говорит она мне.

Я пожимаю плечами.

– Оставь эти диеты гоям. В твоем возрасте это нездорово, у тебя от этого прекратятся менструации.

– У меня все в порядке с менструацией, тетя Рози, пора отвезти тебя домой.

– Я хочу десерт.

– Но ты уже заказывала шоколадный коктейль. Мне пора, у меня назначена встреча.

– Чарли! – кричит она. – Два банановых сплита, pronto.[44] С горячим сливочным соусом и помадкой, как обычно! Лучшего обслуживания во всем Нью-Йорке не найдешь.

– Я не буду это есть, тетя Рози.

– Знаешь, ты никогда мне ничего не рассказываешь, дорогая. Ты еще не задумалась всерьез о замужестве? Все еще работаешь? Почему ты меня не навещаешь?

Приносят банановые сплиты – огромные фаллические сооружения, поедание которых может занять целый месяц и еще полгода понадобится, чтобы прийти после этого в себя. Тетя Рози орудует сервировочной ложкой, которую припрятала от помощника официанта.

Чтобы удержать себя от поглощения чего-то еще и не пустить под откос свой день, да и всю свою жизнь, я начинаю говорить. Отвечать на ее вопросы – просто чтобы ответить. Рассказывать, почему я здесь, отчасти от скуки, но еще и потому, что это меня забавляет.