Он попытался сосредоточиться. Он помнил, что, выйдя из дома, повернул направо. Однако, возвращаясь обратно, он мог запросто миновать свой подъезд. Все здания были одинаковы и отличались только номерами; нóмера же он не помнил. Он даже ни разу не посмотрел на него; возможно, он его просто не знал. Дима и Леша наверняка запомнили и номер дома, и номер квартиры. Хотя номер квартиры он тоже помнит, но что толку? Славе хотелось зарыдать, к горлу подкатил отвратительный комок. Он бросился вперед, куда глаза глядят, не в силах оставаться на месте даже секунду — ему казалось, что стóит ему остановиться, страх и отчаяние сразу же раздавят его.

Когда-то давно, когда ему было лет пять или шесть, Слава гостил у бабушки в далеком сибирском городе. Однажды он на автобусе поехал с родителями в гости и, заглядевшись в окно, не заметил, как родители вышли — они, наверное, окликнули его, но он не услышал — и автобус покатил дальше, увозя Славу в неизвестность. Опомнившись, он выскочил на первой же остановке и, рыдая во все горло, побежал, топая босоножками, по улице. Он был так испуган, что пробежал, наверное, не меньше трех километров, не останавливаясь и ревя во все горло. Он вовсе не знал, куда бежит, потому что никогда раньше не был в этом городе, однако, тем не менее, прибежал именно туда, куда было нужно: к своей родной бабушке, к дому, из которого он отправился с папой и мамой в злополучные гости.

Пережив это приключение, Слава уверовал в то, что он способен интуитивно найти любое место, в которое направлялся, не спрашивая дороги, поскольку всегда поворачивал в правильную сторону. У него были случаи увериться в своей правоте, не менее удивительные, чем случай с бабушкой, и сейчас, вспомнив о них, он немного приободрился.

Он скоро заметил, что на улице стало темнеть — на этот раз совсем по-зимнему, быстро и неотвратимо. Серый блеклый день сменился густо-синими сумерками, грозившими скоро превратиться в кромешную тьму. Было очень странно, что не стемнело раньше: как будто судьбе было угодно, чтобы Слава заблудился при свете дня и был уверен, что до наступления темноты еще много времени. Страшный город заманил его в ловушку. Славе стало тоскливо: он на полном ходу остановился и хотел даже лечь в снег, чтобы никогда больше не вставать. Ему надо было переждать приступ печали.

Постояв так немного, он все же пришел в себя и зашагал дальше. Он блуждал из двора в двор, и все дворы были одинаковые, с раскисшими снежными полянами и облезлыми домами. Вечером они стали страшнее; темнота в городе была такая, какую можно увидеть только на юге: плотная, душная, скрадывающая расстояния; улицы становились меньше, дома ближе придвинулись друг к другу. Небо, во время коротких сумерек выглядевшее бездонной густо-серой пеленой, теперь было черным, как мазут, и опустилось почти до самой его макушки. Он, конечно же, не догадался смотреть на окна: у Леши и Димы должен гореть свет, все же остальные квартиры пустого города были черны; наступивший мрак мог помочь ему. Но его смекалки не хватило на то, чтобы до этого додуматься. Он был всего лишь маленьким напуганным существом, бесцельно бредущим по чужому ночному городу без надежды на чью-либо помощь. Его шаги отдавались, казалось, на много метров вокруг, рождая эхо, как в большом пустом помещении. Это было таинственно и страшно. На улице совсем стемнело. Вдоль шоссе тянулся бесконечный ряд больших бетонных фонарей, но они были мертвы. Такие же фонари, длинные и молчаливые, зачем-то были установлены и во дворах. Он понял, что заблудился окончательно и в отчаянии сел на первую попавшуюся скамейку. Скамейка была деревянная и влажная, без спинки. Он похлопал мокрыми ботинками друг об дружку. Бутылка 'Колокольчика' оттопыривала карман. Вокруг висела полная тишина. Небо над головой было черным-черно, пустой невидимый двор молчалив и страшен. У Славы в горле стоял ком. Он не испугался, но впал в тоску и совершенно не знал, как быть. Придется, видимо, искать квартиру с открытой дверью и устраиваться там. Или лезть в окно, как говорил Дима. И еще чтобы дверь закрывалась изнутри, иначе ему будет страшно спать. О том, чтобы снова идти искать магазин, — ведь ему надо было чем-то питаться — не могло быть и речи. Боже мой, боже мой!..

— Балбес, ты там уснул, что ли, в одном ботинке? — раздался громкий голос над самым его ухом. — Хорек ты скрипучий.

Голос был такой полнозвучный и близкий, что Слава от неожиданности едва не свалился со скамейки.

Было слышно, как невидимый Леша издевательски загоготал.

— Что, переконил, гнида? — довольно сказал он.

Слава напряженно вгляделся в темное окно на первом этаже и увидел Лешину физиономию, высовывающуюся из открытой форточки.

— Ты идешь или где? — сказал Леша. — Или, если хочешь, в сугробе ночуй. Только отдай мой 'Колокольчик'.

— Что такое? — закричал Слава, вваливаясь в теплую прихожую. — Чего вы в темноте сидите? Сволочи проклятые!

Слава ругался долго. Когда с ним происходило что-нибудь неприятное, он начинал жалеть себя и приходил в бешенство оттого, что это произошло именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Иногда он подолгу не мог успокоиться, совсем, как Леша.

— Света нет, — объяснил ему Дима. — Как только ты ушел, практически сразу отрубили. Леха-то ладно, он еще сидел, телевизор смотрел, а я в ванной был! Моюсь, моюсь, раз — темнота полная! Я еще подумал, что этот негодяй так пошутил. Я еле домылся до конца, все никак найти там ничего не мог. — Дима засмеялся.

Слава только сейчас заметил, что у Димы довольная распаренная рожа: он тут грелся в ванной, пока Слава ходил в магазин, искал проклятую дорогу и умирал от страха.

— Ну, и че, вы не могли починить его, что ли, пробки подкрутить?

— Да уже пытались. Ничего не получается. Если хочешь, иди сам попробуй. Там ничего не видно. Был бы хоть фонарь, еще можно было бы что-то сделать. А так ни фонаря, ничего.

Слава с грохотом поставил 'Колокольчик' на журнальный столик в прихожей и начал раздеваться.

Из гостиной вышел Леша.

— Тебя, бл…, только за смертью посылать, — сказал он.

Тут Леша увидел бутылку 'Колокольчика'.

— Что, и это все!? — возмутился он.

— Да все, все! — заорал Слава.

Он злобно швырнул полушубок на пол, а ботинки разбросал по всей прихожей. Затем он отправился в ванную, обнаружил, что в ней темно, как подмышкой, однако, все же заперся там, включил воду и долго не выходил.

После того, как Слава отсиделся в ванной, между ним и Лешей воспоследовала очередная ссора, во время которой Леша сначала некоторое время отвратительно ругался (он успел уже как следует проголодаться), а потом стал едко высмеивать Славу, утверждая, что тот ни на что не способен, и поэтому ему остается только повеситься. Леша был кругом прав, потому что Слава провалил задание; но Слава после всего пережитого был так взбешен, что отпирался решительно от всего и даже сам наорал на Лешу, говоря, что тот один во всем виноват. Потом они оба выдохлись и замолчали. Слава от расстройства напрочь забыл про туманный замок на городской окраине.

— Надо было хоть дорогу-то запомнить, Славик, — несколько неодобрительно сказал Дима, — а теперь мы завтра захотим найти этот магазин, а ты даже не сможешь показать, где он находится.

О том, что Слава чудом не заблудился в незнакомом страшном городе, Дима даже не заикнулся. Слава многозначительно промолчал и с хмурым видом побрел на кухню, где, само собой разумеется, не нашел никакой еды, но зато неожиданно обнаружил в холодильнике еще одну бутылку 'Монастырской избы', на этот раз, с красным вином — Слава никогда раньше такого не видел. Бутылка лежала почему-то в морозильнике.

С холодной бутылью в руках он побежал в гостиную, где Леша и Дима сидели перед телевизором. Вино привело к почти мгновенному примирению, хотя осторожный Леша все же отказался его пить, сославшись на голодный желудок.