Но я здорово отвлекся. Так вот, о предчувствиях. Я теперь все время думаю: как же это мы проглядели, что делалось с Павликом? Может быть, потому, что характер у него, я вам скажу, — углы и шипы. Я иногда думаю: хорошо б в жизни, как в кино, увидел человека — и сразу ясно, положительный он или отрицательный, карьерист там, или консерватор, или даже жулик. Но так редко получается. Вот и Павлик — как его определить? Стивидором он только-только стал — окончил вечерний институт. А до того работал, как я, крановым. И работал замечательно — был лучшим крановым района, а может, и всего порта. А вот с руководством не в ладах, всегда бунтует. В конце месяца или квартала начинается обычная лихорадка, бригады грузчиков и механизаторов работают по две-три смены, — а Павлик категорически отказывается оставаться на сверхурочные. Сколько раз пытались его уговорить, на сознательность упирали, а он отвечал: «О сознательности вы мне не толкуйте. Я меньше ста тридцати процентов не даю. Пусть начальство свою работу хотя бы на сто процентов выполняет. А то планировать не умеют, ритмичность словно при сердечной недостаточности, а на мне хотят в рай въехать? Нечего на энтузиазме спекулировать. Руководить — это искусство и наука». Однажды начальник района ему сказал: «Заставим». Он прищурился: «Заставить работать сверхурочно не имеете права без моего согласия. По кодексу законов о труде».

Больше насчет сверхурочных с Павликом не заговаривали. Ну, вот и скажите — прав он или нет?

А однажды произошел такой случай. У нас на семьсот сорок третьем кране работает такой Кучеренко Николай Алексеевич. Как-то ему в первую смену заступать, а он пришел к начальнику района отпрашиваться: жена у него в больнице, а сынишку надо было к родителям в деревню на лето отвезти. Начальник ему отказал: дескать, сам знаешь, квартал кончается, заменить тебя некем. Тут и подвернулся Павлик — он зачем-то пришел в контору, а Кучеренко как раз от начальника вышел и кому-то пожаловался. Павлик услышал и говорит: ступай домой, я за тебя отработаю. Тот даже от удивления рот раскрыл — они и знакомы-то едва были, Николай Алексеевич недавно в порт поступил.

Положительный поступок, так ведь? Прямо хоть в «Комсомольскую правду», в очерк под названием «Человек — человеку…». А с другой стороны, он не хочет участвовать в общественной жизни. Никак! И в комсомол так и не вступил.

Его, конечно, здорово обидели, когда исключали из комсомола. Но он-то разве повел себя принципиально, как борец? Вместо того чтобы добиваться справедливости, взял и хлопнул дверью — ушел из школы.

И сколько ребята его потом, когда он уже юнгой был, а после юнги — крановым (это мне Женя Шлейфер рассказывал), — сколько его убеждали, что он не имеет морального права быть вне комсомола! Павлик уперся — и все тут. «Что я, — говорит, — хуже твоих комсомольцев работаю? Вот то-то… Пусть подтягиваются до меня…»

— Скажи на милость, — отвечал Женя Павлику, — какой герой-одиночка! «Не хуже комсомольцев работаю», — передразнил он его. — С сознанием у тебя дело швах. Блестяще доказываешь, что сознание отстает от бытия.

Женя здорово так умеет — вроде и в шутку, а на самом деле — еще как всерьез!

— Комсомол меня исключил, а теперь я не хочу. Поздно, — упрямо повторил Павлик.

— Комсомол его исключил! Один беспринципный карьерист все это устроил — а ты: «комсомол». Психология у тебя паршивого индивидуалиста образца досемнадцатого года.

В позапрошлом году мы переехали в новый дом на улице Перекопской дивизии. Батя получил отдельную двухкомнатную квартиру, и одну комнату решили отдать мне. «Ты уже взрослый, — сказала мама, — у тебя теперь своя жизнь».

Когда мы окончательно обосновались, я пригласил Женю и Павлика к себе. «Новоселье?» — спросил Павлик. «Да нет, — говорю, — никакого официального новоселья не будет. Батя в плаванье».

— А если я приду не один?

— Разве Лена уже приехала?

— Конечно. Каникулы ведь начались.

Лена тогда еще училась в Москве, а теперь уже играет в театре. Я, конечно, не специалист, но, по-моему, здорово играет. Правда, ей пока почему-то дают очень маленькие роли. Я на одном спектакле… погодите, забыл, как он называется… Ну, знаете, там девушка-разведчица, она в конце погибает, но выполняет задание… Вот, вот, «Барабанщица»! Так на этом вот спектакле я считал — за все время она произнесла семь слов. Вместе с предлогами.

Так вот. В тот день, перед самым приходом гостей, неожиданно вернулся батя. Прихожу я с работы, мама открывает мне дверь — и я сразу понимаю, что он дома: мама радостная, глаза блестят. Ну, совсем молодая!

Едва я успел пожать руку бате, помыться и переодеться, звонок.

— Хо-орош, нечего сказать! — сказал батя, встречая Павлика и Лену. — Виват, Павлушка! Ты у нас не был сто лет! Далеко добираться?

— Что вы, дядя Коля. Просто как-то закрутился, дядя Коля.

С моим батей Павлик всегда делается каким-то на себя непохожим, вроде становится мальчишкой.

— Закрутился? — Батя взглянул на Лену и вздохнул: — Д-да, и впрямь можно закрутиться… Ну, так что ж ты меня не представляешь? — И, легонько отодвинув Павлика, заслонившего Лену, поклонился ей.

— Извините, дядя Коля, — завякал Павлик. — Это Лена, моя… ну, в общем…

Батя подождал, пока Лена подаст ему руку, и бережно, но крепко ее пожал. Все как предписано в книге «За здоровый быт» в главе «О культуре поведения». Лихо это у него получилось!

— «Ну, в общем», — передразнил он Павлика. — Скажи прямо: невеста. Правильно, Лена?

И вы знаете — Лена ни капельки не смутилась:

— Правильно.

Вижу, очень Лена по вкусу пришлась моим старикам, уж я-то их знаю.

— Ну-с, молодые люди, прошу за стол, — пригласил батя и положил руку мне на плечо.

Рука у него тяжелая, большая, как и положено руке моряка. И сам батя — высокий, плечистый, загорелый, выглядел хоть куда. Зря только он переоделся в штатское. Ну, почему я — не в него, а в маму, маленький. Недавно у нас в портклубе показывали старый итальянский фильм «Девушки с площади Испании». Там есть один герой — небольшого роста, — он делает всякие упражнения, чтобы стать повыше. Я его очень хорошо понимаю!

Женя опоздал. Он вошел в комнату, когда мы все уже сидели за столом, и с виноватым видом сказал:

— Зовут меня Евгений, фамилия моя Шлейфер, и я в отчаянии, что первый раз явился к вам в дом — и так неточно…

Но мы все зашумели, что ничего, ничего, мол, садись, присоединяйся, будь как дома!

Мама торжественно поставила посредине стола три бутылки французского вина с шикарными этикетками — батя привез. Водки он в рот не берет. Честное слово. Не верите? Я сам понимаю, что это странно — моряк ведь. Но — факт.

— Надо же чем-нибудь выделяться, — поясняет батя, если об этом заходит разговор. — Благодаря этому меня все пароходство знает. И даже утверждают — весь Черноморский военный флот. Я, брат, феномен. Раритет. Вроде тигра-вегетарианца.

Он, конечно, смеется. То есть, что все Черное море его знает — это верно. Но вовсе по другой причине. Помните, как года три назад в Бискайском заливе загорелся французский лайнер «Виктуар»? А «Полковник Осипов» услышал «SOS» и бросился ему на выручку? Об этом все газеты писали, и наши, и заграничные. Мой батя тогда командовал нашими матросами, которые спасали пассажиров «Виктуара», вытаскивали их прямо из огня. Посыпались после этого бате телеграммы — чуть не со всего света. Спасенные и их семьи благодарили. А какой-то чудак-миллионер из Марселя предложил «мьсе Николя Белецки» немедленно принять под команду его личную яхту.

После ужина мы закурили, — то есть закурили батя и ребята, я-то не курю, — Женя попросил завести проигрыватель.

— Антон, найди что-нибудь душещипательное, что ли, — сказал он. — У тебя Вертинского нет? — И я принялся перебирать груду пластинок. Подошла Лена и стала помогать. Она нечаянно дотронулась до моей руки. Не знаю, как это произошло, — но только я выронил пластинку, она упала на пол и… не разбилась. Все засмеялись, а Женя сказал, что это какая-то особенная, отмеченная судьбой пластинка и нужно обязательно ее поставить первой. И Лена ее поставила. Странное совпадение, но это был именно Вертинский, «Юность мира». Эта песня совсем не похожа на другие песни Вертинского. Помните? «Сколько формул не найденных, сколько планет, для которых имен еще нет…»