— Карл Юнг. Коллективное бессознательное.

Терри изобразил на лице презрительную усмешку — он всегда так реагировал, когда образованность жены, все эти учебники, которые она помнила чуть ли не дословно, косвенно угрожали его авторитету.

— Сегодня утром я увидел в руках у Джастина нож…

— Нож?

— Пластмассовый. Он прилагался к рогаликам.

— А-а.

— Так вот, он делал вид, что режет, прямо по скатерти, и делал это вполне осознанно.

— Может, он просто видел, как ты режешь рогалики, и подражал?

— Нет, он держал нож как скальпель. Как будто делал длинные, ровные надрезы. Как хирург.

— Я тебя умоляю!

— Я знаю. Глупо, конечно. Я просто так говорю. Представляешь, вдруг окажется, что тот, другой, был врачом. Вот здорово будет, правда?

— Ну, если врачом, тогда понятно, откуда ругательства — с площадки для гольфа. — Марта улыбнулась.

Шутка и правда была смешная, но Терри не засмеялся. Марта никогда не воспринимала его всерьез и тут же отбрасывала любую, даже самую стоящую мысль, если она исходила от него. Когда-то он восхищался ее умом, не сознавая, что со временем ум может трансформироваться в высокомерие. Работал в их семье именно он, он же платил за оба дома, и обе машины, и дорогостоящие поездки на отдых из солидных доходов на фьючерсном рынке, но студентом в свое время был посредственным. А Марта, всегда считавшая, что на умниках свет клином сошелся, никогда не выказывала ему должного уважения. Теперь, когда у них был ребенок, любознательный и очень умненький, она вела себя так, будто Джастин унаследовал это от нее, хотя на самом деле никак не могла передать ему эти свои супер-пупер умные гены. Хотя бы поэтому Терри хотелось выяснить, кем был донор ДНК их мальчика, чтобы таким образом лишний раз напомнить ей, что мозги Джастина — не ее заслуга.

— Так что ты об этом думаешь?

— О чем?

— О том, чтобы нанять кого-нибудь, кто покопался бы в прошлом Джастина.

— Терри, ему три года. У него нет прошлого.

— Хорошо. Прошлого того, другого.

— Они совершенно разные люди. Он разовьется как личность под нашим влиянием и не будет иметь никакого отношения к какому-то там незнакомцу.

— Но ведь доктор Мур говорил, они как близнецы. Разве нет?

— И что?

— Ты разве не слышала, что между близнецами бывает эта, как ее, экстрасенсорная связь? А что если в памяти Джастина сохранилась жизнь его близнеца? Передалась по экстрасенсорной связи, а?

— И ты придумал все это только потому, что Джастин сказал вчера вечером слово на букву «ж»?

— Не только поэтому.

Марта закрыла тюбик помады с клубничным вкусом и улыбнулась мужу. Она вся светилась, зубы блестели. Прямо как только что купленная куколка.

— Тогда вперед, — сказала она. — Мне все равно. У тебя же есть кредитная карточка. Мне будет спокойнее знать, что ты тратишь деньги на это, а не на любовниц или еще что-нибудь такое.

— Что, изменять тебе? Никогда!

Они наклонились друг к другу над головой Джастина и стали целоваться.

— Жо-па! Жо-па! Жо-па! — радостно скандировал Джастин.

Они улыбнулись, не разнимая губ, и начали поцелуй заново.

На журнальном столике стояли вазочки с конфетами; под стеклом красовались вязаные салфеточки. По стенам тянулись нескончаемые книжные полки, но никаких книг на них не было. Вместо этого с полочек смотрели керамические звери, фарфоровые фигурки, там стояли деревянные рамки, безделушки из акрила, стеклянные вазочки, ароматизированные свечи и еще куча всякой всячины. Комната выходила на восток и была очень светлой; Барвик выбрала, куда присесть, — зеленый стул с высокими подлокотниками и заклепками на спинке, обитый какой-то непонятной материей, — и села спиной к окну. Миссис Лундквист села так, что солнечный свет падал прямо на нее, и Барвик подумала: почему у этой пожилой женщины такая белая, прямо сливочная кожа?

— Вы остановились на том, что пишете устную историю, — проговорила хозяйка.

— Да, да. По поручению университета.

— Сиракьюсского? — спросила она.

— Нет, — ответила Барвик. Она медлила, боясь, что выдаст себя, если назовет университет, но потом подумала: «Какого черта?» — и сказала:

— Чикагского.

— Гм-м, понятно.

— Мы ездим по стране, выбираем людей, совершенно произвольно, и просим их рассказать нам историю своей жизни. Потом эти кассеты расшифруют, напечатают и сохранят, понимаете? Для будущих поколений.

— Интересная у вас работа.

— О, да. Безусловно. Встречаешь таких чудесных людей! Как вы, например. — По лицу Барвик скользнула улыбка, мимолетная, очаровательная. — Понимаете, мы привыкли изучать историю по жизням великих. Президентов, мировых лидеров, генералов и так далее. А между тем по-настоящему интересные вещи, настоящие находки, таятся в каждодневной жизни обычных людей. Вот вы знаете, что у нас нет ни одного достоверного свидетельства от первого лица о жизни обыкновенного человека в Древнем Риме?

— Нет, конечно.

Барвик и сама об этом не знала. Она придумывала все это прямо на ходу.

— Мы с вами знаем, как проходили сражения и что обсуждали в Сенате. Плюс у нас есть мифы. И пьесы («Стоп, а были ли у римлян пьесы? У греков точно были. Эх, надо было греков в пример приводить»). А вот о повседневной жизни не известно ничего.

— Так чем же я могу быть вам полезна?

— Если вас это не затруднит, я хотела бы просто по-дружески побеседовать. Задать несколько вопросов. Словом, поговорить. После этого я удалюсь, и мы никогда больше не встретимся. Зато непременно увидите чек от университета на пятьдесят долларов. («А удастся ли достать чек от университета Чикаго?») Или от спонсирующей организации. («Так-то лучше. Теперь чек может быть от кого угодно».)

— Как замечательно, — заулыбалась миссис Лундквист, и Барвик подумала, что было бы, наверное, интересно провести социологическое исследование на тему, почему пожилые люди становятся такой легкой добычей для всяких мошенников и аферистов. Правда, сама она вовсе не собиралась надувать эту милую старушку. Ну, разве что чуть-чуть. Ничего противозаконного в ее действиях не было.

Первый диск ушел на обсуждение жизни в Уотертауне, штат Нью-Йорк. Миссис Лундквист поведала, что в хорошую погоду любит гулять, и поэтому она каждый вечер пишет письмо другу или родственнику, чтобы утром пройтись пешком до почты. Иногда по дороге она заходит за продуктами в супермаркет «Грейт Америкэн», накупает целый пакет и оставляет в магазине, а дней через шесть там образуется запас на две недели вперед. И тогда в среду разносчик по имени Харви доставляет ей сумки на дом, потому что сама она никак не смогла бы их донести.

Барвик зарядила второй диск, и они перешли к семье хозяйки.

Ее муж умер в прошлом году. Сердце. У них трое сыновей, один переехал на запад, в Буффало, другой на юг, в Атланту, а младший погиб, катаясь на лыжах, девять лет тому назад. Вот про него-то Барвик и хотелось узнать. Но она была терпелива. Не стоит торопить рассказчицу.

— То, что случилось с Эриком, просто ужасно, — говорила миссис Лундквист. — Но это был несчастный случай. Эрик был потрясающим лыжником. Потрясающим.

— Чем занимался ваш Эрик?

— Чем занимался? Он погиб, когда был еще студентом. Он учился в Корнеллском университете, в Итаке, вскоре должен был закончить учебу. Его интересовала работа в социальных службах. Он вечно пытался спасти ребят, участвовавших в университетских акциях протеста — мирных, естественно. Он подумывал о том, чтобы пойти добровольцем в Корпус мира, помогать людям в развивающихся странах или работать учителем в бедных кварталах. Мы с Доном думали, что он станет консультантом по профориентации в какой-нибудь из школ. Он умел слушать. Такой был умничка.

— У вас есть фотографии Эрика? — спросила Барвик. — То есть ваших детей, не только его. Хочется не только имена, но и лица узнать.

Миссис Лундквист даже покраснела от удовольствия.