Вот строки из Письма, в которых я выделил два-три слова: «Убиение двух юных влюбленных не может не быть не отмщенным… Они приняли поистине мученическую смерть, их убили — хладнокровно и зверски. Кто-то задумал и спланировал их убийство, кто-то убивал, кто-то знал о готовящемся злодеянии и не воспрепятствовал ему. Все они обагрены кровью невинно убиенных детей наших… Нет и не может быть им никакого снисхождения. С точки зрения Высшей справедливости все они заслуживают самой суровой кары — смерти и только смерти».

Первое, что поражает — это выделение данного убийства в особую категорию, какой раньше не было в праве. И в современном, и в традиционном христианском праве жизнь всякой жертвы убийства одинаково ценна. Как говорилось в Средние века, все подданные царя или короля — его любимые дети. В буржуазном обществе — все граждане равны в правах. В «Письме» же применяются слова с новым религиозным подтекстом: убиение, мученическая смерть. А у какого из 30 тысяч убиваемых за год наших сограждан она не мученическая? Почему же в этом случае перед нами не просто убийство, а убиение?

«Известия» объясняют это так: «Жертвы этого преступления принадлежали к очень влиятельным семьям. 19-летний Александр Панаков был внуком председателя совета директоров нефтяной компании «ЛУКойл», 21-летняя Мария Добренькова — дочерью декана Социологического факультета МГУ. После этого убийства стало ясно, что российский истеблишмент не в состоянии защитить самое дорогое, что у него есть — своих детей».

Здесь у идеологов «новых русских» сквозит небывалая для России идея правопорядка кастового общества — эта трагедия трактуется как убийство «низшими» представителей высшей касты. Эта идея стоит и за отказом от принципа соизмеримости вины и наказания, согласно которому смертью карается именно убийство, а не сопутствующие ему преступления. В Письме этот отказ выражен четко: кто-то задумал убийство, кто-то убивал, кто-то не воспрепятствовал ему… Различна степень соучастия этих людей в убийстве, но все они заслуживают смерти и только смерти. Почему же? Потому, что убили не обычных людей, а «детей истеблишмента».

И, наконец, самое главное — казни убийц в данном случае придается характер мести: «Убиение двух юных влюбленных не может не быть не отмщенным».

Понятно, что отец, переживший трагедию, имеет право на самые крайние чувства и выражения. Но как же нам быть именно с политическим документом? Да к тому же введенным в оборот за подписью ведущего социолога?

Мы воспитаны в культуре, которая исключает месть как движущий мотив права. Наказание, отмеренное согласно вине, служит трагическим актом власти, предотвращающим новые преступления, а также искуплением вины убийцы — и, таким образом, актом спасения его души. В русских летописях нет описаний казни, а в западных есть, и очень подробные. Их все же полезно почитать. В Средние века, когда Запад был христианским и убийство рассматривалось как покушение на любимое дитя монарха (а значит, было и оскорблением Бога, помазанником которого был монарх), убийство было преступлением государственным (так оно, кстати, было и в СССР — большинство убийств шло по статье о государственных преступлениях). Но когда на площади перед потрясенным народом колесовали убийцу, перед его концом главный судья подходил к умирающему и целовал его в губы. Его душе давали шанс на прощение перед Божьим судом. Ему не мстили, а воздавали наказание.

В той постановке проблемы смертной казни, которая выводится из убийства юной пары, видна тяга к архаизации права — к отказу от права и современного, и традиционного христианского. Тяга к введению норм права языческого, кастового. И это, в отличие от советского права, несущего в себе груз традиций, и от права царской России, будет означать торжество тирании. Языческой тирании касты (или расы) богатых.

Почитаем, как «Известия» описывают жертв убийства, расследование которого, как сказано, «находится на контроле у президента»: «Ненависть низших по отношению к высшим трансформировалась. Теперь эта злость, выливающаяся в зверства, живет и в поколении 19-летних… Они познакомились в Макдоналдсе. Она собиралась выйти замуж за Сашу и поехать с ним или в Гарвард или в Когалым, как он сам решит. Еще ей очень хотелось, чтобы Саша открыл ей небольшой ресторанчик, которым бы она занималась в свое удовольствие… У Саши было классное хобби: дорогие машины. Зимой он ездил на внедорожнике «Лексус», летом — на спортивной Альфо-Ромео… «Лексус» — дорогая машина. Новый стоит около 60 тысяч долларов… Дед убитого Валерий Исаакович Грайфер кроме председательства в совете директоров «ЛУКойла», является генеральным директором Российской инновационной топливно-энергетической компании РИТЭК… Они — типичная «золотая молодежь», фактически мир им уже почти принадлежал».

Итак, перед нами портрет тех, кого мы должны считать хозяевами жизни («мир им уже почти принадлежал»). Они, студенты, ездили на машинах, цена которых равна зарплате профессора за 60 лет — и вызывали тем самым зависть «подростков, выросших в Солнцево», подростков, которых новые хозяева жизни духовно опустошили и сделали алкоголиками и наркоманами в 19 лет, напичкав к тому же их головы мечтой о долларах и иномарках. И эти два полюса молодежи, сформированные реформой, два близнеца-брата, столкнулись на узенькой дорожке — и совершилось убийство ради джипа «Лексус».

Но разве «Известия» и социологи, много сделавшие ради этой реформы, видят в этой крови социальную драму, которая уже десять лет воспроизводит подобные убийства? Нет, эта драма трактуется образом, несовместимым ни с наукой, ни с этикой, ни с религией — как столкновение высшей и низшей расы: «Ненависть низших по отношению к высшим трансформировалась. Теперь эта злость, выливающаяся в зверства, живет и в поколении 19-летних…». Вчитайтесь только в этот вывод. «Ненависть низших по отношению к высшим»! (это, кстати, ложь, ибо убийцы не чувствовали к убитым никакой ненависти — они просто хотели отнять у них «джип» и хоть на момент стать такими же). Но обратите внимание на вскользь сделанное обвинение: «Теперь эта злость, выливающаяся в зверства, живет и в поколении 19-летних». Мол, люди старших поколений России, которых ограбили, чтобы купить все эти «Лексусы», конечно же, полны зависти и злости, а теперь вот она живет и в юношах из касты низших. Какая ложь и какая страшная провокация!

Очень много за эти два месяца было сказано важных вещей. Их надо хладнокровно обдумать, обнаружить заложенные в них мины замедленного действия и разрядить их через диалог. Нам сегодня никак нельзя сдвигаться с устоев нашей культуры, созданных Православием и проверенных в тяжелейшем XX веке.

Февраль 2002 г.

В августе 2002 г. исполнилось 10 лет приватизации промышленных предприятий России (тогда РСФСР). До этого они находились в общенародной собственности, распорядителем которой было государство. Приватизация, проведенная в России в начале 90-х годов, является самой крупной в истории человечества акцией по экспроприации — насильственному изъятию собственности у одного социального субъекта и передаче ее другому.

Насильственным это изъятие было не потому, что пришлось избивать собственников или стрелять в них, а потому, что оно было совершено по решению политической власти, а не через куплю-продажу. При этом никакого общественного диалога не было, власть согласия собственника не спрашивала.

По своим масштабам и последствиям приватизация «по Чубайсу» не идет ни в какое сравнение с другой известной нам экспроприацией — национализацией промышленности в 1918 г. Кстати, большая часть промышленного капитала в России принадлежала тогда иностранным фирмам, а в ряде главных отраслей — весь капитал. Много крупнейших заводов и так были казенными.