Павлик, еще не совсем стряхнув с себя сон, торопился с кофейником на кухню — сегодня он заступал в первую смену. В коридоре столкнулся со Степаном.

— О, ты мне как раз и нужен, — сказал Степан. — Не хочешь ли завтра в «Красную»? Там у парней в джазе новая программа.

После возвращения из месячной канадской гастроли Степан стал к Павлику особенно внимателен и дружески расположен. О скрипке он больше не заговаривал. И Павлик о ней не напоминал. Павлик не удивился Степанову предложению и, вкусно зевнув, отвечал:

— Годится.

— Публика туда ломится, дикая очередь. Так ты скажи швейцару, что за мой столик. — В словах Степана звучала скромная, не аффектированная гордость.

— Понял. — Павлик двинулся дальше, но, спохватившись, обернулся: — Эй, Степан, не выйдет. Совсем забыл — я занят. Приглашен к Антону, его батька капитанство обмывает.

Днем эта новость была передана Мишке-Титану, а к вечеру мимолетный и, казалось бы, вовсе незначительный разговор соседей стал известен Евгену Макаровичу Пивтораку.

Дело в том, что после короткого встречного боя в комнате Павлика Титан получил столь же краткую, но очень впечатляющую взбучку от директора продбазы. Тезисно ее можно изложить так:

а) Евген Макарович Пивторак видит часовых дел мастера Мишку насквозь и даже глубже;

б) Евген Макарович Пивторак знает о вышеуказанном Мишке такое, чего не знает сам Мишка;

в) Мишке, если он не совсем идиот, должны быть ясны последствия любой попытки лезть поперед батьки в пекло, а тем более — перебежать батьке дорогу;

г) Евген Макарович вполне понимает, с другой стороны, что нет человека без слабостей;

д) посему Евген Макарович Пивторак ограничивается на первый случай строжайшим предупреждением, а в качестве компенсации за свой гнилой либерализм требует неукоснительно выполнять возложенное поручение — знать обо всем, что делает Павлик, и немедленно доносить. Предупредить Степана, чтоб тоже не рыпался и не проявлял инициативу, если хочет и впредь служить… как ее, бишь, Терпсихоре, что ли? — как на территории СССР, так и за рубежами нашей Родины. Кроме того, Степану вменяется в обязанность информировать Мишку о наиболее интересных моментах жизнедеятельности Павлика;

ж) при добросовестном соблюдении означенных условий Титан и Степан будут вознаграждены в соответствии с мерой своих услуг — то бишь заслуг.

Вот почему коридорный разговор Степана и Павлика в тот же день стал достоянием Евгена Макаровича Пивторака. И — пригодился ему.

Ранним утром Евген Макарович, как обычно, прибыл в свой магазин, принял нескольких клиентов, придирчиво осмотрел привезенные с мясокомбината бараньи тушки и, оказав заместителю, что уходит по делам, отправился в порт.

Вахтер у проходной почтительно козырнул, не спросив у Пивторака пропуска. Евген Макарович привычно шел по территории, мимо огромных ящиков, автомашин, вагонов, мешков, портальных кранов, от причала к причалу. И всюду с ним уважительно здоровались, осведомлялись о здоровье, о жене и детках. Одному он рассказывал новый анекдотец, другого ласково журил, что не дает о себе знать, изумлялся, как «замечательно глядит» третий, четвертому шептал: «Наведайся ко мне, такой коньячок получил — пятки мне целовать станешь!», немолодую кладовщицу он игриво обнимал, а паренька-моториста с буксира «Океанец» дотошно расспрашивал, как идет учеба в вечерней мореходке… Так, точа лясы и рассыпая направо и налево самоцветы внимания и доброжелательности, Евген Макарович словно невзначай забрел на дальний причал, на котором красовались высочайшие холмы выгруженного песка. Еще издали он заприметил того самого человечка, который был ему сегодня нужен — шкипера Евпатия Мефодьевича Черемшу. Черемша, маленький, пузатый, рыжеусый, стоял на краю причала, надвинув на мясистый нос козырек своей видавшей виды замызганной «капитанки», и, посасывая толстенную самокрутку, презрительно наблюдал, как ленточный транспортер, глухо гудя, перебрасывает на берег комья мокрого песка с его самоходной баржи.

Евпатий Мефодьевич являл собой фигуру примечательную… Не было в порту человека, который бы его не знал, как, впрочем, не существовало и такого, которого бы не знал Черемша. Трудно было отыскать среди одесских моряков личность более популярную. Лет тридцать назад был он бравым капитаном, истым морским волком, ходил на первоклассных судах в океанские рейсы, побывал чуть ли не во всех портах мира. Но однажды с ним что-то стряслось. Что — и посейчас никто не знает, но только начал Черемша пить. Сильней и сильней. Чего только с ним не делали — увещевали, грозили, уговаривали, наказывали, награждали. Перевели с заграничных линий на внутренние — не помогло. Покуда не случалось крупных упущений по службе — его скрепя сердце терпели на судах. Жалели. Но — дальше больше. Как-то по его вине чуть было не произошла серьезная авария. Списали Евпатия на берег. Пристроили на какую-то должность в склад. Но тут Черемша взмолился: куда хотите, только в море! Хоть на какое угодно корыто. Без корабельной службы мне не житье…

Пошли старику навстречу. Поставили шкипером на баржу № 765, возившую с побережья песок. Работал он неплохо, хотя пить не бросил — только стал это делать вроде тишком, не напоказ, да и дозы, что ли, уменьшил. Во всяком случае приятельствовал он со всем портом, немало нынешних капитанов ходили в прежние времена в его учениках и не забывали этого, всюду он был желанным гостем. Угощали его и в ближайших забегаловках. Выпив и расчувствовавшись, старик начинал плести свои прославленные на всю Одессу красочные байки, где правда мешалась с небывальщиной так, что отделить одну от другой не было никакой возможности.

Вот к этой-то портовой знаменитости и подплыл Евген Макарович.

— Кого вижу! — воскликнул он. — Евпатий, ты ли?!

Черемша обернулся, вынул изо рта цигарку, и губы его под висячими запорожскими усами поползли в улыбке.

— Собственной персоной, Евген. Что это у нас с тобой курс последнее время не пересекается?

— Вот и я про то же! Спасибо, как говорится, недоперевыполнению. Не было бы, словом, счастья, да несчастье помогло.

— При чем тут недоперевыполнение-то?

— Э-э, Евпатий, стареешь, дружище, стареешь! Пустяк в толк не возьмешь! Почему я тебя здесь встретил? Потому, что песок возишь. А почему ты его возишь, позволь тебя спросить? Да потому, что год на исходе, а у начальника порта головка болит: план по валу недотягивает…

Черемша закатился хохотом. Он смеялся долго, приседая, хлопая левой рукой по колену и взмахивая правой с зажатой в ней самокруткой. Наконец, отсмеявшись, он отдышался и, харкнув, сплюнул:

— Все ты, Евген, какой и был. За словом в карман не лазишь. Вот за то я тебя и люблю!

— Ну, какие новости в порту? — спросил Пивторак.

— Да вроде никаких. — Черемша снова сунул в рот цигарку и задымил, как старая угольная калоша.

— Как это никаких?! — удивился Пивторак. — Я, сухопутная крыса, и то одну знаю: старпом «Осипова» Белецкий новое судно под команду принял, из-за границы привел. «Жанна Лябурб» называется. Кр-расотка!

Черемша оживился:

— Это-то я тоже знаю. Колька Белецкий — моряк что надо. У меня начинал плавать. В сорок шестом.

Глаза старика заблестели, взгляд ушел куда-то вглубь, в себя…

— Да… — Он вздохнул. — Были когда-то и мы рысаками…

Пивторак деликатно помолчал. Похлопал Черемшу по плечу:

— Что ж ты хочешь, старина? Обоим нам с тобой на покой пора. Как говорится, молодым везде у нас, как сказать, дорога, старикам опять же везде у нас почет. Время — паршивая штука. Сказано по-научному — фактор. Ни остановить его, ни повернуть. — Он философски вздохнул и приосанился: — А в общем — не унывать! Что дашь, ежели я тебе одно важное сообщение сделаю? — Он выдержал эффектную паузу. — Сегодня Николай Николаевич Белецкий свое капитанство спрыскивает.

— Ей-богу?!

— Вот тебе и ей-богу! Наверняка он тебя по всей Одессе ищет, да разве тебя найдешь. Так что, старина, разгладь свои клеши да отправляйся. С корабля, как говорится, — Евген Макарович ткнул в баржу № 765, - да на бал. Каким гостем будешь!