Он не двинулся к двери, даже шага не сделал. В его руке сверкнула маленькая искра, и от этой искры высокая фигура ненавистного опекаемого словно потекла. Волна серебряного света на мгновение обволокла его тело, отчего одежда на нём изменилась сама собой — вместо толстовки и джинсов опекаемый оказался одет в сверкающие латы, а в руке вырос с лёгким гулом настоящий клинок. На голове его образовался шлем с плюмажем, а из-под поднятого забрала с насмешкой смотрели жестокие глаза. Ногой, обутой в металл, он небрежно поддал пинка колготкам Вани, отчего те улетели в коридор и со смачным шлепком ударили во что-то.

Опекаемый в своих рыцарских доспехах окутался голубым светом и исчез, а Рая поползла по стене вниз.

***

Николай Петрович спешил домой с радостной вестью. Никогда ещё доселе он не бывал так счастлив — наконец-то ему засветила удача! Наконец-то судьба сжалилась над ними и послала им надежду!

Это было необыкновенно! До сего момента Косицын-отец понятия не имел, какие замечательные у нас законы! Он-то всегда думал, что весь закон только для того и придуман, чтобы притеснять и обирать таких несчастных, как его семья. И вдруг узнал, что закон может защищать!

Сегодня состоялся у него неприятный разговор с тем самым участковым, который не так давно подал ему призрачную надежду на избавление от Леонида. Пришёл Воропаев тогда в их дом и принялся, не скрывая, искать компромат на трудного подростка. Они с Раей в тот момент шестым чувством поняли, что любая полуправда сойдёт за правду — по глазам этого Воропаева было видно, как он прямо жаждет накопать дело на Леонида. Тогда Косицыны обнадёжились и решили, что милиция защитит их от сыночка. Но, уходя, Воропаев сказал им, глядя своими проницательными крапчатыми глазами в бледные зрачки Николая:

— Думаете: упечёте в интернат, и всё будет хорошо? Его в любом случае не выпишут с жилплощади — такой закон. А вот опеки можете лишиться, и тогда отправляйтесь в прежнем направлении.

Николай Петрович понял, что Воропаев занят исключительно своей карьерой и шьёт дело лично по своим интересам. Так что зря они тут старались, доказывали ему, какой опасный тип этот Леонид — Воропаеву плевать на это.

После того разговора остался противный осадок на душе, как будто Николай лакейски вылизал чужие сапоги, а оказалось — зря. Вся жизнь его была полна унижений, хотя он добросовестно раболепствовал перед начальством. Те лишь брезгливо отмахивались от него, едва приняв его услуги.

И вот, после разговора в опеке ему предстояло снова встретиться с этим участковым — надо было оформить кое-какие бумаги. Николай Петрович с неприятным чувством снова увидел эти крапчатые глаза, в которых сквозил неприкрытый цинизм и насмешка.

— С другой стороны решили зайти? — усмехнулся участковый своими узкими губами. Он даже не предложил Косицыну сесть на стул. — Толково взялись. С юристом советовались?

На отрицательное движение со стороны Косицына Воропаев также гнусно ухмыльнулся — не верил он в людскую порядочность.

— А кто подсказал? — непонятно о чём продолжал спрашивать участковый.

И тут от него и узнал изумлённый Косицын-отец, что есть такой закон — душевнобольной опекаемый может через два года быть сдан в психушку навсегда, а его квартира переходит к опекуну!

Это был такой подарок, что Николай Петрович поначалу растерялся — быть такого не может! Иначе всё было бы слишком просто!

— А то! — опять же с усмешечкой ответил участковый. — Думаете, ваш психиатр за красивые глаза услуги оказывает? Он с каждого такого случая имеет свою таксу.

Он подмахнул бумаги и достал из стола папку, бросил небрежно её на стол и процедил:

— Отдай там вашему доктору — пригодится. Не зря же собирал.

И вот Косицын-старший летит домой, не чуя под собой ног, и спешит обрадовать жену. На радостях заскочил в магазин и купил на последние деньги тортик.

У дома он увидел гуляющих Ваню и Петю. Младший ребёнок ревел, размазывая сопли по лицу, а старший зло клошматил его по голове. Понятно дело — Пете хочется бежать на горку, а Ваня упирается и желает, чтобы его качали на скрипучей качели. Так они выясняют, кто из них упрямей.

Прихватив детей, Косицын-старший явился домой, желая немедленно устроить всей семье торжество, а потом взять и огорошить Раю замечательным известием.

Оставив детей в прихожей разматывать шарфы, он позвал в кухню, а потом и в большую комнату:

— Рая! Смотри, что я принёс!

Ответа не было — жены ни в кухне, ни в комнате не оказалось.

Тогда Косицын скинул с ног ботинки и в одних дырявых носках отправился в детскую.

— Рая! — снова позвал он. Нет ответа.

Встревоженный мужчина открыл дверь во вторую комнату, где обычно спали дети, и увидел ужасную картину.

Рая сидела на полу в луже мочи, неловко подвернув под себя ногу и привалившись к стене, и с выражением крайнего ужаса смотрела в сторону окна. Испуганный Косицын поискал глазами: что же так напугало женщину, но ничего страшного не обнаружил. Всё там было, как всегда.

— Что случилось, Рая? — попытался выяснить он, и с тревогой понял, что жена его не слышит.

Прибывшая скорая констатировала странный коллапс сознания — как будто женщина выключилась из реальности. И вообще, это было не их дело — надо вызывать бригаду из психбольницы. С тем же выражением лица Рая была отправлена в стационар, и врач на взволнованные расспросы Николая лишь развёл руками — такого случая в его практике не было: кто мог напугать женщину до такого состояния в пустой квартире? И вообще, он тут не главный. А кто главный? Вот тут-то и оказалось, что главного уже месяц нет на месте — исчез таинственным образом прямо с рабочего места. Сестра Дорожкина утверждает, что видела собственными глазами, как главврач испарился из своего кабинета вместе с особым гостем и специальным пациентом. Пациента она потом видела — он сегодня утром своим ходом ушёл из больницы.

Всё это было очень странно, но дежурный врач отчего-то отнёсся к рассказу Дорожкиной с большим сомнением, да и было отчего — женщина явно была не в себе.

"Все они тут такие…" — с тревогой подумал Косицын-старший. Рассказы про чужого пациента его нисколько не интересовали, а про сына он и не вспомнил — всё внимание было сосредоточено на Рае. Да ещё и дети дёргали его, требуя купить им жвачки.

Конечно, всё было как всегда — места в палате не нашлось, и Раю уложили в коридоре на какой-то старой кушетке. Так она и осталась там лежать, прижав к груди бледные руки и глядя остановившимся взглядом в потолок.

— Ну и что, что в коридоре. — равнодушно сказала монументальная женщина в высоком белом колпаке, от которой откровенно пахло спиртным. — будет место — переложим.

Она говорила о Рае, как о бездушном полене! С отчаянием в душе Косицын-старший оставил жену и вернулся с непрестанно скулящими детьми домой.

Спустя месяц Раю выписали из больницы, но без всяких перемен — на что им нужна больная, которая ходит под себя и ест только с ложки? Женщина по-прежнему ни на что не реагировала, и на лице её навсегда замерло выражение ужаса. На измученного Косицына-старшего свалились помимо двух малолетних детей ещё и невменяемая жена, устойчиво пребывающая в состоянии глубокого аутизма. В день на неё уходила пачка памперсов — это стоило больше, чем они ежедневно тратили на еду всей семьёй. Врачи советовали надеяться на лучшее.

Возвращение Раи из больницы произошло в самый неудачный момент — Косицыну-старшему накануне не выдали зарплату, которую и без того регулярно задерживали из-за каких-то финансовых передряг. На такси ушли последние деньги — целых триста рублей! — и семья осталась в тот день без копейки.

Вечером Николай решил занять денег у соседки Клоповкиной — хоть до утра перемогнуться, чтобы завтра идти плакаться к начальству и начать бегать по знакомым в поисках заёма.

Клоповкина открыла дверь, лицо её выглядело как-то нездорово: глаза красные, щёки висят мешками, жидкие волосы растрёпаны.