— И он обещал? — осторожно поинтересовался Белецкий-старший.

— Как бы не так! Он сказал, что ни в коем случае не пойдет с повинной, чтобы не лишить меня возможности проявить высокую бдительность. Ясно? И посоветовал мне самому сделать о нем заявление в первое отделение милиции.

— Почему именно в первое?

— Вот и я тоже спросил — почему? А Павлик объяснил, что так я убью двух зайцев. При первом, говорит, отделении безотлучно дежурят корреспонденты. Подстерегают острый сюжетец для проблемной статьи на моральную тему. Порадуй, говорит, хлопцев! В общем… Такое меня зло взяло, что я вправду пошел и заявил. В это самое первое отделение милиции…

С минуту мы все обалдело молчали. Антон заявил на Павлика в милицию! С ума сойти!

— Вот так да! — вымолвил, наконец, Николай Николаевич.

— О чем же нам теперь советоваться, Антон? — сказала я.

— А что? — спросил Антон с совершенно мальчишеской виноватостью. — Не надо было идти в милицию, да?

Николай Николаевич вышел в прихожую. Мы услышали, как он набирает номер телефона, а потом — короткий разговор:

— Привет. Я только-только из рейса. Слушай-ка, дело к тебе возникло. Срочное. По-моему, не стоит до завтра. Есть. Приедем. Кто? Антон, девушка одна и я.

Николай Николаевич вернулся в комнату уже в фуражке.

— Ты с дядей Геной говорил? — тихо спросил Антон.

— Раз уж ты заварил кашу, надо действовать. Дяде Гене виднее. Пусть будет в курсе. Поехали.

— Куда, Николай Николаевич?

— Помните, Лена, у нас с Женей Шлейфером оказался один общий знакомый…

— Тот, что из КГБ?

— Вот именно, подполковник Геннадий Сергеевич Рублев, мой старый друг.

И мы поехали.

Работников КГБ я представляла себе совсем иначе. Рублев был невысок, излишне полноват, в густо-черной шевелюре выделялось седое пятно. С загорелого лица на нас глядели с живостью глаза умницы и жизнелюба. Одет он был в светлые брюки и модную куртку. Если бы я не знала, кто он такой, то приняла бы его за кинооператора или художника. И вдруг моя робость и скованность испарились.

Мы с Антоном рассказали ему все, помогая друг другу вспоминать мелочи и частности. Он нас не перебивал, только ободряюще полуулыбался, время от времени поглядывая на Николая Николаевича.

— Ты смотри, Коля, какой решительный парень у тебя вырос! — сказал Рублев, когда Антон дошел, наконец, до милиции. И в его словах мне почудилась легкая ирония… — А с кем ты там беседовал, не поинтересовался? Ну, понимаю, понимаю… Тебе ж не до того было. — Он снова сел перед нами и почему-то похлопал по колену Николая Николаевича. — Что ж, спасибо, молодые люди. Интересные вещи вы мне рассказали. — Рублев улыбнулся с давешней лукавинкой. — К вам одна просьба. Несложная. Никого в это дело не посвящайте. Договорились? А теперь перейдем к части неофициальной. Лида! — крикнул он. — Мы согласны пить… что, Коля? Чай, конечно же! Эх ты, гордость Черноморского пароходства!

…Когда Степан заметил внутри скрипки невероятную надпись «Антонио Страдивари», у него помутилось в глазах. Не прошло и получаса после открытия, как Степочка уже прирос к скрипке всей душой и воспринимал ее как свою собственную. Свою — и больше ничью — по естественному праву первооткрывателя… Бывает же такой психологический феномен! Что ни говорите, правы психологи-практики: чужая душа — потемки…

Итак, Степан быстро свыкся с чувством, что скрипка должна по справедливости перейти к нему. Но, увы, инструмент находился во владении Павлика. Суровая реальность!

Будучи по натуре человеком без иллюзий, Степан не мог не считаться с этой реальностью. И принялся строить план — как заполучить скрипку великого кремонца. Надо было найти или изобрести аргументы, которые неотразимо подействовали бы на Павлика. Но легко сказать «найти»!

Что собирался Степан делать со скрипкой? Он не собирался лично играть на этом инструменте. Он помнил изречение древних, о том, что жизнь коротка, искусство, напротив, вечно. И предпочитал абстрактной вечности простые радости быстротекущей жизни.

Размышляя, Степан мерил комнату из угла в угол, пока Элла Ипполитовна не заволновалась:

— Степочка, что с тобой сегодня? Хватит циркулировать. У тебя же сегодня концерт, а ты переутомишься до изнеможения.

Приехав в Дом культуры, где выступал ансамбль, Степан, думая неотступно о драгоценной скрипке, переоделся в расшитую на груди украинскую рубашку, неимоверной ширины шаровары и сафьяновые сапоги — униформу ансамбля. Весь концерт он так же механически, как и переодевался, водил смычком по струнам, почти не отдавая себе отчет, что играет. Хорошо еще, что программа концерта менялась редко — за Степана работал условный рефлекс. Голова же его была полна Антонио Страдивари…

Впрочем, никаких оригинальных аргументов он так и не нашел. Оставалось предложить хорошую цену. Конечно, в этом тоже была опасность — Павлик мог что-нибудь заподозрить. Но что делать, что делать?

В эту ночь Степан впервые в жизни не мог уснуть. Он ворочался, лоб у него горел. Степан встал, сунул голову под кран, потом принял сразу три таблетки триоксазина. Но и сквозь прозрачный сон думал: а вдруг Павлик обнаружит клеймо?

Едва начало светать, он, кое-как одевшись, постоял под дверью соседа, послушал тишину. Постучать в такую рань не решился, вернулся к себе, прилег и — заснул. Ему показалось, что очнулся он почти мгновенно. Но будильник равнодушно свидетельствовал: прошло четыре часа. Павлик сейчас вдумчиво размещал негабаритные ящики или габаритные тюки на каком-нибудь заграничном «купце»…

Важный разговор состоялся назавтра. Павлик рассказал о нем своей невесте. Он не на йоту не солгал ей, нет… Но и всей правды не сказал.

Степан застал Павлика, когда тот возился возле своего книжного шкафа — разбирал поставленные на ребро магнитофонные записи.

— Ты стал прямо какой-то неуловимый, — весело сказал Степан, глядя с высоты своего роста вниз, на аккуратно причесанную голову соседа, который, сидя на корточках, продолжал свое занятие, словно никакого Степана в комнате не было. — Третий день не могу тебя застать!

Павлик поднялся на ноги. Вытащив из футляра ролик, он зарядил им стоявший на столе «Грундиг».

— Соскучился?

— У меня к тебе срочное дело.

— А я и говорю — соскучился. По скрипке Страдивари. — Павлик нажал клавиш, ролики беззвучно завращались.

Степан вынес удар, как солдат.

— Ты уже знаешь…

Тут в беседу вступил третий участник — Шарль Азнавур со своей «Изабеллой».

— Помолчи, — попросил Павлик.

…Песня замерла, но даже решительный Степан, которому было не до Азнавура с его умершей возлюбленной, не рискнул возобновить атаку сразу.

— Ладно, — сказал он наконец. — Ясность так ясность.

Павлик смиренно сел в кресло, подняв глаза на гостя.

— Ты же все равно продашь скрипку. Рано или поздно. Верно?

— Я внимательно слежу за нитью твоих рассуждений, — уверил Павлик.

— Точно продашь. Тебе она ни к чему. А деньги за нее дадут большие. Так почему не уступить ее мне? Я ж все-таки свой человек. И — музыкант…

— Как мы все-таки мало знаем друг о друге, — задумчиво проговорил Павлик. — Вот ты свой человек, а я ни разу не видел тебя в деле. В деле, так сказать, твоей жизни… Да… Значит, ты намерен аккомпанировать на скрипке Страдивари огненным пляскам своего ансамбля?

— Ну, почему же? — Степан слегка, самую малость смутился.

— Может, тебе предложили сольное турне по пяти континентам? Нет? Для чего же тебе великий инструмент?

— Так продам! — вырвалось у Степана. — Найду настоящего покупателя.