Долго Сергей Дмитриевич колебался между боязнью за свою жизнь и нежеланием обращаться с просьбой о помощи.

Наконец, решился. Нажал знакомую клавишу.

— Дежурный по штабу отряда сержант Егоров! Слушаю вас, товарищ подполковник!

— Особист на месте?

— Никак нет! Только что убыл в Голубой распадок!

— Посади в мой «газик» толкового парня, пошли следом. Пусть передаст: срочно нужен, пусть возвращается.

— Слушаюсь! Только — под рукой — никого… Разве только — офицера?

— Я тебе дам, бестолочь, офицера! — взорвался Парамонов. — Не найдешь толкового — сам езжай… Впрочем, ладно, отставить! С особистом свяжусь по телефону.

Сержант осторожно положил трубку и чисто русским жестом запустил в коротко-стриженный затылок растопыренную пятерню. На его памяти такого ещё не было! Наверно, заболел командир, если отдает приказания и через пять минут отменяет их…

Не дожидаясь возвращения старшины, «проверяющий» заторопился к лесной избушке.

Странное желание! Вполне можно было ещё раз пообщаться с Козелковым, попытаться вызвать его на большую откровенность. Дождаться появления лейтенанта Зимина, прощупать его наводящими вопросиками. Вместо этого, что-то, на подобии сильного магнита, буквально тащит сыщика к вонючему котлу на кухне, к засушенным пучкам трав, корням и ягодам неизвестного происхождения.

Возле древнего замшелого валуна он приказал себе остановиться. Отошел в сторону от выбитой в траве тропки, присел на сваленный ствол дерева. Задумался. Чем заняться завтра: пойти с прапорщиком на охоту или, тоже вместе с ним, нанести визит помощнику лесника. И одно, и другое имеет своим плюсы и минусы.

Не дает покоя налет на машину, такое же непонятное появление Александры. С другой стороны, возвращение с охоты одного Чудакова, почему-то оставившего в тайге своего приятеля, тоже несет немалую нагрузку.

Пожалуй, Чудаков может денек подождать — ничего с ним не произойдет. А вот следы в кустах возле сваленной на дорогу липы могут исчезнуть… Словечко-то какое — липа — двухглавое: и дерево, и фальшивка!…

Итак, игра в поддавки завершилась полным поражением её автора. Гранд предпочел не рисковать, остаться в своей норе. Авось, получив известие об от»езде разочарованного сыскаря, он рискнет выползти на свет Божий. Остаентся ожидать и надеяться.

Как всегда, приняв окончательное решение, сыщик успокоился. И снова заторопился «домой», с трудом удерживаясь от мальчишеского желания пуститься бегом. Будто в избушке, спрятанной под развесистыми деревьями, его ожидает невесть какая приятная неожиданность.

На веранде Александры не было. Значит, готовит на кухне свои вонючие лекарства. Добято вошел в горницу и остановился. Из кухни доносились негромкие голоса: женский и мужской.

— Грудь ещё болит? — заботливо спросила лекарка. — Мази втираешь?

— Втираю, как не втирать, — радостно, будто оповещая о совершенных подвигах, ответил мужчина. — Болеть ещё болит, но поменьше.

Козелков? Быстро же обернулся ротный старшина — за каких-нибудь два часа и солдат накормил, и отвез на кухню опорожненные термоса, и успел на «прием» к знахарке… Интересно, о чем беседуют «колдунья» и пациент, неужели только о болячках и их лечении?

Сыщик оглядел знакомую горницу. Под лестницей, ведущей в мансарду — запыленный стул с толстенными ножками. Втиснут между мешками, набитыми лекарственными «полуфабрикатами». Для подслушивания — идеальное место. Добято передвинул мешки, смахнул со стула наваленные ветки, уселся и развернул прихваченную в ротной канцелярии газету недельной давности. Увидят — ничего подозрительного, устал постоялец, решил не беспокоить занятую хозяйку, заодно почитать несвежие новости.

Собеседники, похоже, исчерпали «лекарственную» тему.

— Московский охотник не надоел?

В ответ — хриплый смешок, напоминающий ворчание собаки, идущей по следу.

— Копается в бумагах, будто курица в дерьме. И ещё интересуется моим ротным. Куда тот запропастился? А мне откуда знать — куда? Не старшинское это дело — вынюхивать да пасти. Ежели есть у москвича такое желание — пусть обращается к Парамонову… Кстати, «охотник» сегодня ему звонил…

— О чем говорили?

Женский голос потерял присущую мелодичность, сделался резким, отрывистым, требовательным.

— Не знаю — возил на стройку обед… Наверно, Добято решил отставить охоту, собирается домой. Вот и узнает, как добираться до станции…

Собеседники заговорили тихо, почти шопотом. Странная беседа между больным и знахаркой, когда женщина больше интересуется постояльцем, нежели симптомами заболевания пациента. Динь-динь-динь — звенели мелодичные колокольчик, бум-бум-бум — отвечал ему мужской «колокол».

Наконец, Козелков, в сопровождении «колдуньи», вышел из кухни с баночкой мази в руке. Сыщика не заметил.

— Все сделаю, как ты сказала, — пообещал он. — Через три дня снова загляну. За мазью, — хрипло рассмеялся он, будто в обычном словечке «мазь» таится нечто смешное.

После ухода пациента Александра начала рыться в подвешенных пучках трав, перебирать на столе коренья. Видимо, готовила следующую «начинку» для зловонного котла, стоящего на огне.

Добято покинул свое укрытие.

При виде постояльца женщина не растерялась, не покраснела. Будто только что не разговаривала с ротным старшиной о времяпровождении квартиранта, не интересвалась его планами.

— Рановато пошабашили, Тарас Викторович, — сложив полные руки под высокой грудью, насмешливо проговорила она. — Небось, проголодались? Ведь с утра куска хлеба не с»ели?… Умывайтесь, сейчас покормлю.

— Спасибо, не откажусь…

Традиционная деревенская сценка: усталый муж-добытчик возвратился с работы, умывается рядом с колодцем; заботливая супруга поливает ему на руки, на крутой затылок, наготове держит махровое полотенце, ласково прикасается к мужней голове, плечам…

Было такое в его жизни, уже было! Молоденькая хохотушка с необычным ласковым именем Марийка увлекла оперативника уголовного розыска. Да так увлекла — никакими силами не оторвать! Всего-навсего за две сумасшедшие ночи покорила, заставила забыть и о службе, и о родителях, и вообще об окружающем их мире.

Два месяца неземного счастья! Оперативник жил, работал, передвигался, будто во сне, единственное желание поскорей оказаться дома, услышать несмолкаемое пение жены, окунуться, будто в омут, в её насмешливые глаза.

Потом что-то нарушилось. Появилась непонятная отчужденность, закрылись ранее распахнутые об»ятия. Марийка перестала петь. Вместо ласковых интонаций — скрипучие звуки, вместо женской заботы — равнодушие, сменяемое откровенной злостью. Жена даже внешне изменилась — стала похожей на оттощавшую по весне волчицу, злобную, ехидную. Ни одного человеческого слова — грязные ошметки ругани, по любому поводу и без повода — всегдашнее ворчание.

Семейная жизнь превратилась в каторгу, от незаслуженных упреков и неженской ругани на душе появились кровоточащие ссадины. Не раз и не два сыщик хотел покинуть опостылевшую квартиру, снять комнатушку в области и зажить холостяком.

«Бегству» препятствовали две причины. Первая, друзья и просто знакомые — что они подумают о изменнике, бросившем на произвол судьбы больную, слабую женщину? Вторая — как будет жить Марийка, никогда нигде не работавшая, не имеющая никаких сбережений?

Незадолго перед от»ездом на Дальний Восток все же решился — сбежал, оставив квартиру с мебелью и нажитым барахлом, выложив на стол все деньги, снятые со счета в сбербанке.

И вот, кажется, наступила в его жизни «вторая молодость»…

— Тарас Викторович, хватит умываться — голубцы простынут! — с доброй насмешкой прикрикнула «колдунья», отставив в сторону ковш и набрасывая на мокрую голову постояльца полотенце. — Наверно, вы, как и я, тоже любите пополоскаться в прохладной водичке… Однажды гостила у подруги в Уссурийске — цельный день не вылезала из ванны… В тайге, конечно, ни ванны, ни городских удобств, но два раза в неделю накипячу воду и засяду на пару часиков в бадью — отмокаю…