Во время тяжелой болезни, когда душевные и физические силы надломлены болью и жаром, у страдающего притупляется полнота ощущений. Желания больного направлены, прежде всего, на облегчение своих страданий, и большинство остальных потребностей, включая еду и питье, на время угасают. Больной слабеет; жар разливается по его телу и затуманивает мозг; мысли его обращены внутрь себя, и все помыслы направлены только на собственное исцеление. В силу этого, и окружающий мир начинает восприниматься им иначе: сквозь завесу болезни все привычное приобретает необычные оттенки, как в странном сне.

В таком состоянии пребывал сейчас Слава. Происходящая вокруг него невиданная чертовщина, в конце концов, утомила его мозг и притупила остроту чувств, создав непроницаемый тоненький барьер между ним и окружающей реальностью, тем самым оберегая его от полного помешательства; однако эта реальность по-прежнему присутствовала вокруг и клещами вцепилась в него, заставляя попеременно то испытывать облегчение от миновавшей напасти, то трепетать в преддверии новой. Способность человека к психологической защите перед лицом непривычной, никогда не виданной им ранее опасности, могущей напугать его до помутнения рассудка, позволяла Славе сохранять здравый смысл и по мере сил пытаться искать какие-то выходы. Но окружившая его 'другая' реальность была слишком реальной, слишком осязаемой, чтобы можно было принять ее за нездоровый сон. Единственный выход был опять подсказан ему его собственным организмом: осязаемость и пугающая материальность происходящего волнами рождала в нем отчаяние, но сила восприятия ослабела и разум обволокло туманной сонной дымкой. Благодаря этому, он все еще сохранял рассудок, хотя в обычной жизни даже и не поверил бы, что способен сохранить самообладание, попав хоть на минуту в подобный фантастический переплет.

Следующие несколько минут, в течение которых ящерица наверху продолжала издавать свои ужасающие вопли, Слава то уходил в себя и нервно хохотал, то опять поддавался тошнотворному ужасу, тихо рыдая сквозь сжатые зубы и буравя взглядом трясущийся, но нисколько не поврежденный потолок. Это выглядело, пожалуй, немного странно, поскольку потолок был тот самый, сквозь который Слава только что провалился; с другой стороны, он уже ни в чем не был уверен. Его члены ослабли, организм был измучен, тело дрожало, как в лихорадке. Он подполз к посеревшей отштукатуренной стене и оперся о нее спиной, вытянув вперед ноги. Потолок продолжал содрогаться от ударов лап чудовища. Слава в отчаянии посмотрел вглубь помещения, в котором находился, и попытался успокоиться и взять себя в руки. Судорожно всхлипывая, он иногда стукался затылком о стену. Чтобы отвлечься от невыносимых мыслей, он стал затравленно осматриваться вокруг.

Он находился в странном сумеречном коридоре, имевшем почти квадратное сечение; высота потолка составляла около 4 метров, и была приблизительно равна расстоянию между стенами. Коридор был равномерно залит приглушенным дневным светом, какой бывает в большом помещении в пасмурный день. Странность этого освещения заключалась в том, что источника света нигде не наблюдалось, поскольку коридор был совершенно лишен окон. Стены были невыразительного серо-белого цвета и, скорее всего, уже много лет не видели побелки. Пол покрыт узкими короткими паркетными досками, причудливым зигзагом убегавшими вдаль; доски были подобраны всевозможных оттенков, от светло-коричневого до почти черного, но в отдалении сливались в однородную коричневатую массу. Паркет был не нов, порядком истоптан и местами довольно сильно протерт, словно ножками стоявших здесь годами столов или стульев. Доски аккуратно подогнаны под стыки стен и пола, однако плинтуса не были положены. В коридоре было не холодно и не жарко, температура была близка к комнатной. Но наибольшая странность заключалась в потрясающей, ошеломительной длине холла, тянувшегося без конца в обе стороны: Слава водил налево и направо смятенным взором, и постепенно его взгляд унесся вглубь пространства и остановился там, где стены, пол и потолок сливались в одну сумеречную точку, но было это так страшно далеко, что у него от тоскливого ужаса снова сжалось сердце.

Он сидел, прижавшись к стене и не смея даже вздрогнуть. Первым его чувством в новом обиталище, после того, как он немного пришел в себя, была полнейшая беспомощность. Бедный Слава всеми клетками тела вдруг ощутил, что совершенно беззащитен перед нападением какого-нибудь адского чудовища, подобными которому коридор, наверняка, кишел кишмя: повстречайся он с каким-нибудь зверем, вроде бесновавшейся на потолке ящерицы, бежать было бы некуда. В коридоре не наблюдалось ни спасительных отверстий, ни дверей в стенах, в которые можно было бы войти, ни окон, в которые можно было бы выпрыгнуть, ни потолочных или напольных люков. Страшное, удушающее, клаустрофобное место. На некоторое время предавшись трусливым размышлениям, Слава преисполнился безнадежной уверенности в том, что здешним хищникам, если они, конечно, имелись, не нужно ни окон, ни дверей и ни люков, чтобы стать невидимыми для своей жертвы: наверняка, они знают смертельные, скрытые от человеческого глаза ловушки, около которых умеют затаиться так искусно, что даже самый наметанный глаз не сумеет их заметить. Такие безрадостные мысли, порожденные страхом, который усугублялся известной склонностью преувеличивать все то, что скрыто от нашего взгляда, довольно быстро довели Славу до утери последних остатков мужества; он спрятал голову в колени и сжался всем телом, монотонно поскуливая от страха.

Однако сколь бы ни была глубока пучина отчаяния, в которую может погрузиться человеческое существо, у него имеется поистине поразительная способность вновь обрести мужество, благодаря тому, что в его груди всегда теплится надежда. В глубине Славиной души все еще жила вера, столь маленькая и слабая, что он и сам, вероятно, не подозревал о ее существовании. Но именно эта вера незаметно облегчила его страдания и успокоила страх. Подобно тому, как некоторые животные способны к регенерации отдельных органов тела, вплоть до жизненно важных, так и человек способен излечиться от самых ужасных душевных терзаний, если только воля его достаточно сильна. Слава же, как это уже ранее случилось в подземелье, измучившись страхом, в какой-то момент осознал, что у него просто не осталось сил бояться. Бессилие, в конце концов, ослабило его страх; сонм призрачных видений, чьи ужасные черты были распалены его возбужденным воображением, начал мало-помалу улетучиваться из его сознания. Голова Славы была опущена на колени, глаза закрыты. Он по-прежнему неслышно всхлипывал, но слабые рыдания становились все тише, и веки его тяжелели. Посреди темноты, окружавшей его по мере того, как он погружался в тревожную дрёму, вспыхивали иногда страшные, отвратительные призраки: их безобразные черты были так искажены, что только его воспаленная фантазия под впечатлением от пережитого ужаса могла нарисовать их. Но постепенно забытье все больше овладевало им. Чудовища одно за другим исчезли; Слава заснул.

Он проснулся как будто оттого, что его кто-то окликнул. Коридор был тих и пустынен; Слава лежал на полу, уткнувшись щекой в твердый паркет и сонным, но тревожным взглядом смотрел на уходящие вдаль перевернутые стены и потолок. Паркет издавал запах плесени и сырого дерева. Слава медленно приподнялся; доски заскрипели. Он приник спиной к холодной колючей стене, обхватил колени и на некоторое время закрыл глаза. Слава не слышал звука, который разбудил его, но у него в ушах все еще отдавались какие-то звенящие отголоски. Ящерица смолкла; вокруг висела мертвая тишина. Голова его была еще тяжела, но, не успел он как следует проснуться, тревога сразу же начала предательски проникать в мозг, и он довольно быстро вспомнил, где находится. Физическое бездействие лишало Славу выдержки, ужас происходящего вновь неумолимо стал наваливаться на него, и факт нахождения в нелепом и страшном коридоре представился ему со всей очевидностью. Вытаращив глаза, Слава прижал к лицу ладони и шумно всхлипнул, но тут же в испуге сдержал рыдания и настороженно уставился в проем. В необъятном помещении висела ватная тишина, как будто стены, пол и потолок были проложены изоляционным материалом; Славин всхлип не породил ни малейшего эха, что выглядело крайне странно в столь громадном и пустом холле. Несколько минут несчастный Слава сидел, пытаясь успокоиться и, сжав зубы, исступленно колотил кулаками по голове, а затем застыл в неподвижности.