Зимин взволнованно посмеивался, обкручивал голову Тетькина чистой тряпицей.

Тарасик стоял со все ещё связанными руками, облегченно смеялся над Борькиными матерными вывертами. Просветился ещё один «подозреваемый»! Кажется, сыщику, действительно, пора на пенсию — мозги заплесневели, поворачиваются со скрипом. Столько наворочал ошибок — стыдно вспомнить.

В принципе, вел он себя правильно, распутывал клубок за клубком. Ведь не бродить по тайге, заглядывая под каждый куст, за каждое дерево, не чаевничать с лесниками, пытаясь выжать из них сведения о сбежавшем «капитане».

Сыщик и сейчас уверен в том, что поиски грандовских информаторов — было важнейшей его задачей, которую он и выполнял. Другое дело, что увлеченный раскрытием офицеров-строителей, Евдокии, тощего дневального по штабу, просмотрел главное. Подозревал «помощника», не без этого, но дальше не двигался, упрямо считал прапорщика безобидным глупцом и болтуном. А тот оказался козырным тузом в колоде Убийцы…

— Советую тебе, сыскарь, в ножки поклониться Дениске, — внешне спокойно проговорил особист. На самом деле волновался — подрагивали губы, ещё больше покраснел нос. — Это он засек прапорщика и водителя, когда они крали грузовик. Заподозрил неладное и — ко мне. Сам понимаешь, дозваниваться до Нефедова, ожидать подмоги не было времени. Вот и пришлось мобилизовать строителей…

Федька и его коротконогий дружан лежат на полу, уткнувшись мордами в пол. Руки — за спиной, ноги привычно раздвинуты. Ничего не скажешь, опыт — великое дело! За свою многострадальную жизнь зекам не раз приходилось принимать аналогичные позы. Научились. Над ними стоит старшина Козелков, в руке — Федькин, вернее, Добятовский, пистолет.

Толкунов не лежит — под надзором раненного Дениски трясется в углу. Из глаз катятся слезы, стекают по жирному подбородку, ноги в коленях ходят ходуном. Ахметов с любопытством вертит в руках арбалет.

— Сашенька, цела? — развязывая руки «колдунье», заботливо спросил особист. — Успокойся, милая, все — позади. Спасибо тебе, милая, за службу!

Добято ещё больше прозрел. Так вот кто — агент Особого отдела! А он, недоумок, глупец, подозревал женщину в предательстве, гордился своей проницательностью, психологическим талантом! Любил и… подозревал! Мерзость какая!

— Я… не хотел… Меня заставили, — ноет прапорщик. — Тарас Викторович, подтвердите — помогал, как мог… Если бы этот выродок, — ткнул он грязным пальцем в Гранда, — решил вас убить, я бы ему…

— Заткнись, вонючее дерьмо! — выкрикнул Козелков и вдруг остановился, принюхался. — Братцы, он же обосрался с перепугу! — хрипло расхохотался он. Брезгливо, будто, дотронувшись до прапоршика, испачкал руки, вытер их о полу бушлата.

Серафим сейчас походил на опорожненный от воздуха воздушный шарик. Даже всегда выпученная грудь вжалась, арбузообразный живот опал, плечи опустились, колени подрагивают. От него, действительно, несет сортирными запахами.

А вот Гранд держится молодцом! Ногу закинул на ногу, высоко поднял красивую голову, в глазах вспыхивают и гаснут насмешливые огоньки, губы кривятся в ехидной улыбке. Дескать, думаешь подмял меня, мент? Ничего подобного — с помощью всемогущего отца-академика выкручусь, вывернусь и сполна расплачусь за теперяшнее унижение. Точно так же, как уже расплатился с твоим дружком, прокурором, его жинкой и с местными недоносками, позволившими себе грубость и хамство.

Добято, не отрываясь, смотрел ему в лицо. Но видел он не наглого бандюгу, не вонючего убийцу — истерзанного пытками Николая, растрелянных его жену и детей. Из глубины души к горлу подкатился комок ненависти. Казалось, он вот-вот разрастется и прервет и без того затрудненное дыхание.

Освобожденная от веревок Александра потерла красные рубцы на запястьях, опустилась на колени рядом с Тарасиком, принялась пальцами и зубами развязывать туго затянутые узлы. Одновременно, не стыдясь окружающих, целовала руки сыщика, поливала их слезами.

Добято невежливо, даже грубо, отстранил прильнувшую к нему женщину, не отрывая цепкого взгляда от побледневшего Гранда, протянул руку к пистолету, который держал Михаил.

— Прекрати, Тарасик. Не надо. Есть суд…

— Я ему — и суд, и прокурор, и защитник, и палач, — хрипло проговорил сыщик. — Больно уж мы милосердны и законнопослушны. Пролитая маньяком кровь требует расплаты!… Ты так говоришь потому, что не видел растерзанные этим садистом жертвы: не только мужчин — женщин, детей. Суд, говоришь? Проведут психиатрическую экспертизу, отправят в дурдом, там, не без помощи всесильного отца-академика, «вылечат», возвратят домой. И снова — убийства, издевательства? Ну, нет, этого не будет! К тому же, этот мозгляк сам признался в убийстве капитана и в других преступлениях. Пора оборвать кровавый след, который тянется за ним.

— Ничего я не говорил, ни в чем не признавался! — негромко возразил Гранд. — Прекратите издеваться! Лучше дайте мне лекарство — оно в правом кармане, в коробочке.

— Сейчас будет тебе «лекарство». Сразу вылечишься!

— Опомнись, милый, — тихо прошептала Александра. — Не пачкай руки ядовитой кровью… Опомнись!

— Отойди… Михаил, дай оружие!

Поколебавшись, особист вложил в протянутую руку Тарасика пистолет.

— Встать, недоносок!

В лице Гранда — ни кровинки. Даже тонкие, самоуверенные губы усохли, потеряли свой природный цвет. Его покинула всегдашняя самоуверенность, её сменил животный страх. В жестком взгляде сыщика Убийца прочитал смертный приговор, который не смягчить, тем более, не отменить.

— Это беззаконие, — хрипло, без малейшего следа недавней бравады, прохрипел он. — Требую суда…

— Беззаконие, говоришь? А когда ты резал детей, издевался над беззащитноми женщинами, убивал заточкой пенсионера, стрелял в постового милиционера — все это было в рамках закона? На тебе столько трупов — удивляюсь, как они тебя до сих пор в землю не вогнали. Придется сделать это мне!… Шагай на улицу, подонок, двигай ходулями! Сейчас я отстрелю тебе обе ноги, как ты сделал с Николаем, потом — член, которым ты насиловал малолетних девочек. А уж потом, когда ты вволю поорешь, ворочаясь в крови…

Сыщик знал: так он не поступит. Максимум — выстрелит в лоб, между выцветших от страха глаз. Но надо же рассосать сгусток ненависти, перекрывший ему дыхание.

В комнате — похоронная тишина. Только натужно кашляет успокоившийся ротный старшина да что-то бормочет бледный до синевы прапорщик.

И вдруг Добято опомнился. Нет, в нем заговорили не жалость или профессиональный долг, он неожиданно вспомнил о жалельщиках и покровителях Убийцы. Вдруг Гранд знает их? Убьет его мститель — они продолжат вершить темные свои делишки, спасая ещё одного — одного ли? — кровавого маньяка. Естественно, не безвозмездно, за солидную плату, которую выделяют доброхоты. Типа отца маньяка, профессора и академика.

Сыщик отдал пистолет особисту.

— Веди его сам. Боюсь, не выдержу. Гляди, не упусти — скользкая это тварь, будто ядовитая змея. Да и за Серафимом пригляди — поганка из той же породы… Пошли, Сашенька, собираться… Ведь ты поедешь со мной?

Будто по волшебству, Тарасик позабыл о желании рассчитаться с Убийцей, из головы испарились мысли о том, что в Москве его ожидает законная, ещё не разведенная, супруга, что он уже немолод.

— Конечно, поеду, — не стесняясь любопытных взглядов окружающих, женщина прижалась к груди сыщика. — Куда же мне деваться?…