Ответить Картазаев не успел, потому что Артур дернул головой и приоткрыл глаза.
— Я должна сообщить дежурному врачу! — подскочила медсестра.
— Никуда не надо сообщать! — Картазаев придержал ее, не хватало еще, чтобы доктора попытались влезть в процесс, надо сказать, довольно специфический, и все испортили.
— Что вы делаете? Пустите! — возмутилась женщина.
В то время как Картазаев препирался с ней, стремительно теряя в ее глазах свой поначалу очаровательный ореол, в коридоре начали разворачиваться главные события, которые от начала до конца целиком вошли в самое шумное дело, которое когда-либо вела городская прокуратура.
Все началось с того, что на первом этаже к окошку регистратуры подошел гражданин в плаще и шляпе и спросил, в какой палате находится гражданин Минжесаров.
— Он на третьем этаже. К нему нельзя, у него милиция, — сказала медсестра.
— Я все-таки пройду, — сказал гражданин.
Медсестра не стала скандалить или кричать, это был опытный работник, поэтому сразу потянулась к телефону. Это ее и погубило. Гражданин просунул нечто в окошко и нажал на курок. Глушитель сделал звук выстрела не громче того, с которым пробка вылетает из бутылки шампанского. Накрахмаленный колпак медсестры был безнадежно смят, а сама она так и не поняла, что теплая тяжелая масса, выдавливаемая из-под колпака на лицо, есть не что иное, как ее собственные мозги.
Боно аккуратно прикрыл окошко диспетчерской и прошел к лифту, на котором поднялся на указанный этаж. На втором к нему подсели две смешливые практикантки, новый приступ смеха у которых вызвал не по-летнему теплый прикид попутчика.
Боно вышел на третьем этаже и внимательно огляделся, что само по себе должно было вызвать подозрение у сидящих буквально в пятнадцати метрах оперативников. Но федералы, кстати, прошедшие Чечню, ошибочно решили, что в сердце России, да еще с палатой кончающегося самого по себе бандюгана они и так в безопасности, и ничего не заподозрили. Уже умирая с пулей в глазу, Капушин тешил себя иллюзией, что собирался подпустить незнакомца поближе и спросить документы. Но все это было уже не суть важно.
Определив нужную палату по дремлющей рядом охране, Боно прямиком направился к ней. Оперативники не успели придти в себя, а он уже стоял в паре шагов от них.
— Куда прешь? У тебя есть пропуск? — рыкнул Выдригайло, уверенный, что от его голоса у любого задрожат поджилки, очень это чувствительная вещь, поджилки, но у Боно они не дрогнули.
Он по очереди оглядел не потрудившихся не только привести себя в боевое положение, но хотя бы встать оперативников и молча достал из кармана пропуск тридцать восьмого калибра с навернутым глушителем. Капушину он выстрелил, как уже было сказано, в глаз, а Свидригайлову, который раскрыл рот, чтобы закричать, в рот. В результате чего прострелил несчастного насквозь и угодил в дверь.
Повернувшись на незапланированный треск и увидя расщепленную дверь с брызгами крови, Картазаев спихнул медсестру с линии огня и уронил койку с раненым на пол. Не успела капельница разбиться об пол, как он уже стрелял. Палату заволокло дымом, от двери во все стороны полетели щепы.
Боно, столкнувшись с незапланированным очагом сопротивления, пинком откинул остатки двери, высунул руку с пистолетом и в чисто спецназовской манере веером выпустил всю обойму, разнося окно, подоконник и расколов батарею центрального отопления, из которой хлынула холодная ржавая вода.
И именно под ее воздействием Артур захлюпал и окончательно пришел в себя.
— Не вставай! — крикнул Картазаев.
Услышав его голос, Боно вздрогнул.
— Не может быть! — вырвалось у него.
Он стал отступать вдоль стены, и, отойдя на безопасное расстояние, побежал. Услышав удаляющиеся шаги, Картазаев встрепенулся, словно боевой пес.
— Галочка, присмотрите за больным! — крикнул он, устремляясь следом.
Выскочив в коридор, он тут же юркнул обратно, пропуская мимо сонмище пуль.
— Мы это знали, — пробормотал он. — Лифтом ты тоже не поедешь. Остается лестница. Тут я тебя и возьму.
Не угадал. Боно выбил окно в коридоре и выпрыгнул с третьего этажа вниз. Пока Картазаев добежал до обезображенного окна, Боно и след простыл. Нечего сказать, ушел он профессионально. Не сразу побежал от корпуса, где конечно бы получил свинцовый Картазаевский привет, а нырнул внутрь корпуса, чтобы вынырнуть потом где-нибудь из окна богом забытой процедурной.
Картазаев спрятал оружие, вернулся к палате, где удостоверился, что оба охранника мертвы и вошел в комнату, где стал свидетелем, как Галя пытается взгромоздить Артура опять на койку.
— Помогите уложить больного, — попросила она.
Картазаев даже улыбнулся, когда увидел, что отважная девушка, несмотря на пережитый шок, пытается выполнять свои обязанности.
— Он уже не больной, — сказал он. — Мы выписываемся.
Он столкнулся с заинтригованным взглядом сестрички. Давненько на него так не смотрели девушки. "Когда-нибудь, когда меня разоблачат, это сделает именно женщина!" — подумал Картазаев.
— Кто вы, Владимир Петрович? — спросила Галя.
— Он не скажет, — слабым голосом проговорил Артур. — Но вы не должны на него обижаться за происшедшее. Это все из-за меня.
Галя подошла и от всей души врезала Картазаеву пощечину. У того аж искры из глаз посыпались. Девушка возмущенно простучала каблучками до двери, где довольно спокойно перенесла встречу с убитыми. Все-таки она была медиком, а они все не совсем нормальные люди.
— Простите меня, — виновато проговорил Артур. — Я опять все испортил.
— Не бери в голову. Кто тебя так? Диего? Снова будешь его покрывать?
— Я расскажу все, — пообещал Артур. — Теперь уже можно.
— И еще об одном я хотел предупредить, прежде чем мы выйдем отсюда, — начал было Картазаев, но Артур прервал его.
— Я знаю, о чем вы хотите попросить, — сказал он. — Вы хотите, чтобы я никому не говорил, кто вы на самом деле.
— Приятно иметь дело с экстрасенсами, — констатировал Картазаев.
Сон был тяжелый, громоздкий, с торчащими во все стороны углами, он все норовил выпихнуть Картазаева из себя. Возбужденный мозг не хотел отдыхать, ему требовалось срочно куда-то идти, кого-то спасать. Картазаев вталкивал сон в себя небольшими партиями: сначала он спал всего по несколько минут, лихорадочно меняя положение натруженных чресл и опять проваливаясь в забытье. Наконец ему удалось заснуть по-настоящему. Он не знал, радоваться ему или нет, потому что ему опять приснился подводный рейд по заливу. Он успел проплыть не менее половины пути, когда почувствовал, что у него осторожно пытаются умыкнуть зип.
— Куда? — прорычал он, не размыкая глаз, а уже потом огляделся.
Тамара пыталась вынести в соседнюю комнату зип, а тот верещал, словно мартовский кот. На зипе бился огонек срочного вызова.
— Я не хотела тебя будить, — виновато произнесла Тома. — Но он так надрывался, что даже Артур на втором этаже проснулся.
Картазаев выгнал благородную женщину и ответил на звонок.
— Почему не отвечаешь? — строго спросил Серегин.
— Устал, — односложно ответил Картазаев.
— Заменить тебя не могу, — отрезал генерал. — Если убьют, сам будешь виноват.
— Я спрашивал насчет сажи на руках Гиты, — напомнил Картазаев.
— Это не сажа, — ответил министр. — Пепел. Что еще?
— Что за пепел? — не отставал Картазаев, если генерал желает проявить активность и потрудиться за Дока, то гранату ему в руки.
— Обычный бумажный пепел. Гита сожгла бумажный документ, видно не желая, чтобы тот попал в руки Диего.
— Что она могла сжечь? Бланки паспортов и удостоверений? — недоумевал Картазаев. — Не серьезно. Что у нее было еще?
— Набор стандартный. Ты получил точно такие же бумаги, что и она. Что бы ты сжег в первую очередь?
Вопрос поставил Картазаева в неловкое положение. Он вспомнил, как пускал самолетики из окон служебной машины, делая их из бумажек, которые генерал слишком громко именовал документами. Что там было? Акты экспертиз он не брал. Летописи вроде были. Да они доступны в Интернете. Не стоят они того, чтобы из-за них руки жечь. Картазаев представил, как Гита сидит за своим последним укрытием, уже раненая, а бандиты все ближе. Они гортанно смеются, перекликаются между собой, безжалостные и неумолимые, словно сама смерть, а Гита торопливо и старательно рвет листок на мелкие клочки и поджигает их у себя в руках. Клочки горят, скукоживаются в ладонях, сворачиваясь, словно листья по осени. Только цвет не желтый, а траурно черный, и женские ладони чернеют вслед за ними, словно умирают.
