Анна замолчала и посмотрела на Филиппа. Тот не мигая глядел на пламя свечи, которое отражалось в его зрачках: будто он ясно видел горящие улицы Белфаста.

– Все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Проходили массовые похороны – бесконечные вереницы людей во всем черном, над головами – патрульные вертолеты. На стенах домов повсюду были написаны имена мучеников.

– Не волнуйся так, – тихо произнес Филипп и взял Анну за руку.

– Ничего.

– Но ты вся дрожишь.

– Я всегда дрожу, когда начинаю говорить об этом. Не надо было спрашивать, если тебя так волновало мое самочувствие.

– Хорошо. Но ты не описала мне сам Белфаст. А нечто подобное мне приходилось видеть и самому.

– Значит, тебе должно быть известно, как чувствуют себя в подобных ситуациях женщины. Моя мать испытала, например, настоящий стресс. Она никак не могла объяснить себе, почему это замечательное место охватила такая волна насилия. Ей захотелось оставить Ирландию и уехать со мной в другое место, но отец был категорически против. Он был очень мужественным человеком. Его приговоры всегда оказывались строгими, но продиктованы они были не местью, а чувством справедливости. Говорили даже, что он сам присутствовал при пытках, но я в это не верю. Даже если это правда, не хочу об этом ничего знать. Неожиданно отец стал чем-то вроде политической фигуры. Он публично выступал против республиканцев в суде, в прессе, по телевидению – везде, где мог. Это привлекло к его личности огромное внимание. Некоторые думали, что он святой, другие считали его дьяволом. Однажды я вдруг открыла для себя, что отец причастен к этому миру ненависти и насилия. Люди начали бросать в окна нашего дома камни и писать на двери слово «убийца». Иногда дети католиков преследовали меня, когда я возвращалась домой из школы. Если бы им удалось поймать меня, то они обязательно меня избили. Однажды мне выбили два зуба. – Анна подняла верхнюю губу и показала Филиппу. – Это искусственные. Отцу пришлось возить меня из школы и в школу на машине каждый день.

Филипп протянул Анне руку, и она сжала ее. Ей приходилось раньше рассказывать об этом, но никогда она не была так открыта и доверчива.

– Маме было намного хуже. В нее начали откровенно плевать. Однажды на рынке женщины-католички окружили ее, выкрикивая «проститутка» и «убийца». То, что я и мама были католической веры, только распаляло всех. Куда бы теперь ни отправлялся отец, его сопровождали полицейские в штатском или специальные агенты. При такой жизни под постоянным присмотром семейный очаг, казалось, вот-вот угаснет. Даже в обычной, мирной ситуации в доме хватало молчаливого напряжения, а сейчас этот брак должен был рухнуть в любую минуту. Мама постоянно чувствовала себя несчастной. Она все время вспоминала прошлое, и знаю – она решила, что брак был ошибкой молодости. Но вскоре все кончилось: отец сел в автомобиль, и тот взлетел на воздух. Соседи рассказывали, будто он предусмотрительно оглядел дно машины, но взрывчатку стали закладывать столь искусно, что найти ее было не просто. – Ногти Анны при этих словах впились в ладонь Филиппа. – Я выбежала на улицу и увидела пылающий автомобиль. Все стекла в соседних домах были выбиты. Я подбежала к машине, отца там не было. Труп нашли на расстоянии ста ярдов вниз по улице, в чьем-то саду. В этот год мы оставили Ирландию и переехали в Вейл. Мать встретила Конни Граф и начала с ней работать. Я пошла в Вейле в школу, окончила ее, а затем вырвалась на свободу.

Наступило долгое молчание, оно заполнило собой всю комнату. Филипп, не выражая сочувствия или симпатии, сидел и смотрел на Анну. Постепенно она справилась с дрожью, убрала руку и увидела на его ладони глубокие следы от ногтей. Анна поднесла к губам руку Филиппа и поцеловала красные пятна.

– Я причинила тебе боль. Прости.

– Не беспокойся.

Вино выплеснулось из бокала, когда Анна попыталась пригубить его. Она прямо и открыто встретила взгляд Филиппа:

– Вечер испорчен, не правда ли?

– Более или менее, я бы сказал.

– Все это в прошлом, но иногда оно возвращается в виде воспоминаний. По правде говоря, насилие всегда выводит меня из себя. И от всего, что я здесь увидела, – Анна сделала широкий жест рукой, указывая на квартиру и мебель, – меня тоже бросило в дрожь. Не могу выносить подобных зрелищ.

– Но ты прекрасно все исправила.

– Что-то мне расхотелось есть. Да и тебе тоже, как я вижу.

Филипп положил салфетку на стол и встал с места:

– Я купил тебе кое-что в Нью-Йорке.

Он открыл дипломат и достал изящный бархатный футляр.

Анна тоже встала.

– Что это?

– Подарок.

Нерешительно она взяла футляр и осторожно приоткрыла крышку. В мягком мерцании свечей Анна увидела ослепительный блеск трех звезд на черном бархате. Пораженная, она взяла их в руки. Простая платиновая цепочка соединяла три камня.

– Что это? Цирконы? – нерешительно спросила Анна.

– Бриллианты.

– О, Филипп. – Камни заиграли у нее на ладони, отбрасывая яркие розовые лучи. Казалось, они не отражают свет, а сами излучают его. Анне почудилось, будто она оступилась и быстро летит вниз. В полной тишине и со скоростью ветра. – Ради Бога, что это все значит?..

Филипп коснулся кончиками пальцев ее губ, приблизился к Анне и расстегнул у нее на шее ожерелье из искусственного жемчуга.

– Красивая женщина без украшений выглядит голой. Бриллианты созданы для брюнеток.

Он надел новое ожерелье, поправил камни на шее там, где прощупывался пульс. Затем Филипп повернул Анну к зеркалу, чтобы она могла полюбоваться на себя. Она не отрываясь смотрела на свое отражение. Три звезды еще ярче засветились на фоне ее смуглой кожи.

– Господи, – только и смогла прошептать она.

– Лучше, чем искусственный жемчуг, я думаю.

Анна повернулась к нему, пораженная и тронутая до глубины души.

– Ради чего, черт возьми, ты сделал это? Предполагается, что я сразу же должна лечь с тобой в постель?

Он с минуту молча смотрел на Анну:

– Об этом следует подумать. Если бриллианты подарены в самом начале, это означает соблазн, в конце – плату за услуги.

Руки Анны задрожали.

– Послушай, – мягко произнесла она, – ты хорошо знаешь, какой момент выбрать, словно точный удар в каратэ.

– Я буду дарить тебе бриллианты каждый день, если ты будешь смотреть на меня так же, как сейчас.

Анна приблизилась к нему, а Филипп схватил ее с поспешной жадностью, столь непохожей на него. Ее губы открылись сами собой, и его рот полностью поглотил их, будто собираясь съесть всю ее сразу. Она почувствовала вкус вина и голодной ненасытной страсти. Филипп с такой силой прижал к себе Анну, что у нее перехватило дыхание.

Жар страсти ударил с такой силой, словно неожиданно распахнулись дверцы топки, и вырвавшееся наружу пламя обожгло тело. Желание этого мужчины было так сильно, что Анна поняла: свершается, может быть, самое важное в ее жизни.

Перед глазами у нее все поплыло. Она почувствовала, что тает и пламя чужой страсти поднимает ее вверх, к самому небу, на двух огромных крыльях.

Его руки и плечи были твердыми, словно камень. С животной грацией и чувственностью пантеры она начала тереться об это мощное тело, забыв все на свете, и слышала в ответ его сдавленный стон.

Филипп подтолкнул Анну к дивану, уложил на нежно-лимонную ткань обивки, еще пахнущую мебельной фабрикой, и раздвинул ей колени. Ее красное шелковое платье совсем неэлегантно собралось в гармошку у талии. А он зарыл свое лицо там, в треугольнике, слегка прикрытом красным шелком белья. Его животный голод будто зажег Анну изнутри, а плоть ее вот-вот готова была разорваться на маленькие кусочки, как при взрыве. Желание выжгло кровь в жилах.

– Подожди, – шептала она, отчаянно пытаясь установить власть и своего желания. – Подожди, слышишь, подожди…

Но он не слышал ее. Он знал, что делает, вернее, знало его сильное, дикое, мудрое, непобедимое тело, и теперь Анне оставалось только смириться. Он сорвал бретельки платья, бесцеремонно расправился с бюстгальтером и обнажил две упругие, красивые, словно спелый виноград, груди. Затем, подсунув руки ей под бедра, зверь легко приподнял Анну и сорвал кружевное белье. Она выгнулась вся, когда он снова заглотнул ее своим ртом, и язык вошел в нее очень глубоко. Его пальцы не переставая играли с грудью Анны, пощипывая соски.