— Нет. Не устала. — ответила Маргит. Она и в самом деле не устала, хотя и ехала на лошади весь день, останавливаясь только пару раз на небольшой отдых. Нельзя сказать, что дорога была лёгкой, но царицу подогревало ожидание вечера.

Оказалось, что он предусмотрительно послал часть отряда вперёд, чтобы слуги разбили лагерь. Так что, когда настало время спешиваться и отдыхать, царя уже ждала его палатка — просторный высокий шатёр из плотной ткани. Внутри были постелены ковры, разложена походная мебель и широкая кровать под тонкой прозрачной тканью, предохраняющей от ночных насекомых. В палатке уже горели жаровни, потому что ночь обещала быть холодной — они на высоте около четырёх километров. Уже горели костры, и готовилась пища. В котлах варилась каша для воинов и слуг, а для царя и его гостьи приготовили фрукты и жарился на вертеле барашек.

Оставив коня рукам прислуги, Маргит подошла к огню, закутавшись в плащ. Ей не понравилось то, что она обнаружила: для царицы Савской была поставлена отдельная палатка — поменьше, но очень нарядная. Там была постель, её сундуки, её вещи. И уже горели жаровни, согревая воздух. Он отстранялся от неё, но почему?

Царь сидел на раскинутом ковре возле костра, вороша прутиком угли. Мясо уже было готово и истекало жирным соком — тот капал в огонь. Рядом на ковре стоял серебряный поднос с чашами, кувшином вина и фруктами. Всё было предельно просто — любой монарх в дороге обставил бы свой отдых куда комфортнее.

Проткнув запечённое мясо ножом в паре мест, царь убедился, что жаркое готово. Вообще-то, это должны делать слуги, но те уже отдыхали и ели в стороне от царской палатки.

Соломон срезал ножом кусок и начал обдувать его, чтобы попробовать.

— А разве ты не молишься подолгу перед каждым куском, чтобы его съесть? — насмешливо спросила Маргит, незаметно подойдя со спины.

— Я так и думал. — в тон отвечал царь. — Ты безбожница.

Он откусил кусок с ножа и с усмешкой посмотрел на неё.

— Будешь?

Как глупо, подумала Маргит. Как глупо делать вид, будто он не понимает, к чему всё идёт. Что значат эти быстрые взгляды, которые он на неё бросает исподтишка?

— Спасибо. Всё было вкусно. — сказала она, поднимаясь. И, чувствуя на спине его взгляд, отправилась в свою палатку, по дороге отмечая, что ни один из людей не повернул головы в её сторону. Все были заняты тем, что укладывались на ночлег, тихо беседовали у костров. Не было стражи и у палатки царя.

Так вошла она к себе и закрыла полог, потому что служанок у неё в этом путешествии не было. Впрочем, царица умела обходиться и меньшим. Сама она разделась, сама совершила омовение, сама расчесала волосы, сама достала одежду для ночного сна. Легла на меховые покрывала и задумчиво посмотрела в огонь жаровен. Ночь тиха, ветра нет, и в палатке было тепло. Неяркий свет легко дрожал в медных сосудах на треножниках, бросая тени на полотно. Копья поддерживали шатёр, а в центре потолка имелось отверстие, в которое уходил дым жаровен. Сквозь это окно виднелись яркие звёзды — они словно заглядывали в палатку, подглядывая за ночной жизнью людей.

Тогда царица Савская поднялась, накинула тёмный плащ свой и вышла. Она шла к шатру царя, который никто не охранял. Это было безмолвное приглашение.

Она вошла и увидала, что он не спит. Лежит в постели и так же смотрит в окно над головой, на ночные звёзды. Тогда царица Савская скинула бесшумно плащ и пошла по коврам к Соломону.

— Моя ночь. — сказала она, наклоняясь над ним и волосами закрывая от звёздных глаз лицо царя.

— Твоя, Маргит. — тихо отвечал он.

Тихо-тихо утекает время, мгновения испаряются за каплей капля — всё уходит. Так медленно, так незаметно, так скоротечно и так невозвратно. Лучшее мгновение жизни — когда же оно было? Успело случиться, и ничего не сказало, не предупредило. Когда же были лучшие наши годы, дни, часы, минуты? Когда всё это было? Неужели это и был тот миг, который только что прошёл?

Есть нечто, что мы будем вспоминать на смертном своём одре, в преддверии вечного ухода. И говорить себе, сознавая неизбежность этого последнего момента: я буду, умирая, помнить… Я буду помнить этот миг — пусть он будет моей памятью в необратимости, единственной нитью, связующей душу с жизнью. Есть ли у меня такой момент, который вечен? Ведь уходя и растворяясь навсегда в недолговечности, я буду вечно жить, пока нить памяти будет утекать в пространство, минуя звёзды, минуя многие миры, минуя океаны пустоты, и будет связывать меня с тем мигом, в котором я жила… живу. Да, я плыву там, далеко, среди безмолвия и черноты. Живая, юная, счастливая. Там что-то есть, там кто-то есть, там их много. Там все они. Все они — ушедшие навеки, навсегда. До той поры, пока не обойдя Вселенную от края и до края, тонкая волна живой души не обретётся в неведомом вещественном начале. Тогда откроет свои глаза, чтобы увидеть новое небо. Вдохнёт глоток иного воздуха. И ощутит присутствие, и почувствует знакомое нечто, и где-то в глубине себя поймёт и скажет: разве не с тобой мы были тогда, много-много лет назад? Разве не с тобой нас соединила в кратком миге вечность? Я знаю: это были мы. Вот почему мы снова вместе. Кто-то почерпнул ладонью воду из ручья — в ней мы с тобой, две капли.

— Почему не говоришь ты мне слов Песни Песней? Отчего не слышу я её хрустальных строк?

— Это была Песнь разлуки, плач сердца, зов одиночества. Пусть молчит она до той поры, пока нас не разлучит время.

— Я знаю, мы будем ещё долго жить — и ты, и я.

— Я знаю, Маргит. Я знаю это. Мне, как и тебе, открыто многое. Но мы не властны над судьбой. Она сильнее.

— Мы уже сломили судьбу. Мы обошли её. Мы совершили то, чего она нам не велела.

— Это ты так думаешь, на самом деле ты не знаешь, где подкрадётся она и исподтишка нанесёт удар. Ты не знаешь её лица, ты не знаешь её путей, ты не ведаешь её коварства.

— Нет, Соломон! Вот ты, вот я, и больше нет ничего! Только наша воля!

— О, если бы… — тихо сказал он.

***

Рано утром, когда он счастливо заснул, царица осторожно встала. Улыбаясь, Маргит вышла из палатки на росную траву. Всё прошедшее казалось ей невероятным, и в то же время предельно чётко она ощущала каждое мгновение этой необыкновенной ночи. Если очень долго о чём-то думать, вспоминать, лелеять в памяти, то в день своего пришествия оно покажется эфемерным, как этот утренний воздух. Как дымка на далёких холмах, спящих среди тишины безветрия. Как тихо шепчущий ручей, несущий свои воды за призрачными зарослями.

"Я не хочу, чтобы он видел меня с растрёпанными волосами, с побледневшим лицом, небрежно одетую. Это не единственная ночь, просто первая в той длинной череде ночей, которые нас ждут. Сегодня вечером мы встретимся опять, а днём я буду для него тайной. Тайной…"

Она легко скользнула в свою палатку, не нарушив ничьего сна, и нашла в сундуках всё, что нужно. Не она их собирала, не она положила в них то, что нужно в дорогу женщине. Но в них всё было. Не забыто ни мыло, ни полотенца, ни щётки для волос, ни зеркала, ни благовония, ни масло. Всё было столь заботливо уложено, что она поняла: это Соломон. Он знал: она пойдёт за ним в дорогу, и позаботился о том, чтобы у его женщины всё было.

Сама эта мысль делала царицу Савскую счастливой. Она схватила шкатулку с принадлежностями, полотенца, накинула плащ и побежала в сторону ручья.

Вода была довольно холодна, но так приятна! Вдыхая тонкий аромат египетского мыла, царица стала омываться, сбросив тонкую сорочку. О, она сама могла варить такие чудные мыла, даже и получше!

Глядя зачарованным взглядом на бегущую воду, она медленно вытирала полотенцем руки, плечи, бёдра. Когда-то за ней ухаживали десятка два служанок, ублажая свою повелительницу тонкими маслами, воскуряя ароматы, стеля по полу ковры из лепестков. Всё это ничто против этого тихого утра. Жизнь во дворце казалась ей далёким, бледным сном, чем-то вроде существования куколки, пока из кокона не выбралась на белый свет прекрасная бабочка.