Миланский особняк Аччайоли располагался между пылью и грязью собора и пылью и грязью Кастелло, неподалеку от торговой пьяццы. Здесь дома выстраивались вдоль улиц в непрерывную линию, чередуя тесаный камень, красный кирпич и обработанный мрамор. Стояли внушительные особняки с выступающими свесами крыш, полукруглыми окнами и гербами над входом. Были там церкви и внутренние дворы, были башни и винтовые лестницы, и балконы, и деревянные надстройки на верхних этажах, перекидывавшиеся через улицу, подобно крытым мостикам.

Большой колокол на Бролетто прозвонил как раз в тот миг, когда Тоби покинул запруженные торговые улицы и оказался в той части города, где женщины встречались гораздо реже, а мужчины, спешащие поскорее убраться с холода, носили широкополые или высокие шляпы, или изысканные тюрбаны, или черные шапочки, положенные по их ремеслу, и кутались в тяжелые плащи поверх утепленного дамаста. По привычке, Тоби вглядывался в лица людей, делая выводы о здоровье города. Теперь, когда здесь правил герцог, похоже, дело пошло на лад. Впрочем, в таком квартале все равно не увидеть голодных, калек или покалеченных преступников. Им место среди бедноты и ремесленных лавок. Именно там медик сталкивался и с такими бедами, как ожоги и глухота оружейников.

Те кварталы Тоби часто посещал студентом, но сейчас вспоминал отнюдь не об их нищете. Он вспоминал жар и грохот, и веселые голоса. Зимой в Милане повсюду можно купить жареные каштаны. Он лакомился ими с друзьями, закинув ноги на лавку у наковальни и перекрикиваясь с приятелями и с кузнецами. Именно его привычка болтать с кузнецами, порой думал он, и сделала его тем лекарем, каким он стал.

Дом Аччайоли был именно таким, какие предпочитают семьи банкиров. Он был скорее длинным, чем высоким, с огромными двойными дверями, которые вели не в приемную, но в короткую крытую галерею, выходившую на квадратную площадь, казавшуюся изысканной даже под дождем, благодаря расставленным повсюду зеленым растениям в кадках. На другой стороне двора располагались приземистые здания, — скорее всего, конюшни: те самые, в которых разместили лошадей, с таким трудом доставленных для Пьерфранческо Медичи, женатом на одной из Аччайоли. Откуда-то неподалеку доносился клекот ястребов. Сбоку лестница вела на основной этаж. Привратник, не выказавший никакого удивления при появлении гостя, проводил мессера Тобиаса Бевентини вверх по ступеням, откуда начинался узкий балкон, шедший по всему фасаду здания. На полпути неожиданно открылась дверь. На пороге оказался его дядя.

— Не очень-то ты и спешил, — заявил Джалматтео Феррари да Градо. — Повесь плащ вот сюда Ты готов к тому, что сейчас должно произойти?

— Я не знаю, что должно произойти, — холодно отозвался Тоби. — Я могу лишь повторить, нет никакой связи между мной и этим мальчишкой. Что бы он ни натворил, это все под его ответственность.

Когда он был лишь немногим старше, чем Тоби сейчас, его дядя Джамматтео уже стал профессором в университете Павии, основанном герцогом Миланским. И за все последующие тридцать лет Джамматтео никогда не покидал факультет, если не считать вызовов нынешнего герцога, его покровителя. Впрочем, разумеется, он также за немалую плату оказывал услуги тем знатным и известным людям, которые были чем-то дороги герцогу.

Когда Тоби, получив превосходное образование, отказался от мирной университетской жизни, взамен того отправившись бродить по свету с торговцами и наемниками, маэстро Джамматтео публично умыл руки и отказался от племянника, тем самым лишая того возможности прикрываться дядюшкиным именем. Поступок сей и некоторые сказанные при этом слова пришлись Тоби не по сердцу, равно как и тот факт, что даже далеко в свои преклонные годы профессор оставался цветущим и здоровым, с выразительными чертами веселого лица, которых так недоставало самому Тоби, не говоря уж о бороде и о густой каштановой шевелюре, едва тронутой сединой.

— Он здесь? — поинтересовался Тоби.

— О, да, — отозвался дядя. — Как ты знаешь, он привел лошадей для Пьерфранческо. Мессер Аньоло с сестрой пригласили его зайти вновь, даже прежде чем послали за мной. Весьма приятный юноша. Мы все с удовольствием пообщались с ним. Он очень благодарен за все, что ты сделал для него. Выходил его после драки на Даллме; и потом выручил в Женеве. Мы знаем, что вы были очень близки. И ты понимаешь, что после того, как ты столь внезапно покинул капитана Лионетто, может показаться, что этот мальчик чем-то привлек тебя?

— Нет, я тебе уже сказал. Не он меня привлек, а отторг капитан Лионетто, — отрезал Тоби. Несомненно, слова дяди были полны двусмысленности. Чужие пороки всегда забавляли Джамматтео. Тоби немного успокоился. Вот, значит, почему он здесь. По крайней мере, это означает, что дяде ничего не известно о краске для волос и любовных эликсирах, и об остролисте. Или о возможном богатстве, ключ к которому в руках загадочного паренька, которого, возможно, Тоби удастся убедить довериться ему.

— Лионетто, как мне сказали, тоже не питает к тебе горячей любви, — весело продолжал его дядя. — Твой бывший капитан сейчас в Милане и собирается наняться к Пиччинино. Советую быть осторожнее. Ну да ладно, твой молодой человек сейчас в личных апартаментах мессера Аньоло с его сестрой и друзьями. Пойдем со мной, чтобы ты мог забрать его оттуда.

— В личных покоях? — переспросил Тоби.

— По-моему, они играют в карты, — благодушно улыбнулся профессор.

Комната отдыха в доме Аччайоли напоминала обычный рабочий кабинет, лишь чуть богаче украшенный, хотя здесь был красивый камин, от которого шел яркий свет. Все прочие светильники были составлены на другом конце комнаты, вокруг карточного стола, за которым сидели четыре человека, тогда как трое других стояли у них за спиной. Завидев Тоби с профессором, один из игроков с рассеянной улыбкой обернулся к ним и поднял палец.

— Одно мгновение! Умоляем вас о снисходительности. Марко, Джованни. — Может быть, наши гости выпьют вина, пока мы заканчиваем игру?

Из слуг в зале никого не было, стало быть, игрок обращался к стоящим рядом гостям, — третьей была юная и хорошенькая девушка. Тоби не знал никого из них. С вежливой улыбкой он повнимательнее оглядел присутствующих.

Тот игрок, что поприветствовал их, несомненно, был хозяином дома. Крепко сбитый, властный, с желтоватым лицом, — это, должно быть, сам банкир Аньоло Аччайоли, внук Донато, князя Афинского и родич мессера Николаи, одноногого грека, прибывшего в Брюгге из Шотландии. Женщина рядом с ним, скорее всего, Лаудомия, его сестра, супруга отсутствующего Пьерфранческо, или, возможно, сводная сестра: красивая женщина, намного моложе самого Аньоло, одетая на флорентийский манер, с прической и рукавами, украшенными самоцветами, и глубоким вырезом на груди.

Рядом с ней обнаружился некто знакомый, но не грек и не флорентиец. Худощавый, смуглый молодой человек, довольно скромно одетый, которого Тоби в последний раз встречал совсем в ином окружении, в отряде англичан-ланкастерцев. В том самом отряде, который остановился подобрать брата Жиля и попал под первую из клаасовых лавин.

Англичанин, здесь?

И тут этот англичанин с улыбкой обратился к Клаасу на чистом французском, который явно был его родным языком, а Клаас, дав вежливый ответ на том же языке, назвал его «месье Гастон». Женщина со смехом положила на стол карту и обратилась к подмастерью, на сей раз по-итальянски. Он ответил тут же: не совсем безупречно, но с чистыми болонскими интонациями, которые, должно быть, подхватил от Юлиуса, а отнюдь не на савойском наречии. Похоже, он неплохо разбирался в таких вещах.

Они, разумеется, забавлялись с ним.

Дядя Тоби, держа в руке бокал, пробормотал по-латыни:

— Почему бы не испытать его на этом языке? Или по-гречески?

Клаас широко улыбнулся, не отрывая взгляда от карт.

— Маэстро, избавьте меня. Я не способен ходить на руках и одновременно бороться со столь сильными игроками.