Джастин открыл дверь прихожей дома Баркеров ключами, которые они оставили его родителям перед отъездом в Испанию, и вошел. Остин, пес Баркеров, тихонько потрусил к мальчику. Пес был крупный — его холка находилась почти на уровне груди Джастина. Мальчик постоял немного, ласково поглаживая спину собаки одной рукой. В другой он держал серое пластиковое ведерко. Остин проводил во дворе перед домом Джастина чуть ли не столько же времени, сколько на лужайке Баркеров, поэтому, хотя мальчик всего только в третий раз пробрался сюда после отъезда хозяев, пес даже не подумал лаять, ворчать или прятаться под кроватью. Мама Джастина покормила Остина с утра и должна была зайти еще раз вечером, но мальчик пришел вовсе не для того, чтобы дать собаке поесть. Он хотел провести эксперимент.

А еще он хотел улизнуть из дома. Ссорясь, родители переставали его замечать; неудивительно, что и на отсутствие сына они не обратили внимания. Разговоры на повышенных тонах стали, похоже, их излюбленной формой общения. С самого утра они начинали огрызаться друг на друга, сначала негромко, а потом, в течение дня, разгонялись до крика — словно где-то в доме было спрятано колесико, как на аппарате громкой связи, которое само по себе крутилось и делало их голоса все более и более пронзительными. И так до самого вечера, когда они укладывали Джастина и продолжали переругиваться теперь уже отвратительным шепотом, чтобы не мешать ребенку уснуть.

Джастин, конечно, не всегда до конца понимал, в чем дело, но в свои семь лет был достаточно умен, чтобы сознавать, что орать родители могут по одной причине, а злиться при этом совсем по другой. Например, в понедельник папа, придя с работы, спокойно просил Джастина убрать солдатиков с ковра в гостиной и унести их на место, в детскую. А в среду он вдруг начинал вопить: «Боже Джастин, да убери ты, наконец, отсюда этих чертовых солдатиков!» Вовсе не обязательно быть взрослым десятилетним парнем, чтобы понять: на самом деле папа злится вовсе не из-за солдатиков — не только из-за них.

Вскоре он догадался, что ссоры родителей имеют какое-то отношение к женщине по имени Дениза. Джастин не мог взять в толк почему, но папе она нравилась, а маме нет. Мама всегда эту Денизу обзывала и кричала, что папа не должен проводить с ней так много времени. А папа отвечал в том смысле, что это просто смешно, Дениза — милая девушка, и она ему, конечно же, нравится, иначе зачем бы он стал ее нанимать; но «между нами ничего нет, если ты об этом, и нечего тут так вопить». И вообще, добавлял он, судя по счетам, мама опять вышла за рамки бюджета (что бы это значило, интересно?). А мама тогда говорила, что бюджет никуда не годится и его надо переделать: разве они могли предвидеть, что придется так много тратить на одежду Джастина — он в этом году прямо на глазах вырастает из всех вещей. На это папа отвечал так:

«М-да? Джастину на одежду? Да неужто? А то я не знаю, что покупают в «Алтимо».^[11]

Знать-то он знал, но никогда не говорил.

Как-то после одного происшествия в магазинчике, где продавали комиксы, мама сказала Джастину: она не хочет, чтобы он общался с Дэнни Шубертом, потому что тот на него «дурно влияет». Джастин попробовал воспользоваться папиными доводами и сказал: «Дэнни мне просто нравится, но между нами ничего нет, если ты об этом». Тогда мама опустилась перед ним на коленки, обняла за шею и стала плакать, уткнувшись в его плечо, а потом попросила прощения и забыла его наказать — папина тактика хоть отчасти, но сработала.

Мальчик и собака пробрались в гостиную. Там Джастин достал из ведерка пучок сухих палочек, скомканную газету и положил все это в обложенный кирпичом камин. Остин тем временем улегся на диван и принялся грызть старый теннисный мячик, который притащил с заднего двора. Джастин присел перед камином, достал из кармана коробок, зажег с третьей попытки спичку и тут же швырнул ее на кучку. Спичка догорела, и пришлось зажечь еще две — только тогда бумага занялась.

Торопливо и методично Джастин отправил в погребальный костер следующие предметы: солдатика (в положении для стрельбы с колена), потрепанную книгу в бумажной обложке (детективный ужастик Дина Кунца), старый компакт-диск (саунд-трек к фильму «Бриолин»),^[12] мертвых мух (он аккуратно, как настоящий энтомолог, достал их пинцетом с подоконника в спальне), деревянную деталь из конструктора «Линкольн Лог» (соединительное звено, короткое), кубик из «Лего» (синий). Каждый раз, подкидывая в огонь новый предмет, он замирал и наблюдал за результатом, старательно запоминая каждую реакцию, чтобы потом о ней подумать.

Когда ведерко опустело, Джастин пополз на четвереньках по комнате в поисках чего-то тутошнего, какой-нибудь из вещей Баркеров, о которой все давно забыли и чего не хватятся. Под кофейным столиком стояла коробка, а в ней большой конверт с фотографиями, еще не вставленными в альбомы или рамочки. Джастин просмотрел все; один из снимков показался ему особенно скучным: миссис Баркер в каком-то маленьком дворике склоняется над пожилой женщиной в кресле-каталке; старушка улыбается, но выглядит какой-то съежившейся, как высохшее на солнце насекомое. Он вернулся со снимком к камину и кинул его в огонь. Он проследил за тем, как покрытая химическим составом бумага сворачивается, загибается, тесня изображение, как старушка и ее кресло делаются все меньше, меньше, а потом исчезают и становятся частью неприятно пахнущего пепла.

Только тут он заметил, что вся комната наполнилась едким дымом. Остин заскулил, спрыгнул с дивана и убежал на второй этаж. Джастин не знал о существовании заслонок. Он забрался на стул и приоткрыл окно. Завтра он вернется, заберет то, что получилось из наполовину сгоревших, наполовину расплавившихся предметов, спрячет, сохранит и начнет все с начала.

В парке у озера Мичиган Барвик искала фон для снимка, крепко прижимая к себе одной рукой большую камеру, словно это был пистолет, и наконец набрела на старое дерево с толстыми переплетающимися голыми ветвями. Марта и Джастин шли за ней, но успели отстать на довольно приличное расстояние (как сказали бы на скачках, на целую дюжину корпусов), так что к тому времени, как они подошли, Сэлли уже возилась с объективом, выстраивая кадр.

— Вот здесь, — сказала она. — Здесь будет идеально.

Раз в два-три месяца Марта Финн звонила Барвик и просила сделать несколько фотографий взрослеющего и постоянно меняющегося Джастина. Сэлли отправлялась по Шеридан-роуд в Нортвуд и снимала мальчика то на каком-нибудь идиллическом фоне, во дворе, или здесь, в парке, или у Финнов дома на красиво украшенной импровизированной сцене. Один раз на нем был красный галстук-бабочка и черные шорты; в другой — оранжево-белый костюмчик, как у студентов университета штата Теннесси, альма-матер его отца, Терри. Сегодня он был одет в стиле, который Марта обозначила как клубный кэжуал: новенькие голубые джинсы, нарядная белая рубашка, начищенные ботинки сверкают. Он был аккуратно причесан, а лицо умыто так тщательно, что розовая кожа приобрела матово-кремовый оттенок.

Каждую осень Скотт Коллеран звонил Большому Робу и просил свежие фотографии Джастина для своего анонимного клиента, и Барвик скрепя сердце предоставляла остававшиеся у нее после индивидуальных фотосессий цифровые изображения мальчика. Она дважды получала деньги за одну и ту же работу, а Джастин приходил к ней во сне и успокаивал. «Мы всего лишь инструменты», — объяснял он.

Он снился Барвик чуть не каждую неделю, но всегда в разной обстановке: в ее школе, ее квартире, комнате миссис Лундквист, офисе Большого Роба (точнее, она вроде бы догадывалась, что это за место, но ничего общего с реальностью оно не имело). Однажды ей приснился зал ожидания в аэропорту О'Хэйр. Чаще всего в этих снах у Джастина было тело и лицо юного Эрика Лундквиста, и он говорил с ней о долге.