Она отвела взор от возбужденной толпы, кишевшей на рыночной площади, и начала медленно обводить взором окна и балконы в поисках гербов пожилых лордов из Гента и Куртрэ, а также пушки, являвшейся символом семьи Грутхусе.

Марианна де Шаретти весь этот день провела со своими дочерьми Тильдой и Катериной. Вместе с членами гильдии красильщиков, их женами и детьми она понаблюдала за раздачей лотерейных призов, а затем, когда толпа немного рассеялась, позволила девочкам таскать ее за собой от палатки к палатке, покупая им все, что они пожелают. Они полюбовались на карликов и на жонглеров, бросили монетки в шапку человека с ученой собачкой, попытались угадать вес свиньи, увидели в клетке двухголового человека, женщину с бородой и диковинного зверя, наполовину лошадь и наполовину корову, с гривой и выменем, из которого можно было надоить молока. Из этого молока даже делали сыр, и здесь же его продавали, и Катерина непременно захотела попробовать, но мать ей не позволила.

Вскоре она столкнулась с Лоренцо Строцци и, вспомнив рассказ Клааса, полюбопытствовала, насколько ему удалось продвинуться в своих планах по доставке страуса для Томмазо. Пока он во всех подробностях рассказывал свою историю (от капитана торгового судна он узнал, что птица по-прежнему в Барселоне, и отправил гонцов по суше и по морю, чтобы страуса немедленно отгрузили в Слёйс), она внимательно разглядывала его узкие напряженные плечи и худое лицо с горящими глазами и, как обычно, вспоминала Феликса. Шумный, по-юношески импульсивный, порой совершенно сводящий ее с ума, по крайней мере, сын не напоминал загнанную лошадь, в отличие от этих молодых итальянцев, которые вынуждены были с самого детства существовать в атмосфере родственного соперничества со стороны других знатных семейств, имеющих отделения в Лондоне, Флоренции, Неаполе и Риме.

Разумеется, как и обязывал ее материнский долг, она пыталась воспитывать и обучать своего единственного сына и когда он сопротивлялся и бросал ей вызов, это приводило ее в раздражение. Но неужели это — единственная альтернатива? Мать Лоренцо, Алессандра, прозябавшая в бедности во Флоренции после изгнания и смерти мужа, изо всех сил подталкивала троих сыновей и двух дочерей к богатству и преуспеянию.

Теперь ее младший сын был мертв. Филиппо, старший и самый способный, получил наилучшее образование и стал уважаемым человеком в Неаполе, занимаясь семейной торговлей под началом двоюродного брата своего отца, Никколо ди Леонардо Строцци. Лоренцо уехал из Испании, чтобы работать на брата Никколо, главу отделения Строцци в Брюгге. Но ими всеми правила гордыня и честолюбие, и сыновья монны Алессандры воспринимали это как рабство. Во Флоренции Алессандра распродавала оставшуюся собственность, посылала им деньги и советы, в то время как в Неаполе и Брюгге Лоренцо с братом строили планы, интриги, боролись и были несчастливы до глубины души.

Ни один из них не мог вернуться во Флоренцию, которая изгнала их вслед за отцом, ни один даже не попытался жениться, равно как и Томмазо Портинари. Если не можешь получить жену-флорентийку, то какой смысл заключать брачный союз? А если старый Якопо Строцци умрет здесь, в Брюгге, то получит ли хоть что-нибудь в наследство Лоренцо, сын его кузена? Нет, все отойдет брату в Неаполе. А брат в Неаполе, посмотрев на Лоренцо, жадного до власти и денег в свои двадцать семь лет, решит, что куда безопаснее назначить собственного управляющего, а Лоренцо оставить мальчиком на побегушках у Медичи, и он до конца жизни будет доставать им страусов.

Она улыбнулась, когда Лоренцо завершил свой рассказ.

— Я уверена, что у тебя есть спутница на вечер? Феликс мне сказал, что он себе кого-то нашел, хотя и не сообщил имя девушки.

Катерина, торопливо дожевывая пряник, подала голос:

— А мы идем вместе с Клаасом.

Для Лоренцо дети были закрытой книгой. Припомнив, должно быть, разгоряченные споры по этому поводу, он смутился.

— Да, я слышал.

Это позабавило Марианну. Не подумав, она поспешила с ответом:

— Полагаю, это устроил Феликс, — но, заметив блеск в глазах Тильды, торопливо продолжила, чтобы сгладить нечаянную резкость: — На самом деле, их пригласили присоединиться к Адорне, и они очень рады. О, как было бы славно вернуться в свои тринадцать лет!

— Вам останется тринадцать навсегда, — галантно отозвался Лоренцо.

На это она не знала, что ответить, и была рада, когда он откланялся и присоединился к своим спутникам.

Ближе к вечеру, когда похолодало, она вернулась с девочками домой, чтобы отдохнуть и перекусить, а затем велела им переодеться, расчесала их длинные волосы, после чего водрузила на головки изысканные чепцы: алый для Тильды и синий для Катерины. Спускавшиеся до плеч бархатные крылья придавали детским лицам очаровательную чистоту; длинный задний отворот, расшитый золотой нитью, подчеркивал худенькие детские плечи под плащом. Также на обеих девочках были бархатные платья с квадратным вырезом и узкими рукавами, отороченными горностаем. Адорне не будут стыдиться ее дочерей.

Двенадцать и тринадцать лет им исполнилось, — и уже не дети. Сердитый взгляд обычно такой ласковой Тильды напомнил ей об этом. Но как поступить? Она прекрасно понимала, каким образом Феликс заставил Клааса принять на себя роль сопровождающего. Но он поступал так и прежде, и Клаас всегда умел перехитрить его. Также она не верила, что Клаас мог не замечать чувства Тильды. Более чем кто бы то ни было он умел читать чужие мысли и души. Тильда говорила матери, что видела открытый сундучок в комнате Клааса, где лежало серебряное яблоко для согревания рук, — подарок из Милана. Интересно, для кого?

Но яблоко так и не появилось на свет, по крайней мере в ее доме и, увы, она, кажется, знала почему. Вероятно, по той же причине для долгожданного вечера Карнавала он выбрал себе самых нейтральных спутниц: ее дочерей. Когда он явился за ними, впрочем, он был в наилучшем расположении духа улыбающееся лицо, одежда в полном порядке, и даже один из феликсовых горностаевых хвостов торчал из-под шапки.

Насколько она могла судить, он не купил себе никаких новых вещей, кроме крепкого кошеля и коротких сапог, которые были на нем сейчас. Для друзей он оставался все тем же старым забавным Клаасом, их вечным фигляром в отрепьях. Марианна де Шаретти однако считала, что это было сознательным решением: так ему было легче вновь влиться в стаю. Она могла вообразить себе реакцию Феликса, если бы Клаас вздумал вернуться, разодетый по последней миланской моде.

Она задалась вопросом, мечтал ли Клаас в душе обо всех этих вещах, но затем решила, что нет. По крайней мере, не сейчас Если такое желание когда-нибудь и появится, то, без сомнения, тут будет замешана женщина Служаночка Мабели встречалась теперь с Джоном Бонклем, — Феликс как-то упомянул об этом И сам Феликс, вне всякого сомнения, нашел себе девицу того же сорта. С этим ей было не совладать. Юлиус, при всех его несомненных достоинствах, здесь оплошал, как и во многом другом. А в этой области, одной из немногих, Феликс не желал учиться у Клааса.

Перерастают ли юнцы когда-нибудь эти глупые страсти? Неужели они так и будут вечно увлекаться хорошенькими личиками, даже когда здравый смысл будет подсказывать, что уже пора создать семью, иначе старость придет к ним в одиночестве? В каком возрасте мужчина может наконец опомниться и понять, что превыше всего нуждается в надежности? Возможно, для некоторых из них это время так никогда и не наступит.

В доме было пусто. При жизни Корнелиса дом был бы открыт для его друзей, пока младшие члены семьи веселились на Карнавале, предаваясь всю ночь напролет своим тайным утехам. Став вдовой, она принимала гостеприимство других красильщиков, но не желала сегодня быть с ними, со стариками, ибо не принадлежала к поколению Корнелиса. Точно так же у нее не было и желания присоединиться к толпе на рыночной площади, — ведь как-никак она была матерью и вдовой. И все же сидеть дома в одиночестве было не слишком приятно.