Вот почему она была удивлена и обрадована, когда через час или два после наступления темноты в ее дверь постучал слуга семьи Адорне с приглашением провести вечер в их доме. Молодые люди, по словам лакея, все уже ушли, и демуазель Маргрит решила, что, возможно, госпоже де Шаретти скучно в одиночестве, и она желает присоединиться к ним до возвращения дочерей. Или даже остаться на всю ночь, если на то будет ее желание.

Попросив слугу подождать, она быстро собралась, заперла все двери и оставила дом на попечение привратника. Затем вышла на улицу и ненадолго остановилась. Рядом с ней лакей Адорне также задержался с факелом в руке, но сегодня в дополнительном освещении не было нужды. Снег весь растаял, если не считать изморози на крышах, отливавшей янтарным, розовым и лиловым цветом от бесчисленных бумажных фонариков, которые, подобно птицам, гнездились на всех окнах, в дверях, на стенах и на консолях зданий.

Сегодня горели все фонари, и также освещены были угловые ниши со статуями святых. Башни и шпили церквей, в мерцающих огоньках свечей, выделялись на черном ледяном небе. Улицы были полны народа, — все в теплых плащах, веселые и раскрасневшиеся, — и где-то вдалеке она слышала музыку.

Марианна де Шаретти двинулась в путь. Ночь, которая совсем недавно не обещала ей ничего, теперь обещала приятное общество. По крайней мере.

Под тем же волшебным небом бывший подмастерье Клаас искусно развлекал стайку малышей, чьи спутники куда хуже, чем он, умели угодить детям. Загадочный свет фонарей сегодня был его верным помощником. Они все толпились вокруг него, запрокинув головы. С горбатых мостиков, украшенных разрисованными статуями, огнями и еловыми ветками, они любовались диковинными фигурами в воде. Каналы отражали свет, ложившийся на воду разноцветными лентами, и отблески играли на детских лицах.

Затем, после всех этих огней, их ожидало чудо рыночной площади, куда более захватывающее, чем во время лотереи, с освещенными шатрами, где продавалось столько чудесных вещей: фрукты, засахаренный миндаль, орехи, и фиги, и изюм. Над лотками развевались флажки, и также флагами была украшена вся площадь, здания ратуши и звонницы.

Столько огней горело вокруг, и так много было людей, что почти не чувствовалось холода. Но на каждом углу горели жаровни, в шатрах можно было купить горячего супа и питья, а трое пекарей специально выволокли сюда печь на колесах и торговали пирогами, которые народ с жадностью поедал, толпясь вокруг.

На другом конце площади тоже стояли жаровни, — там, где помост освободили для городских музыкантов, наигрывавших на дудках, барабанах, скрипках и цимбалах, а также для певцов, которые, чтобы не простудиться, обмотали горло шарфами. Песни были не те, которые можно услышать в таверне, но когда вступали скрипки и барабаны, то дети принимались танцевать, а затем в пляс вступали и люди постарше, затевался хоровод, но, впрочем, тут же ломался, потому что время было еще раннее, и сохранялась какая-то видимость порядка.

Эшафот, разумеется, убрали, поскольку прядильщик Виткин завершил свое двухдневное покаяние. Равно как и Поппе, который однако не спешил выбраться из своей бочки, напиваясь и хохоча вместе с приятелями. Затем моряки, как обычно, втащили на площадь веревки для ходьбы по канату и с помощью крюков начали закреплять один конец на звоннице. Некоторые из них тоже казались здорово пьяны, хотя оставалось надеяться, что среди них не было тех, кому затем придется на этом канате танцевать. К этому времени Клаас и его юные спутницы пребывали в полном восторге.

Также к этому времени случилось и еще кое-что.

Во-первых, их покинул Ян Адорне. Будучи студентом, он пока не искал себе жену, но, разумеется, в свои пятнадцать лет жаждал общества более интересного, чем толпа глупых девчонок. Глупые девчонки, которые себя таковыми отнюдь не считали, были обижены на него.

Обе дочери Адорне оказались прекрасно воспитаны и чудесно ладили с Клаасом. Он болтал с ними и смешил их, придумывал какие-то шутки и знакомил их с забавными людьми (если только его не останавливал отец Бертуш), и позволял им делать всякие интересные вещи, которые матушка никогда бы не разрешила, когда отец Бертуш смотрел в другую сторону. Им нравились его шутки и то, как он защищал их своими крепкими, сильными руками от напора толпы. Конечно, они были слишком взрослыми, чтобы сидеть у него на плече, но время от времени он приподнимал Кателийну за талию, чтобы она могла получше разглядеть все над головами.

Когда он так делал, отец Бертуш отчаянно принимался кашлять или хлопал Клааса по плечу. Кашлял он отчасти от неодобрения, но также и из-за простуды. Кроме того, у него ныли ноги, и он не скрывал своего желания как можно скорее вернуться домой. Впрочем, на беднягу капеллана никто не обращал внимания, и в особенности девочки Шаретти: Катерина — потому что была слишком увлечена прогулкой; а Тильда — потому что считала себя избранницей Клааса, на весь этот вечер отгороженной от остального человечества.

Это было ошибкой Клааса. Причиной тому, как и подозревала Марианна де Шаретти, оказалось слишком ясное понимание чувств и мыслей ее старшей дочери. Оскорбить сегодня Тильду, относясь к ней как к ребенку, было немыслимо. Именно поэтому он и заявил, что, как старшая из сестер Феликса, сегодня вечером Тильда должна занять место матери и стать его официальной спутницей. В тот момент это казалось вполне разумным. Тильда раскраснелась от удовольствия, и он старался, одновременно забавляя прочих детей, уделять ей чуть больше внимания, чем остальным, чтобы она могла наслаждаться этим, однако не принимая всерьез его ухаживаний. Затем Катерина, слишком возбужденная шумом, огнями и всей этой непривычностью, совершенно раскапризничалась.

Когда подобное случалось с Феликсом, Клаас старался увлечь его куда-нибудь подальше от людей и находил способ утихомирить приятеля. Но как вести себя с юной особой, которая то и дело выдергивает руку у несчастного капеллана и бросается в самую гущу толпы? Тем более, что толпа к этому времени сделалась отнюдь не столь благопристойной и трезвой, как еще совсем недавно, и на пути все чаще попадались молодые богачи в шелках, мехах и в странных и восхитительных масках. Целыми группами в сопровождении слуг и музыкантов они переходили из дома в дом и вполне могли грубо оттолкнуть девочку, попавшуюся им на пути… или подхватить ее под руки и увлечь за собой.

Дважды Клаас успевал удержать ее и со смехом вернуть на место. Но во второй раз Тильда вскинула руку и с такой силой ударила сестру по щеке, что Катерина отчаянно взвизгнула и со слезами на глазах уставилась на нее в неприкрытой ярости. Дочери Адорне изумленно воззрились на них обеих, а капеллан принялся издавать странные звуки, точно лошадь, шлепающая по грязи.

— Эй! — воскликнул Клаас, перехватывая Тильду за запястье, а другой рукой обнимая Катерину за плечи. Он слегка потряс стиснутый кулачок Тильды. — Вы только посмотрите! Ты меня пугаешь! Как я могу сопровождать даму, которая в любой момент способна избить меня?

Катерина захихикала, и он обернулся к ней.

— О, взгляни на отца Бертуша! Он ведь не может присматривать за остальными, пока я бегаю за тобой. Ему придется всех отвести домой, и мы пропустим танцоров на канате и фейерверк. А ведь вам еще не успели предсказать судьбу.

— Я хочу, чтобы мне предсказали судьбу, — заявила Катерина.

— Но как же я могу тебе доверять? — возразил Клаас. — Придется проследить, чтобы ты больше не смогла сбежать. — И, продолжая удерживать ее за руку, он расстегнул пояс и, продев сквозь ее кушак, привязал к себе.

Именно этого она и добивалась. Слезы мгновенно высохли, подхватив его, она потащила Клааса к шатру астролога. Следом с угрюмым видом зашагала Тильда.

— Мама ее бы отшлепала.

Теперь она больше не была его единственной спутницей. Катерина семенила с другой стороны.

Клаас отозвался:

— Конечно, отшлепать следует, если больше ничего не остается и есть какая-то опасность. Но сперва следует попробовать что-нибудь другое.