Ему показалось, что Леша и Дима зовут его по имени. Затем крики стихли. Он в последний раз обернулся, движимый остатками какого-то тревожного чувства — комплекса, вины, чем бы оно ни было — но никого не увидел. И чувство сразу прошло.

Он ахнул, но не от страха, а от наслаждения — наслаждения полетом, свободой и невесомостью. Все ненужное, нелепое и непонятное исчезло, растворилось, рассыпалось на атомы и унеслось прочь.

На короткое время вновь возник страх — и тотчас на дальней границе Вселенной появился желтый автобус. Ревя мотором и дребезжа всем корпусом, он мчался по небу, как по дороге, и прогрохотал мимо Славы, едва не задев его грязным боком. Славино тело, почти потерявшее вес и светящееся, само мчалось с огромной быстротой, поэтому скорость сближения была столь велика, что не успел он заметить автобус далеко впереди, как тот уже пролетел мимо, а еще через мгновение превратился в маленькую желтую точку и исчез.

Он вспомнил Алину — как она лежит на диване, а он смотрит на нее сквозь полупрозрачную вуаль, и ее обнаженное тело освещено светом лампы, и каштановые волосы разметались на белом, а вся остальная комната погружена во мрак. Такой она запечатлелась у него в памяти.

К своему изумлению, он скоро увидел и сам диван: тот летал в светящейся космической тьме, а над ним, как приклеенное, висело окно с белой рамой и подоконником. По оконному стеклу бликами скользили отражения звезд. Он сразу вспомнил, что, когда он фотографировал Алину, диван действительно стоял под окном. Когда же это было?..

Слава попробовал изменить траекторию своего полета, и это ему легко удалось. Он помчался вдогонку за диваном и скоро нагнал его. Диван был в точности таким, как в его комнате: тот был старенький, мышино-серого цвета, с деревянными подлокотниками, потертыми и исцарапанными, один из которых держался на честном слове, и стоило его задеть, он тотчас же отваливался и падал на пол.

Слава, нагнав диван, вскарабкался на него с ногами и схватился за оконную раму. Над его головой, и под диваном, и везде кругом, плыли сверкающие звезды. Он летел сквозь Вселенную, как космический корабль. Ощущение было непередаваемое. На пике экстаза Славе неожиданно почему-то вспомнилось подземелье с летающими чудовищами, но на этот раз воспоминание не наполнило его ужасом, а, напротив, вызвало расслабленную меланхолию. Он в спокойном восторге осознал, что опасность эта для него давно ничего не значит — она показалась эфемерной и зыбкой, и, пока он о ней думал, уже начала ускользать из памяти, как случайное сновидение. Он лег на диван и вытянулся на нем, свесив руку вниз. Боковые створки дивана, которые служили подлокотниками и которые можно было раздвинуть, чтобы удлинить его, были подняты, и он не мог растянуться во весь рост, поэтому ему пришлось немного подогнуть ноги. Он вытянул шею и заглянул вниз, под диван: там маленькие сияющие звезды стремительно летали по темно-синему, почти черному небу, и некоторые из них оставляли за собой тонкий шлейф света; может быть, это были кометы или метеоры.

Он перевернулся на спину и стал смотреть над собой, сцепив руки на затылке. За спинкой дивана высилась оконная рама, которая немного закрывала обзор с левой стороны. Иногда звезды пролетали так близко, что их световой шлейф на долю секунды освещал диван, как прожектор; в оконном стекле вспыхивали зайчики. Он увидел, что медленно проплывающие мимо звездные скопления отражаются в окне, как в зеркале. Заинтересовавшись этим, Слава поднялся с дивана и забрался на подоконник, крепко вцепившись в оконную раму и стукнувшись носом о стекло, и как только он это сделал, диван отцепился от окна и улетел прочь, быстро затерявшись среди созвездий.

Слава посмотрел в окно, и тут его взору предстало то, чего он вовсе не ожидал увидеть: перед ним раскинулся его собственный двор, залитый солнцем, каким он выглядел в аккурат перед уходом Славы на улицу. Даже перспектива была такая, как из окна его комнаты: с высоты четвертого этажа он смотрел на изумрудную травяную лужайку, чуть поодаль было футбольное поле, а между ними коричневое кирпичное здание школы, перед которым ездил туда-сюда оранжевый каток, весь покрытый черной копотью. Вся эта идиллия предстала перед изумленным Славой, как на экране телевизора. Летний двор был еще чудеснее и удивительнее, нежели вся бездонная Вселенная, вращающаяся кругом.

Мало того: он чувствовал, что двор медленно и неумолимо затягивает его в себя, поглощает его мысли, километр за километром уничтожая раскинувшийся повсюду Космос.

Затем он обернулся и увидел за спиной свою комнату. Он забрался на подоконник и стоял на нем на коленях, чтобы посмотреть в окно. Вдруг все звуки летнего дня хлынули внутрь через открытую форточку, оглушив Славу. Вне себя от волнения он разжал руки и спрыгнул с подоконника на пол, едва не опрокинувшись на письменный стол.

Леша и Дима, ошеломленные, стояли у телевизора и ровным счетом ничего не понимали. Очередное невероятное происшествие застало их врасплох. На экране плыли все те же мерцающие звезды-точечки. Славы вовсе не было видно — Леша первый догадался поискать его на экране, но безрезультатно: Слава провалился куда-то за границы видимого изображения, и последовать за ним, чтобы проверить, где он находится, Леше нисколько не хотелось. Он боялся теперь даже притрагиваться к проклятому электронному аппарату, по всей вероятности, заколдованному, как и все остальное в этом проклятом городе.

Вот уже во второй раз Слава бесследно ускользал от своих друзей. Эти его внезапные эскапады чудовищно бесили Лешу, но сейчас он был, скорее, напуган: каждое новое необъяснимое потустороннее безобразие временно выбивало его из колеи. В комнате царили тишина и мрак. Телевизор молчал. Дима в смятении стучал по экрану — в отличие от Леши, он нисколько не боялся сверхъестественных явлений — но экран издавал только плотный стеклянный звук, пум, пум, и больше не хотел ни на что реагировать.

Когда Славины ноги мелькнули у Димы перед носом и стали проваливаться в экран, Дима схватил их за лодыжки и хотел вытянуть обратно, и вытянул бы, но Славу с такой чудовищной силой потянуло вниз, что Диме ничего не оставалось, как его выпустить. Он вторично ударился головой о толстый стеклянный кинескоп и в страхе разжал пальцы, боясь, что провалится вслед за Славой, хотя экран вовсе не собирался его пропускать, о чем говорила мгновенно вскочившая шишка у Димы на лбу. Тут же он увидел, что его руки все еще затянуты в телевизор и как будто отрублены; он поспешно вытащил их и затем только схватился за ушибленный лоб. Выпучив глаза, он уставился на Лешу, который в сердцах заорал:

— Опять свалил, баклан! Вот гаденыш! Гнида казематная!

Лешина реакция на очередное Славино исчезновение могла показаться, пожалуй, несколько черствой и недружелюбной; однако не будем забывать о том, что на его долю выпало уже столько всевозможных приключений, что даже самое чувство опасности несколько притупилось в нем, хотя именно это чувство было наиболее развитым из всех его чувств. Боязнь того, что со Славой может что-то произойти, у него уже почти прошла, и он был уверен, что тот легко выпутается из очередной неприятности. Интересно, что Слава, чей характер являл собой почти полную противоположность Лешиному, думал о Леше в точности то же самое, что и Леша думал о нем.

Неизвестно, что делали бы друзья дальше, чем руководствовались и к какому выводу пришли; на этот счет не осталось никаких свидетельств, потому что одно неожиданное обстоятельство отвлекло их от обсуждения своего положения, а именно: друзья, к своему удивлению, обнаружили, что больше не стоят с растерянным видом у телевизора, а сидят в глубоких мягких кожаных креслах, неизвестно откуда появившихся; в руках у обоих оказалось по сигарете 'Парламент', которыми ребята с большим удовольствием затянулись, хотя никто из них прежде не брал сигареты в рот. Открытая пачка 'Парламента' лежала на журнальном столике, а рядом с нею находилась изящная хрустальная пепельница, которая едва заметно светилась в полумраке, словно внутри нее горел серебристый огонек.