— Мне борода. — сказал сурово витязь. — Мне Радмила, а богатством жалким подавись своим.

И удалился во дворец, волоча с собою волшебные власа, взращённые с любовью и заботой в теченье целых трёхсот лет.

Остался карла на балконе — ждать суда и трепетать. Снаружи холодно, а тапки потерялись. И внутрь покоев войти колдун не смеет — там разгневанный злодейством и коварством Черномора могучий Еруслан громит чертог! Слышны слова и брань, когда находит грозный витязь обращённых в статуи царевичей, князей и просто женихов иных. Да, многие желали смерти Черномору, да многие нашли в его дворце конец!

Бегает под дверью Черномор, заглядывает в щелку: ушёл или ещё громит? Ну, вроде как ушёл. Во всяком случае, затишье.

Хотел владыка дивного дворца пробраться внутрь и отыскать себе носки да тапки потеплее, как вдруг сзади что-то громко зашумело. Он обернулся: мама дорогая, снова гости! Да что же их сегодня прёт и прёт!

По воздуху летит большая птица. Ой, нет, не птица — лев летит! Тогда почему у зверя крылья? А голова… Что голова? А голова-то белоголового орла! Грифон!!! Спасайся, Черномор — нашли тебя враги лихие: дивоярцы!

Он дверь открыл да юрк вовнутрь! А там ногою на банан попал — то Еруслан пораскидал весь стол, что был для Черномора заботливо поставлен слугами его.

Тут Черномор так лихо покатился по полам на брюхе и вертится, как медная тарелка. С разлёту вдарил в стену, так что звон пошёл. Тюрбан широкий с головы его свалился и лысую башечку приоткрыл. Ни волос, ни бороды — срам чистый, нету слова! Как стыдно! И Черномор решил прикинуться немножко неживым — лежит, не шелохнётся. Только глазом косит, да носом горбатым шмыгает.

Тут гости входят — два странных типа. Один явно дивоярец, а второй, похоже, хан Ратмир. Оглядываются, дивятся, изумляются разгрому.

— Похоже, Еруслан уже добрался до заветной цели. — заметил хан с явным огорченьем.

— Да, нам тут делать нечего уже. — согласился его спутник. — Надо же, мы мчались на грифоне, а как же он опередил нас, если конь его слоняется у самой границы гор?

— Уж видно не судьба! — воскликнул хан Ратмир. — Пойдём хоть девушек посмотрим. Кого сумеем — так освободим!

— Ты опять туда же? — с сомнением спросил дивоярский маг.

— Нет! Я же говорю тебе: "освободим", а не "женимся на них"!

— А где же сам хозяин этого дворца? Где Черномор?

— Однако, в самом деле. — огляделся хан Ратмир. — Следы побоища наглядны, а побеждённый где?

Тут взгляд его упал на маленький предмет, лежащий у стены. Что это такое? Кукла? Нет, не кукла.

— Смотри-ка, Румистэль, а это что за диво? Никак живой? Точно живой: смотри как у него в ноздрях шевелятся седые волоса! На голове ни колоска, на бороде пустое место, а в носу как будто лес растёт! А ну, мерзавец, признавайся: где Черномор?!

И он так громко гаркнул карле в ухо, подняв его за шкирку к своему лицу. Ратмир обернулся к другу и показал ему брыкающего смешного человечка. Но, Румистэль стоял с таким странным видом, как будто что-то вспоминал и никак не мог вспомнить. Он казался очень удивлённым и смотрел на карлу большими глазами.

— Что, мой друг, с тобой? — заботливо поинтересовался хан Ратмир. — Тебя так изумила эта живая кукла? Я тоже поначалу думал, что он ребёнок, но у него седые волосы в ноздрях! Это противоестественно! Это просто гнусно! Такая мерзость не должна дышать под небесами!

И с этими словами Ратмир, держа одной рукою карлу, второй достал булатный меч и уж хотел одним ударом отсечь ему башку, как у капусты кочерыжку.

— Постой, Ратмир. — прервал его волшебник.

Тот удивлённо посмотрел на друга — ну что ещё их может задержать?

— Мне кажется… да, я вспоминаю… — задумался дивоярец. — Да, точно, я знаю, что я с этим скверным человеком должен что-то сделать. Но что?

— Давай думай поскорее. — поторопил его Ратмир.

— Ну да! Я вспомнил! Точно! Теперь я точно знаю, что я должен сделать с ним!

— И что же?

— Отдать тебе, мой добрый друг!

Ратмир недоумённо глянул на лысого и безбородого уродца.

— Зачем он мне?

— Вот это мне пока ещё не ясно… Но всё же точно знаю я, что должен подарить его тебе.

Хан снова в сомнении взглянул на карлу, а тот, моргая глазками, смотрел на хана и умильно улыбался.

— И что я должен делать с ним?

Ратмир повертел в руке добычу, перевернул вверх задом, головою вниз. Содрал с него парчовые порточки и с отвращением сказал:

— Фу, Румистэль, он даже не мужчина! На что мне эта дрянь — возьми себе! Чего я буду делать с ним — насажу на палку? Сделаю чучело? Отдам собакам?

— Ратмир, отчего-то моя память меня подводит — вот, право, наваждение! Но всё же поверь мне: я точно знаю, что этот человечек есть тот, кого тебе я должен.

— Мой друг, ты болен. — сочувственно сказал Ратмир. Он бросил карлу на пол, отшвырнул ногой подальше и обнял товарища за плечи. — Хватит, Румистэль, об этом недостойном нашего внимания останке человечьем. Пойдём, поищем Еруслана. Поздравим с освобождением Радмилы, пожелаем счастья…

Они прошли широкими дверями, в которые разве что входить гипербореям, так что и в голову взбрести им не могло, что подлинным хозяином всех этих несметных богатств, просторных зал, затейливых башенок и широких лестниц являлся как раз тот лысый, безбородый, с волосами в ноздрях, который не мужчина…

Нигде они не обнаружили героя, исчезла и Радмила. Надо думать, что Еруслан покинул волшебные чертоги, не взяв оттуда ничего, кроме той пропажи, о которой столько дней кровавыми слезами истекало его сердце.

***

Наверно, ветреный читатель мог подумать, что всё уже свершилось: зло наказано, добро восторжествовало. Что всё прекрасно: влюблённые спешат домой. Не тут-то было, други дорогие! А как же наш Фарлаф, сидящий смирно в овраге и ожидающий часа своего триумфа? Ну да — купец Костыля, которого совершенно столько раз миновала страшная погибель! Да-да, тот самый, который любит загребать угли чужими руками! Нынче он Фарлаф, но по характеру всё тот же Костыля.

Вот он сидит-сидит, зад себе наедает, брюхо ростит, щёки салом мажет. И вот настал тот день, о котором Фарлаф думал со страхом и надеждой. Однажды сумка с провиантом не упала сверху, а раздался противный, скрипучий, тонкий голос:

— Собирайся в дорогу, тебя ждёт твоя добыча, а меня ждёт моя месть.

Затрепетав от страха, Фарлаф тем не менее отважно высунулся из оврага и увидел свою благодетельницу — добрую баушку, которая напутствовала его ещё в дороге к царскому дворцу, потом указала на харчевню, где он всего лишился. Теперь она решила возместить ему все неудобства, которые он по её милости имел.

Тут вылез он из своего оврага, надел все те богатые одёжки, которые хранил так тщательно всё это время — откуда взялось всё, не по помнит — и надел поверх измызганной рубахи и нижних портов. Потом увидел, что старуха держит под узду его коня — всё, стало быть, готово — и Фарлаф отважно затолкал в железный шлем свои распухшие от сала щёки. Всё, витязь собрался в поход. Но, отчего-то так ему страшно, что зубы так и играют плясовую.

Ночь тёмна, звёзды дики, ветер воет, прямо стонет — дело к осени идёт. И вот Фарлаф на коня своего взобрался, а старушонка его манит за собой. Сама страшна, тоща, черна — не понять, то ли ветла кривая, то ли человек. Не руки — лапы с длинными когтями, а глаза так и светят в ночи, как зрачки у рыси.

Старушка обернулась вокруг себя три раза и видится очам Фарлафа, будто конь под нею образовался… Тьфу, тьфу, не конь даже, а распяленная старая коряга — два десятка ног торчат, как корни, вырванные из земли, а над головой корявой такие же корявые рога! Но хрипит и вертится, ветвями землю роет! И вот рвануло с места страшное чудовище — величиной с собаку, а страшен, как дракон! На нём проклятая старушка — визжит, хохочет, руками машет! Хочет Фарлаф сказать: мол, тише! Да не может — язык застрял во рту. Он только поворачивает в глазницах налитыми кровью глазами и чувствует, что сам похож на привидение. Рванул узду и вслед за старушонкой.