У дверей кабинета предисполкома на стуле сидел бородатый курьер в гимнастерке и серой шапке времен империалистической войны. Встретил он Глеба угрюмым взглядом из-под седых бровей. Мохнатые пальцы по привычке оплетали латунную ручку двери. Так охранял он вход в кабинет предисполкома каждый день от десяти до пяти, не сходя со стула даже в то время, когда предисполком уезжал по делам. Были ли это люди с деловыми портфелями или, робко вытянув шеи, входили безвестные просители — одинаково недоступен был немой страж, и каждый покорно соблюдал свою очередь или ломал ее через секретаря исполкома.

Стояли в очереди люди во френчах, с портфелями, без портфелей, с бумажками и без бумажек, покорные и злые — знали: нельзя пройти в кабинет через лютого дядю.

Ремингтоны рассыпали металлическую дробь за дверями, и там кричал обветренный голос:

— Стыд и срам, товарищи!.. Бюрократизм и волокита заела… Разогнать вас надо к черту… перестрелять, как чекалок…

— А ну-ка, бородач, убери свою руку!..

Люди заволновались и заворчали на Глеба: разве он лучше других — лезет первым к двери? Если они покорно ждут очереди, почему же ему не разделить по всем правилам их участь?

Там, в кабинете, тихо. Дверь плотно, надежно закрыта, и хлебом приклеены бумажки:   «Без доклада не входить». Ниже: «Предисполком принимает только по строго деловым вопросам». Еще ниже: «По экстренным делам прием вне очереди только через секретаря исполкома».

Чёртова машина! Чтобы заставить ее работать, надо ее сломать.

Глеб прошел в секретариат. Там — опять очередь. Барышни сидят за старенькими столиками над бумагами и гложут черный пайковый хлеб. К людской ералаши привыкли — наплевать.

Не потому ли секретарь Пепло — в седых кудрях, с лицом юноши — смотрит на сизые лица и румяно улыбается? Но улыбается неудержимо, с искрой, и зубы у него ровные, сахарные, с играющими пузырьками слюны.

Знает всех Пепло, слушает человечий содом и курит — не торопится: все дела — однолики, они все — бескрылы.

И только обветренный голос то в том, то в другом конце комнаты покрывал этот гомон.

— Крыть вас всех надо, чертей, мухотеров!.. Без хомута запрягли рабочего человека в двадцать две горы… Башку нужно рогатую, чтобы прошибить вашу бюрократию… Я всех разменяю на мелкую монету: не будете распинать рабочий класс…

Секретарь Пепло румяно улыбается. Должно быть, привык к таким скандалам: ведь машина шла полным ходом, а бунт граждан был надежной смазкой для механизма.

Распаренный Жук, с яростью в глазах, метался по канцелярии, и как слепой, натыкался на людей.

Глеб сдвинул ему кепку на затылок.

— Гляди веселее, Жук!

— Эх, душа Глеб, дорогой товарищ!.. До чего же мне прискорбно глядеть, как скрутили рабочий класс!.. Житья им не дам, доколе буду страдать на сем свете… Был в совнархозе — бурда… Был в продкоме — бурда… Везде — бурда… И тут, будь ты проклята, бурда… Вот и хожу, крою, как сукин сын.

— Язык — липовое оружие, Жук. Бей делом и фактами.

— Я? Чтобы — я?.. Да я их всех на чистую воду выведу… всех к стенке поставлю.

— Надо дать тебе какую-нибудь работу, Жук, а то ты бьешь вхолостую…

— Нет, брат Глеб, дорогой товарищ, они меня еще не знают… Я еще им покажу восемнадцатый год…

Он пригрозил кулаком потолку и пошел к выходу. Минуя очередь, Глеб пробрался к секретарю Пепло.

— Прошу доложить предисполкому…

Пепло посмотрел на него с румяной улыбкой.

— Станьте в очередь, будьте любезны…

— Я вам говорю ясно: доложите обо мне предисполкому. Дело экстренное — не терпит отлагательства. Понимаете?

Пепло с насмешливым изумлением вскинул глаза на Глеба.

— Экстренное? По какому же поводу?..

А из толпы обозленно кричали:

— И у меня — экстренное… сверхэкстренное… Что за безобразие!..

Секретарь уже отвернулся от него и слушал других. Глеб выпрямился, и глаза его стали такими, как у Жука. В коридоре он напер на лохматого дядю и вошел в кабинет прсдисполкома. Сквозь солнечные снопы видно было, как алели на стенах широкие полотна и ярко блестела свежая окраска стен.

— В чем дело, товарищ? Я занят. Приема нет.

Из-за солнечного света в окнах Глеб сначала не заметил человека, который говорил гулким голосом. Но сразу решил, что этот человек — властный и сильный. Глеб прошел вперед и увидел за письменным столом смуглого, со сдвинутыми бровями, с бритым черепом, коренастого парня в черной коже. Другой парень, в черкеске, при кинжале и револьвере, стоял у стола и опирался рукой на спинку стула. Он был похож на тех молодцов из «чертовой сотни», которые на войне разделывали чудеса и чьи шашки никогда не высыхали от крови.

Глеб по-военному приложил руку к шлему и сел на стул около стола, напротив предисполкома. Оба — предисполком и он — недружелюбно взглянули друг на друга. Широкий лоб предисполкома надвинут был на глаза. Говорил он глухо, в стол, в свои большие руки с черными волосками на пальцах.

— Так вот… запомни крепко, Борщий: если ты в течение месяца не проведешь кампании по сбору дополнительной нормы продразверстки и провалишь сентябрьский возврат семссуды, я поставлю тебя на мушку. Я зря не бросаю слов. Это ты хорошо знаешь. Как волпредисполком, ты мне ответишь за всех. Это запомни.

Играя белками, Борщий, подтянутый и стройный, нагло улыбался.

— Товарищ Бадьин!.. — Я — такой же коммунист… И меня не запугаешь…

Предисполком с холодной угрозой оборвал его:

— Вот я тебя как коммуниста и посажу на мушку, если задание не будет выполнено. Вы там, в куркульском районе, разводите склоку и поддаетесь кулацкой стихии.

— Товарищ Бадьин!.. — Звонкий голос Борщия дрогнул. — Ты хочешь взять меня на мушку, но я ни черта не боюсь. Ты меня тоже хорошо знаешь. Пойми, что возврат семссуды должен быть отложен до будущего года. Продразверстка производится с осени четвертый раз… Землеробы подохнут с голоду… Такими мерами мы сами же разводим банды бело-зеленых… Нас перережут до последнего… изрубят, как говядину…

— Так. Пусть изрубят вас, как говядину, но задание ты должен выполнить точно и к сроку.

— Товарищ Бадьин, прошу поставить мой доклад… я доложу пленуму исполкома…

Бадьин выпрямился и сверкнул складками кожаной куртки.

— Борщий!..

Он встал и медленно повернул голову к казаку.

— Волпредисподком Борщий!..

И улыбнулся, и в этой улыбке было больше угрозы, чем в его окрике.

Борщий отступил на один шаг и выпрямился. В глазах его сверкнули острые огоньки.

— Товарищ Бадьин!.. Кампании будут проведены… Я сделаю все… Но это будет мясорубка, товарищ Бадьин…

— Не плачь. Получишь в помощь Салтанова, начальника окружной милиции.

И сел, отвернувшись от Борщия. А он, вояка «чертовой сотни», укрощенный, пытался что-то крикнуть Бадьину, но безнадежно махнул рукой и быстро вышел из комнаты. Бадьин опять уткнулся в шерстистые руки.

— В чем дело, товарищ? Говорите короче.

— Рабочему человеку пробраться к вам, товарищ предисполком, так же трудно, как взять Перекоп.

— Говорите конкретно.

Холодная неподвижность предисполкома давила Глеба. Но он упрямо и как будто нарочно медленно продолжал:

— В другой раз я этого вашего идола выброшу в окно. Такое генеральство нам — не к лицу.

Всматриваясь в глаза Глеба, Бадьин сказал бесстрастно:

— А я вот сейчас отправлю вас под арест. Кто вы такой?

Опираясь руками на стол, он встал и взглянул на дверь. Глеб с грохотом отодвинул стул и рявкнул:

— Товарищ предисполком, с вами говорит рабочий завода! Будьте любезны сесть! Вы не имеете права гнать рабочих из своего кабинета.

Бадьин дернул щекою, из-под толстых губ блеснули зубы в улыбке. Он сел, вынул из кармана пачку папирос, закурил и подвинул Глебу.

— Я слушаю. Говорите толком и сразу, что вы хотите. Как ваша фамилии?