– Мама? – Оба поставил тарелку и взглянул на очаг. – Она куда-то вышла.
С каменным лицом господин Тачман задержал на Обе свой взгляд:
– Ты слышал о Латее? Что нашли у нее дома?
В этот момент Оба размышлял о том, насколько рот гостя был похож на рот его матери. Такой же узкий, предательский...
– Латея? – Оба со свистом втянул в себя кусок яичницы, застрявший между зубами. – Она же умерла. Что там можно найти?
– Если точнее, то можно сказать, что не нашли. Денег. У Латеи были деньги, и все об этом знали. Но в доме их не нашли.
Оба пожал плечами:
– Может, они сгорели? Расплавились?
Господин Тачман скептически крякнул:
– Может, да. А может, и нет. Ходят слухи, что они исчезли до пожара.
Оба почувствовал раздражение от того, что людям обязательно нужно лезть куда не следует. Неужели им больше не о чем думать? Почему им мало собственных проблем? Они должны радоваться тому, что ведьмы больше нет, и оставить все на своих местах, а не копаться в пепле. Как дятлы... Долбят и долбят. Как стадо гусей среди крупы... Проныры вонючие!
– Я скажу маме, что вы заходили.
– Мне нужны нитки, которые она спряла. И я привез ей еще шерсти. Я тороплюсь, меня люди ждут.
Целый отряд женщин трудился на этого мужчину. Интересно, давал ли он им когда-нибудь возможность перевести дух?
– Вы знаете, боюсь, что у мамы не было времени...
Господин Тачман снова уставился на очаг, только на этот раз более пристально. Теперь его лицо выражало не любопытство, а гнев. Человек, привыкший управлять людьми, более энергичный, чем Оба, он чувствовал себя уверенно при любых обстоятельствах. Перешагнув через порог, он прошел на середину комнаты, все еще глядя на очаг.
– Что это? – он показывал рукой на очаг. – Что это? О боже всемилостивый!..
Оба гордился своим новым очагом. Разглядывая другие очаги, он сообразил, как они устроены. Конечно, труба еще не была достроена, но он уже использовал ее. В ней он видел большую пользу...
Наконец Оба увидел, на что именно показывал господин Тачман.
На мамину челюстную кость...
Ну вот, случилась нечто потрясающее. Оба не ждал посетителей, а тем более любопытных вонючих проныр. Неужели то, что люди прядут для этого типа пряжу, дает ему право совать нос в их дома?
Господин Тачман медленно пятился к двери. Оба знал, что он не станет молчать об увиденном. Ведь этот сплетник готов болтать с каждым, кто будет слушать о пропавших деньгах Латеи. А они, после всего случившегося, принадлежали Обе. Сколько лет он мучился! И вот положил мучениям конец! Да можно сказать, что он эти деньги заработал!..
Ясно, господин Тачман разболтает о том, что увидел в очаге, и обязательно возникнут вопросы. Каждый захочет сунуть свой нос и узнать, кому принадлежит кость. Сразу начнут беспокоиться о его матери, примерно так же, как они бегали вокруг колдуньи.
Оба-новый, человек действия, не мог этого допустить. Оба стал важным человеком. В конце концов, в его жилах течет кровь Рала. Важный человек действует – решает возникшие проблемы сразу. Быстро. Эффективно. Твердо.
Оба схватил господина Тачмана за горло, не давая ему сбежать. Тот защищался решительно. Он был высокий и жилистый, но уступал Обе в силе и скорости.
Когда, сопя от усилий, Оба вонзил нож в живот гостя, господин Тачман широко открыл рот. Его глаза, обычно такие прозрачные и любопытные, теперь были круглы и полны ужаса.
Потом Оба положил господина Тачмана на землю. Впереди его ждала тяжелая работа. Но Оба никогда не боялся работы. Сначала надо покончить с болтливым пронырой. Далее решить, что делать с фургоном. Скорее всего люди придут его искать. Жизнь Обы становилась все более удивительной.
Господин Тачман принялся звать на помощь. Оба вонзил нож в мякоть под его подбородком. И нагнулся, наблюдая агонию.
На самом деле Оба ничего не имел против господина Тачмана, пусть даже этот человек был грубым и вечно командовал. Просто все это касалось старой ведьмы. Она продолжала усложнять Обе жизнь. Наверняка она передала послания с того света матери, а потом и господину Тачману. Сука!.. Потому мать и видела все в черном свете. А теперь явился этот пронырливый болтун, господин Тачман. Они были, как стая саранчи, как чума. Оба знал: все происходит только из-за того, что он стал важной фигурой.
Очевидно, наступило время перемен. Ему нельзя было здесь оставаться, среди проныр, которые наверняка будут доставать его своими вопросами. Так или иначе, он слишком важен, чтобы оставаться в этой никчемной местности.
Господин Тачман все еще хрипел. Что ж, настало время несчастному вдовцу встретиться с сумасшедшей матерью Обы и мерзкой колдуньей.
А Обе пришло время принять свою новую жизнь, жизнь важного человека, и переехать в лучшие края.
И в этот момент он вдруг осознал, что никогда ему больше не придется ходить в сарай и глядеть на кучу замерзшего навоза, который он так и не смог вычистить совковой лопатой. Этому не помогла даже многословная настойчивость его сумасшедшей матери. И попытайся он сделать эту работу киркой, все получилось бы наверняка быстрее.
Вот и еще одна неожиданность...
Глава 14
Сосредоточенно согнувшись над рабочим столом, Фридрих Гилдер осторожно обмахивал кисточкой из овечьей шерсти только что позолоченную поверхность, проверяя ровность покрытия. Маленькая резная фигурка, изображающая птичку, получилась безупречной.
За окном мягко стучал по стеклу дождь. Был полдень, однако крадущиеся по небу серые тучи принесли с собой сумрак.
Фридрих смотрел сквозь дверной проем из передней, в которой работал, и любовался хорошо знакомыми, изящными движениями жены, бросающей камешки на Милосердие. Много лет назад он покрыл позолотой линии Милосердия – фигуры, состоящей из восьмиугольной звезды, квадрата и двух кругов, вписанного и описанного. Милосердие могло бы оказаться бесполезным, нарисуй его не так. Ведь истинное Милосердие должен рисовать тот, кто обладает даром.
Фридриху доставляло радость делать для жены все, что могло бы скрасить ей жизнь, – ведь именно ее присутствие делало прекрасной жизнь самого Фридриха. Он считал, что ее улыбку позолотил сам Создатель...
Женщина, явившаяся к ним в дом за предсказанием, неожиданно наклонилась, поглощенная видом того, как складывается ее судьба. Если бы люди могли на самом деле видеть судьбу, они бы не ходили к Алтее. Однако судьбу они не видели, и им оставалось увлеченно наблюдать за тем, как катятся камешки, пущенные длинными тонкими пальцами его жены по доске с Милосердием.
Нынешняя посетительница, очень славная женщина средних лет, вдова, уже дважды пользовалась услугами Алтеи, правда, несколько лет назад. Занятый своей работой, Фридрих рассеянно слушал, как она рассказывала Алтее о семи взрослых детях, уже создавших семьи и живших неподалеку, и о первом внуке, который должен был вот-вот родиться.
Однако сейчас ее внимание занимал не внук, а горсть камешков.
– Снова? – удивилась она. – Они показывают одно и то же.
Алтея молчала. Фридрих полировал только что положенную позолоту, прислушиваясь к знакомым звукам: жена снимала камешки с доски.
– И часто они повторяются? – спросила женщина, переводя взгляд широко раскрытых глаз с Милосердия на лицо Алтеи.
Алтея снова не ответила. От волнения посетительница терла пальцы так сильно, что Фридрих заволновался, как бы она не содрала кожу.
– Что это значит?
– Тише, – сказала Алтея, пересыпая камешки с руки в руку.
Фридрих никогда не слышал, чтобы его жена была так неразговорчива с человеком, обратившимся к ней за помощью.
Камешки стучали, как кости. Женщина терла пальцы, ожидая своей участи. И снова семь камешков покатились по доске, разглашая священные тайны судеб.
Со своего места Фридриху не было видно, как они располагаются на доске. После стольких лет, проведенных вместе, он редко наблюдал за работой жены – именно за самими камнями, – однако с интересом следил за Алтеей. Он посмотрел на ее щеку, на которую волной спадали все еще золотые волосы, и улыбнулся.
