– Мне ничего не нужно.

Натан поднял от удивления бровь:

– Но ты же лишилась работы?

– Она моя мать, и я не собираюсь брать у нее деньги.

– Но потребуются расходы, не говоря уже о времени, которое уйдет на уход за больной. Слишком щепетильной в таких вопросах быть нельзя.

– Я не щепетильна, я просто не хочу – вот и все.

Натан пожал плечами, явно озадаченный подобным ответом:

– Что ж – это твое дело. Есть еще вопросы?

– Есть. В квартире находится закрытый сейф. Тебе известен шифр?

– Проверю, – сказал Натан и вышел из комнаты. Через короткое время он вернулся, держа в руке изящный кейс, сделанный из крокодиловой кожи. – Это твоя мать оставила у нас в секретной комнате. Но информации о сейфе там не оказалось. – Натан положил кейс на письменный стол перед Анной. – Боюсь, что Кейт не оставила ключей от дипломата.

– Может быть, они в квартире, – проговорила Анна, беря чемоданчик со стола. Он оказался неожиданно легким, но в нем явно что-то было. Если бы его содержимое могло пролить свет на тайну, которая завладела матерью в последнее время! Однако каким легким на вес оказалось это непомерное бремя.

Вернувшись домой в Потато-Патч, Анна начала искать ключи к дипломату из крокодиловой кожи. В бюро орехового дерева ей удалось обнаружить несколько ключей без всякой маркировки, но ни один из них не подошел к изящному золоченому замку. В конце концов Анна взяла из ящика кухонного стола отвертку, взломала замок и приподняла крышку.

Внутри оказалось два свертка. Она сразу же открыла больший из них. В нем была стопка новеньких стодолларовых банкнот – всего двадцать тысяч. Слегка ошеломленная, Анна смотрела на деньги. Зачем понадобилось столько наличных денег? Во втором свертке находилось завещание. Оно было коротким и очень конкретным. В нем говорилось, что Кэтрин Келли, в девичестве Кэтрин Годболд, урожденная Катарина Киприани, оставляет все свое имущество, движимое и недвижимое, «своей любимой дочери Анне». И никаких других оговорок о возможных наследниках в этом документе не содержалось. В последнем параграфе упоминалось о необходимости католического погребения, что соответствовало вере завещательницы.

Анна убрала конверт со скорбным документом и почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются слезы. Горячий комок застрял где-то в горле. Ей показалось даже, что мать нежно коснулась ее лица своей рукой. Отдавать себя всю в любви – это было так похоже на маму.

До этого момента Анна никогда реально не представляла себе смерть дорогого и любимого ею человека, своей мамы. В самом расцвете сил, не дожив до пятидесяти лет, – это выглядело совершенно невероятно для Кейт. И какой-то громила в огромных тяжелых ботинках ворвался в жизнь ее матери.

Впервые Анна осознала, что Кейт действительно навсегда может остаться в коме – безжизненное тело, прикованное к больничной койке.

А сегодня на севере Англии Эвелин Годболд должна лечь на операционный стол. Бедная, бедная Эвелин. Ей тоже предстоит провести по крайней мере несколько часов между жизнью и смертью.

В кейсе было еще что-то, в маленьком карманчике. Анна открыла его и вытащила авиабилет на Москву, зарегистрированный в Денвере, багажный ярлык и меню какого-то московского ресторана. Помимо этого здесь находились еще какие-то бумаги. Одна из них оказалась вырванной из записной книжки страничкой, исписанной материнским почерком:

Джозеф Красновский.

Концентрационный лагерь в Варге, Литва.

Апрель 1945 года, лагерь для военнопленных, Восточный фронт.

Май 1945 года, допрос в НКВД.

Сентябрь 1945 года, Горький.

Март 1947 года, Лубянка, Москва, предварительное следствие.

Следователи – Алексей Федоров и Михаил Вольский.

1948 год, Лефортовская тюрьма, Москва.

1949, ГУЛАГ 5431, Тамбов.

1952, ГУЛАГ 2112, Владивосток.

1956, пересыльный лагерь С-56, Ташкент.

1956, ГУЛАГ 732, Киев.

1957, ГУЛАГ 9513, Латвия.

1959?

Анна долго смотрела на эти записи, чувствуя, как мурашки бегут по спине. Прошло немало времени, прежде чем она смогла взять в руки другую бумажку. Это оказалась регистрационная карточка какой-то дешевой московской гостиницы. Наверху было отпечатано: «Гостиница «Одесса», Москва» с адресом и телефоном внизу. А еще ниже два слова оказались приписанными рукой, причем одно из них кириллицей, а другое – латинскими буквами:

РТУТЬ – Quecksilber.

Ни одно из этих слов ничего не значило для Анны. Почерк явно был не материнский. Буквы – на старинный манер, рука слегка дрожала при этом, причем русское слово выписали более тщательно, чем латинское.

Анна сняла телефонную трубку и набрала нью-йоркский номер Филиппа. Он ответил сразу:

– Анна?

– Привет. Я знаю имя человека, которого разыскивала моя мать.

– Как тебе удалось?

– Я нашла кое-какие бумаги в юридической конторе. Они были в кейсе, который мать брала в Россию. Всего несколько бумажек. Его имя – Джозеф Красновский. Это что-нибудь тебе говорит? – с надеждой спросила Анна.

– Само по себе – нет, но фамилия явно славянская. Большинство пропавших без вести – славянского происхождения, хотя они являлись американскими гражданами. Скорее всего, это и было причиной репрессий по отношению к ним.

– Понятно. Но здесь еще и список. Он напоминает даты и названия русских концентрационных лагерей. Список завершается знаком вопроса, поставленным напротив даты 1959 год. Помимо этого, есть еще разные пометки, которые мне вообще ничего не говорят. А ты что об этом думаешь?

Филипп долго молчал, а затем заговорил:

– У меня есть кое-какие связи в американском совете по правам человека в Вашингтоне. Я позвоню и попрошу проверить это имя в компьютерах. Если там что-то есть на него, то мы все узнаем. Они обратятся в правительственный банк данных. Через день мы будем знать почти все о Джозефе Красновском. Может быть, ты и поймешь, почему твоя мать была так заинтересована в этом человеке.

Сердце Анны готово было вырваться из груди.

– Ты действительно так думаешь?

– Действительно.

– Это просто прекрасно.

– Прочти мне все, что ты нашла в бумагах, не пропуская ничего, – повелительно произнес Уэстуорд.

Медленно, слово за словом, она начала читать все, что было написано на листках, по буквам произнеся и русское слово, при этом стараясь изо всех сил. Когда Анна закончила, то ее вдруг осенила мысль, что беспорядочные записи являлись последними вехами той одиссеи, которую предприняла ее мать в течение последнего времени.

– Ведь это важно, не правда ли, – заключила наконец Анна. – Перед нами доказательство того, что Кейт не была сумасшедшей и не находилась во власти иллюзий.

– Я вообще никогда не думал, что она не в себе.

– Зато другие думали. А как насчет этого Quecksilber. Что оно означает?

– Это немецкий вариант слова «ртуть». А что обозначает русское слово, я не знаю. Но проверить смогу. Что ж, неплохо, Анна, теперь у тебя в руках два кусочка какой-то головоломки.

– Но другие, кажется, безнадежно пропали. И я даже представить себе не могу, какой должна быть картина в целом.

– Не будь так пессимистична. То, что появилось имя, – это большая удача.

– Я разговаривала со слесарем, просила прийти и открыть сейф. Внутри наверняка будут еще какие-нибудь бумаги.

– Хорошо.

Анна поколебалась немного, прежде чем спросить:

– А когда… когда ты вернешься?

– Завтра вечером.

– Тогда я приготовлю ужин. Здесь – на квартире матери, – решительно проговорила она в трубку.

– Прекрасно. Только будь осторожна, Анна. – И на другом конце провода повесили трубку.

В больнице ее ждал Кемпбелл Бринкман.

– Рам Синкх хочет что-то сказать тебе, – сообщил он.

– Как ей – лучше? – спросила Анна с отчаянной надеждой.

– Нет, – мрачно ответил Кемпбелл. – Пойдем.

Моложавый доктор-индус ждал их прихода в кабинете, стетоскоп болтался у него на шее. Он встал с кресла, чтобы пожать Анне руку.