Дэвид ощутил вдруг сухость во рту.

– Понятно, – еле слышно произнес он и поднялся.

– И еще, Годболд.

– Да?

Лицо руководителя было словно высечено из камня:

– Бог свидетель. Эвелин всегда была для тебя примерной женой. Может быть, настал наконец момент последовать ее примеру и сделаться добропорядочным мужем?

Дэвид покраснел от смущения. Семья Эвелин была тесно связана с партией консерваторов еще со времен Стэнли Болдуина, и многие весьма влиятельные члены этой партии смотрели на жену Дэвида как на внучку знаменитости (именно это и повлияло в 1947 году на решение Дэвида жениться на Эвелин).

– Мое супружество… – начал было Годболд, но руководитель демонстративно уткнулся в свои бумаги и произнес только:

– Нет, Годболд, нет. Подобные вещи меня не интересуют. Иди.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Он никак не мог привыкнуть к удушливому, словно маслянистому, теплу Таниного дома.

После всех этих лет, проведенных в холоде, у Джозефа явно нарушился природный термостат, и теперь тепло, о котором он так долго мечтал, стало просто невыносимым.

Но Джозеф был настолько слаб и истощен, что не имел сил думать об этом. Он лежал на Таниной постели, укрытый пуховым стеганым одеялом, то приходя в сознание, то вновь погружаясь в кошмары.

Джозеф намучился в первую свою неделю в доме, пока Таня пинцетом вынимала из раны на лице кусочки раздробленной челюсти, бормоча при этом что-то утешительное, чтобы хоть как-то заглушить его стоны. А затем простой иголкой с ниткой она принялась зашивать разорванную в клочья кожу ловкими и твердыми пальцами.

– Не беспокойся, зэк, – всегда в таких случаях произносила Таня, используя это уродливое, режущее слух слово. – Я перештопала много рубашек, и швы у меня всегда получались хорошими.

Но после таких уверенных слов Джозеф всегда слышал, как она плачет в углу.

И потом на него снова обрушивался жар и сны-кошмары.

В этих снах он видел все те места, где был когда-то: озера, горы, большие города. Видел он также колючую проволоку, снег, бараки, в которых вповалку лежали спящие, а утром не все из них могли подняться на ноги.

Видел Джозеф казни, повешенных, камеры пыток. Видел кровь и изуродованные тела, жестокие лица, на которых лежала печать зла, и лица, полные невыносимого, нечеловеческого страдания, – две стороны одной монеты, которой расплачивалось человечество неизвестно за что. Во сне Джозеф слышал и голоса: крики команд либо вопли, взывающие к милосердию, которое так и не сходило с небес на землю.

В снах Джозеф продолжал жить лагерной жизнью, и, казалось, он навечно обречен на эти ночные кошмары.

Таня заботилась о нем, как добрая нянька, она придумывала ему все новые ласковые прозвища, уговаривая поесть чего-нибудь или обтирая неподвижное тело влажной губкой. Днем она могла часами сидеть рядом и смотреть на Джозефа. А ночью ложилась рядом.

– Не кричи так, зэк, миленький, не кричи, – уговаривала она Джозефа по ночам. – Услышат, услышат нас.

А когда крики становились невыносимыми, Таня закрывала большой теплой ладонью рот Джозефа, и агония вдруг отступала, тогда он чувствовал, что как бы растворяется в этом теплом, уютном убежище, называемом ее телом.

АНГЛИЯ

– Они сказали, что мое дело может оказаться очень щекотливым для правительства, – с горечью произнес Дэвид. – Конечно, я не совершенство, но они такие лицемеры, каких Бог и не видывал.

– А на мой взгляд, все они очень уважаемые люди, – возразила Эвелин, расставляя белые лилии в медной вазе на окне. На этом фоне она казалась выше и стройнее. Эвелин надела новое платье из черной шерсти с большими отворотами и широким поясом. На ногах были черные чулки и лаковые туфли на высоком каблуке. Платье было сшито на заказ, и оно подчеркивало прелестную фигуру Эвелин, ее безукоризненную талию.

На другой женщине такой наряд смотрелся бы как траурный. Но на Эвелин все выглядело подчеркнуто элегантно. И даже соблазнительно в своей безупречной строгости.

– Она скоро приедет, – отстраненно произнесла Эвелин, показывая, что ее совершенно не интересует разговор Дэвида с руководителем партии.

Дэвид взглянул на жену, и глаза его сузились. Затем он налил себе еще виски:

– Мне не нравится, что девчонка поедет без сопровождающих. Она и поезда-то никогда не видела.

– Ей все приходилось делать в жизни без твоего участия, Дэвид. Поэтому, я думаю, она вполне сможет справиться с такой задачей, как сесть в вагон поезда Милан – Лондон.

– Боюсь, как бы она не начала болтать с ненужными людьми.

– И тем самым позорить тебя, да? – сухо парировала Эвелин. – Монахини позаботятся о ней, как только она приедет.

– Ах, да, монахини. – Дэвид даже прыснул от неожиданности. Дочь была католичкой – еще одно неприятное обстоятельство, с которым следовало смириться.

Эвелин тем временем поставила последнюю лилию на место.

– Лучше будет, если девочка прибудет без всякого шума. Для ее же пользы. Ей надо будет как-то привыкнуть к новой обстановке, прежде чем появиться на людях.

Эвелин произнесла это хоть и без раздражения, но и без теплоты. Ясно было, что гнев еще не прошел, а только слегка смягчился. Дэвид угадывал настроения жены по голосу, по выражению глаз. Он понимал, что не время противоречить ей, что пока следовало подчиняться во всем. Трудная, почти невыполнимая задача.

В течение шести недель после ссоры Эвелин пугала его. В руках у жены были все козыри, и теперь впервые за время супружества она ни секунды не колебалась, пуская их в дело. Дэвид был уверен, что, не капитулируй он, Эвелин тут же оставила бы его. А хуже этого быть ничего не могло.

Эвелин ясно давала понять, насколько муж зависит от нее, и делала это безо всякого сожаления. Стоило им только развестись, и карьера Дэвида, его финансовое положение и репутация рухнули бы в один миг.

Он ясно видел свое положение и не обольщался. Это качество Дэвид приобрел еще со школьной скамьи, а чувство унижения даже помогало ему в выживании. Ты должен проглотить эту горькую пилюлю, чтобы спасти собственную шкуру. И тогда, возможно, наступит и твое время.

Дэвид не собирался разбираться в истинных мотивах поступков своей жены. Он объяснял их желанием Эвелин наказать его. Когда все понемногу стало успокаиваться, Дэвид попытался иначе посмотреть на дело, но это оказалось ему не под силу, ибо он не мог подняться выше собственного эгоизма.

В конце концов, жена не настаивала на том, чтобы удочерить девочку. Они дадут ей приют, содержание и образование. Конечно, Дэвид в глубине души надеялся, что это всего лишь блажь, которая должна пройти. Если бы Эвелин трезво взглянула на ситуацию, она увидела бы в покинутом ребенке обыкновенную замарашку, ни слова не знающую по-английски. Тогда она сразу бы переменила свое мнение, а если повезет – то и весь каприз кончится в течение нескольких недель, и девчонку можно будет отослать куда-нибудь в отдаленное учебное заведение и забыть обо всем.

Будто читая мысли мужа, Эвелин произнесла вслух:

– О девочке, конечно же, следует хорошо позаботиться и привести ее в порядок. Здесь, в Лондоне, я сама все организую. Отведу ее в нужные магазины и прочее. А затем увезу с собой на север. – С этими словами Эвелин взяла вазу с лилиями и перенесла с окна на фортепиано. Она еще поколдовала над вазой, и та приняла особо элегантный вид, как и все, чего касалась Эвелин. – Думаю, здесь цветы смотрятся лучше.

Дэвид осушил бокал, чувствуя, как живительное тепло разлилось по всему телу. Глубоко вздохнув, он подошел сзади к Эвелин и положил ей на плечо руку. Впервые после ссоры он позволил себе коснуться жены. Эвелин продолжала стоять как ни в чем не бывало.

– Тед Хит напомнил мне, как я был счастлив.

Эвелин по-прежнему молчала. Дэвид заметил, что он не может оторвать взгляд от затылка жены, от пушистого завитка волос. Тот же запах духов, запах жасмина, который преследовал его еще во время их ссоры, ударил Дэвиду в голову: