Павлик отомкнул гардероб, вытащил скрипичный футляр, раскрыл его…
Осип Александрович резко переменился. Лицо его, до той минуты полуосвещенное некими живыми чувствами, снова сделалось физиономией человека без особых примет. Но лишь на минуту — и вновь перед Павликом сидел милый и скромный, чуть болтливый, но крайне деликатный пожилой человек, с интересом разглядывающий редкий музыкальный инструмент…
— Что же является доказательством, что ее продуктировал Страдивариус?
— Идите сюда, к лампе, и загляните в эфу.
Гость повиновался. Осторожно, за гриф, как велел ему Павлик, держа скрипку, он свободной рукой извлек из внутреннего кармана своего не нового, но тщательно отутюженного пиджака очки с тоненькими простыми дужками и надел их. Всмотрелся в вырез деки… Надпись он читал долго, по-детски шевеля губами. Потом вернулся к креслу, сел. Спрятал, опять же одной рукой, очки — не выпуская скрипки, словно боясь, что она вот-вот исчезнет.
— Давайте ее сюда, — фамильярно сказал Павлик. — Ей вредно долго быть на воздухе. Она неженка.
— Одно краткое мгновение, Павел. Я не специалист по музыкальному инструментарию. Нужен глаз эксперта. Консультация.
— А зачем, собственно, эксперт, консультация? — равнодушно справился Павлик, укладывая скрипку в футляр.
Гость несказанно удивился:
— То есть как — для чего? Чтобы определить подлинность и назначить справедливую цену.
— Очень занятно, любезнейший Осип Александрович, — протянул Павлик и уселся подле гостя на красную табуреточку о трех ножках. — Боюсь огорчить вас… но это какое-то недоразумение — уж не знаю, кто в нем виноват, Евген Макарыч, вы или ваш покорный слуга.
— Не совсем вас понимаю. — Осип Александрович смотрел на Павлика с вполне доброжелательной вопросительностью. — Если мои друзья решат приобрести этот инструмент, о, я буду вам завидовать. Вы в мгновение ока станете состоятельным человеком. Я буду завидовать вам и… моим друзьям. Если они захотят купить вашу скрипку. Когда после консультации они примут окончательное решение, я информирую вас посредством Евгена Макаровича. Это будет, я надеюсь, без промедления…
— Ничего, любезный Осип Александрович, не могу обещать наверняка. Не знаю, говорил ли вам Евген Макарыч — скрипка дорога мне как память об отце. Я считал, что он погиб в войну. Теперь узнал от Евгена Макарыча…
Осип Александрович посмотрел на собеседника с особой значительностью:
— Возьмите себя в руки, Павел. Мне удалось пройти по следам вашего батюшки еще дальше. Он остался живой в лагере военнопленных, который помещался около Дюссельдорфа, Рур. Его освободили союзные войска. Ваш батюшка вышел на волю.
— Почему же он не вернулся домой? — Павлик спросил это каким-то деревянным, словно бы выструганным голосом.
— Это я еще не знаю, — извиняющимся тоном отвечал Осип Александрович. — Но, уважаемый Павел, вы понимаете, конечно, тому могло иметься немало причин, — добавил он с нажимом. — Да. Я постараюсь узнать до конца. Надеюсь, мне улыбнется удача в поисках вашего отца. Поверьте, я оч-чень хочу сделать эту удачу для вас. Боюсь, понадобится много времени. О, ведь прошло столько лет! Так я могу заглянуть с экспертом? Он прибудет скоро.
— Загляните, — тихо согласился Павлик.
Осип Александрович коротко поклонился…
…И вправду, прошла лишь неделя, и Осип Александрович побывал у Павлика в сопровождении сухопарого пожилого человека с длинными, до плеч волосами и квадратным подбородком. Вечер напролет тот тщательнейшим образом рассматривал скрипку, сверяясь время от времени с толстым каталогом, который принес с собой в чемоданчике «дипломат». И за все время не произнес ни одного слова. Даже прощаясь, он молча пожал руку Павлика и вдруг, широко улыбнувшись, смачно произнес:
— Страдивари!
ЕВГЕН МАКАРОВИЧ БЕРЕТ РИСК НА СЕБЯ
Как-то вечером Степан постучал к Павлику и, глядя под ноги, сухо бросил:
— Зайди завтра на базу перед закрытием.
«И тебе нашли работенку», — усмехнулся про себя Павлик.
— Ладно. Доложи, что буду.
Павлик нашел Евгена Макаровича в обширном сводчатом подвале, забитом ящиками, мешками, бочками и наполненном сложной смесью бакалейно-гастрономических ароматов. Директор, облаченный в синий халат, сидел в дальнем углу за маленьким столиком, заваленным кипой канцелярских реестров, накладных, и прилежно щелкал костяшками счетов.
Он встретил Павлика с распростертыми объятиями, самолично усадил на колченогий стульчик, но сразу предупредил:
— Не обессудь старика — срочные делишки заели, до полночи не управлюсь. Давай сразу об нашем интересе. Хочу тебя порадовать, сынок. Пляши, как говорится!
— Без музыки? — отшутился Павлик.
— Так про музыку ж и разговор! Про твою драгоценную музыку. Слушай сюда, сынок. Осип Александрович просил передать, что скрипочку твою он берет.
— Цена двадцать? — деловито спросил Павлик.
— Вот это по-нашенски! — Евген Макарович сцепил руки и принялся крутить большими пальцами, сначала в одну сторону, потом — в другую. — Молодец, сынок. Так цена такая: пятнадцать.
— Не пойдет, — категорически отрубил Павлик. — Вы же обещали двадцать.
— Вот что, сынок, будем говорить с тобой напрямки. Старик Пивторак должен копейку заработать? А Осип-то Александрыч, он что, за спасибо рискует? Как ты считаешь? Жить-то всем же надо, сынок ты мой разлюбезный!
Павлик, уставясь в пол, подумал. Потом твердо сказал:
— Вам с Осипом вашим — по тысчонке за глаза хватит. И то — из хорошего отношения к вам, Евген Макарыч. За вашу инициативу. Мне — восемнадцать, и ни гроша меньше. Итого — двадцать. Вот на этой цифре пусть и сойдутся ваши эксперты.
У Евгена Макаровича на секунду от изумления отвис его тройной подбородок, а белесые брови пошли вверх. Но он быстро пришел в себя.
— Н-да-а-а… — протянул Евген Макарович с уважением. — А тебе, оказывается, палец в рот не клади… Оттяпаешь…
Павлик сверкнул улыбкой:
— Безусловно.
Пивторак почесал лысину тыльным концом карандаша, потом отчаянно махнул рукой:
— Эх, где наша не пропадала! Бог с тобой, беру риск на себя! Уломаю Осипа. Цени, сынок, отношение…
— А я и ценю. В две тысячи рублей. Теперь вот еще что, Евген Макарыч. Я понимаю, понадобится подготовочка, — так вот, пока суд да дело, хочу получить аванс.
— А это, сынок, Пивторак и сам догадался. Сколько тебе надобно?
— Десять процентов.
— Правильно. — Удовлетворенно крякнув, он поднялся, скрылся в каком-то закоулочке меж ящиков, потом вернулся и положил на стол перед Павликом пачку денег.
— Вот. В сотенных купюрах. Восемнадцать штук. Новенькие. Прямо из Госбанка! — ласково сказал Пивторак. — Забирай.
Павлик оккуратно спрятал пачку во внутренний карман и спросил:
— Где прикажете расписаться?
Евген Макарович возмущенно взмахнул руками; на отвислых его щеках выступили пятна бурого румянца.
— Ты что, сынок, что ты! Не обижай старика. У нас с тобой все на полном доверии, по-джентльменски, как сказать. Слово — закон. Иначе настоящее дело и вести невозможно.
— Ладно. Приму к сведению. Да, еще одно маленькое условие, Евген Макарыч, — словно мельком обронил Павлик, поднимаясь со стульчика и застегивая куртку. — Аванс я получил рублями, уж бог с ним, но всю остальную сумму попрошу валютой. В долларах. По паритету Госбанка.
Пивторак несколько минут молчал. Слышалось только его тяжелое дыхание да скрип пера, которым он чертил на листе бумаги какие-то замысловатые завитушки и вензеля. Потом тихо и спокойно спросил:
— А зачем тебе, сынок, извиняюсь, конечно, за любопытство, валюта?
— Так понимаете, Евген Макарыч, идея мне одна пришла. После того, как Осип Александрыч сообщил мне об отце. Я, естественно, ему и вам, в особенности, очень признателен. Но — хочу в поисках отца участвовать лично. Вот это — последнее условие. — Павлик кинул в рот сигарету. — Курить тут у вас можно?
