Уступы холмов сбегали вниз и уходили в море. Эвксинский Понт шумел немолчною волною. Прибой бил в берег, насыщая воздух солёной влагой. Вдали, как корабли на рейде, стояли группой острова — высокие шапки, пенящиеся зеленью. Земля и небо, словно две ладони, укрывали в себе четырёх людей, как будто горсть морских жемчужин, как будто центр мироздания пришёл на них. Казалось, руки — продолжение ночного ветра. Казалось, ноги вырастают из земли и поит мать-земля своих гостей, как некогда поила силою Атланта. И мириады звёзд — глаза Вселенной — глядят на них и видят души их насквозь.

Их встретили в деревне, в бедной сельской глуши под пение дудок и звучание цитр — люди в зелёных венках водили хороводы вокруг украшенного деревца. Веселье началось без них, и гости приспели к самому финалу, когда гуляющие утомились и многие уже храпели под деревьями.

Под платаном была раскатана длинная скатерть, уставленная глиняными чашами, сосудами, подносами, корзинками. Гостей тут ждали — навстречу Вещуну вышли деревенские старейшины. Его и спутников обняли, обрядили в венки из плюща и пригласили к пище. Простой ячменный хлеб, бобы, фиги, овечьи мягкие сыры их ждали в корзинках и подносах. Отдельно источали запах устрицы, мидии, морские гребешки с лимоном, кальмары, запечённые в горшках. Особенное блюдо: саламис — рыбное жаркое разных видов. Множество оливок — солёных, маринованых и свежих. Мёд в плошках и, конечно, местное вино — Рецина. Слегка горчащее, с острым запахом и вкусом смолы. Были тут самосские и Родосские вина, вина с островов Хиос и Лесбос, а также знаменитое тирское красное вино.

— Вы знаете, откуда пошло слово "товарищ"? — спрашивал их захмелевший проводник. — От греческого "синтрофос", что значит — человек, с кем ты ешь. Вот так вот, а вовсе не от слова "товар". Как говорил один мой хороший синтрофос, которого звали Фалес, человек разумный идёт на пир не с тем, чтобы до краёв наполнить себя, как пустой сосуд, а с тем, чтобы пошутить и посерьёзничать, поговорить и послушать, и всё это должно быть другим приятно. Он записал эту мудрость в своей книге "Пир семи мудрецов". И я хочу вам сказать, ребята, что вы были сегодня молодцами — не посрамили себя перед людьми, ибо вино есть испытание для человека. Вы слышали про истину, сокрытую в вине? А что это такое?

Вещун посмотрел на них и улыбнулся.

— Истина вина в том, что оно приоткрывает в человеке и его пороки и его достоинства: которое из них сильнее.

— Кто вы, Вещун? — спросил у гида Евгений. Он тоже был пьян и пьян основательно, но против обыкновения, испытывал странное умиротворение в душе.

— Он добрый дух лозы. — сказал за Вещуна деревенский старец. — Лесное божество, весёлый фавн.

— Я очень стар. — сказал Вещун. — Но вечно молод. И нынче я прощаюсь с вами — нам пора обратно. Налей, старик, прощальную чашу, и споём песню расставания. Хочу я занести моих попутчиков в последнее место, которым всегда заканчиваю ночь полёта.

Глоток вина, и звуки пастушьей дудочки стали удаляться. Мягкая тьма закружила всех троих, то вздымая на гребень бархатной волны, то роняя в пропасть. Тихое кружение внезапно прервалось и свет свечей, сопровождаемый неясным гулом многих голосов, открыл перед глазами новую картину.

Сидели они в театральной ложе второго яруса, совсем близко от сцены, закрытой тяжёлым бордовым бархатом. Зал театра был невелик, но полностью забит народом — партер забит, ложи полны, на галёрке сплошной народ. Публика на редкость разношёрстная, так что трудно понять, что это за эпоха. Но люстра, виясящая под расписным потолком, держала свечи, а не эоектрические лампы. Горели также свечи в подсвечниках вокруг партера, отчего было душно и жарко.

Трое мужиков стали с интересом оглядываться, трогая массивные стулья, окрашенные

Физик открыл глаза и увидал, что снова очутился в кабинете директрисы. По обе стороны от него сидели синтрофос — Евгений Викторович и Сан Саныч. Оба счастливо дрыхли с венками из плющей на головах — единственным свидетельством того, что всё произошедшее с ними было реальным. На Евгении был его спортивный костюм, на Сан Саныче — его обычная одежда. Тогда Вадим Иванович опустил глаза, чтобы осмотреть себя и вдруг учуял обострённым нюхом, как отвратительно воняет от его пиджака застарелым табачищем. И вообще, какой он весь мятый и неопрятный. Когда последний раз он стригся?

"Как я буду дальше жить?" — подумал он в тишине кабинета.

"Ну вот, я же говорила, что это правда. Я говорила Веронике, что видела говорящего кота. И ведьму видела, и гномов. И дуб тоже был."

Такие мысли вяло плавали в голове у биологини Матюшиной по прозвищу Вакуоля. Она как сидела на стуле в директрисином кабинете, так и очутилась на широком тёмном пне в глубине сумрачного северного леса. Воспоминания и впечатления хаотично перемещались в её сознании, лениво сталкиваясь и оттого порождали ещё больший хаос.

— Не может быть! — звучно, с большой убеждённостью произнёс кто-то рядом.

Матюшина повернула голову и увидела коллегу — Осипову Любовь Богдановну. Та сидела, как и в кабинете Вероники, справа от биологини, но почему-то в большом растрёпанном гнезде болотной цапли. Осипова была в полнейшем шоке — она поворачивала голову, как сова, оглядывая всё кругом, и её глаза за стёклами очков сами казались стеклянными. Накрашенный рот кривился, а волосы стояли дыбом.

— Н-наталья Игоревна, — слегка заикаясь, проговорила литераторша, заметив биологиню, — что всё это значит?!

"А я что — за всё в ответе?! — подумала Вакуоля. — Сами напортачили, сами и разбирайтесь."

— Кто мне за это всё ответит?! — разгневанно спросила Осипова, выбираясь из гнезда и с отвращением стряхивая с юбки прошлогоднюю листву. Она уже успела перемазаться во влажной почве и выглядела оттого комично и ужасно: на лице след от грязных пальцев — видно, пыталась протирать глаза, чтобы избавиться от страшного видения.

— Не было же ничего! — истерично заговорила Любовь Богдановна, продолжая панически озираться. — Вероника Марковна сказала, что ничего не было!

Тут обе женщины заметили, что неподалёку находится ещё одно живое существо — среди рослых поганок с темнеющими от возраста краями сидела в позе лотоса и со стаканом в руке физручиха Стелла Романовна по прозвищу Квазимода. Жёлтые глаза её выдавали полнейшую прострацию, сухой рот открыт, а палец правой руки со значением указывал куда-то во тьму под высоченной старой елью, что возвышалась над маленькой сырой лесной прогалиной, где женщины обнаружили себя всего минуту назад.

Тут Вакуоля и Осипова глянули попристальнее и тоже ошалели.

"Не иначе, параллельный мир." — подумала Вакуоля, ощущая сильное желание немедленно впасть в нирвану и отключиться от происходящего.

Под деревом, слегка согнувшись, стояла странная особа и пристально смотрела на учителей.

"Ведьма!" — в ужасе подумала биологиня, но тут же сообразила, что это вовсе не Фифендра.

Незнакомую особу хорошо маскировала её одежда — нечто, похожее на серые лохмотья, а волосы её цветом и фактурой сливались с отмершими нижними ветвями сосны. Из-под нечесаных лохм лишь блестели чёрные маленькие глазки. Была она не по-женски тоща, корява, изжелта темна лицом и какая-то сухая очень что ли. На Вакуолю и Осипову незнакомка не обращала никакого внимания, зато во все глаза смотрела на физручиху — прямо-таки впилась своими остренькими чёрненькими глазками. Всё так же не сводя глаз со Стелы Романовны она медленно стала выходить из своего укрытия, и женщины разглядели её уже внимательнее, а разглядев, ахнули.