– Я еще ни разу в жизни не была так напугана.

– Естественная первая реакция, а в следующий раз вам будет намного легче. И вы уже сами сможете свободно передвигаться.

– О Господи, – выдохнула Анна.

– Надо просто привыкнуть к ним. Надо приучить свои глаза видеть все это. – При этих словах глаза незнакомца сузились и Анна поняла, что здоровяк, несмотря на бодрый вид, был намного старше, чем показался вначале. – Впрочем, вас уже ждут, мэм.

Дверь открылась, и старая женщина появилась в темном проеме. Анна собралась с силами и перешагнула через порог.

Седая женщина, которая разговаривала с ней по переговорному устройству, повела Анну в огромную гостиную, со вкусом, но очень просто обставленную традиционной мебелью из дорогих древесных пород, с мексиканскими коврами на полу из керамической плитки. Через стеклянную дверь открывалась прекрасная панорама.

– У вас есть визитка? – спросила женщина, пристально глядя на Анну.

– Визитка? Есть. Конечно, есть. – Она порылась в сумочке и передала ей свою карточку.

Женщина принялась тщательно изучать маленький клочок бумаги.

– Хочу предупредить вас, что мистер Каплан не принимает у себя журналистов без предварительной договоренности, мисс Келли. Думаю, что вы напрасно тратите время.

– Но я приехала сюда не для интервью. Скорее, по личному делу. – Анна сглотнула от напряжения.

Женщина подозрительно оглядела свою собеседницу с ног до головы, но все-таки добавила:

– Что ж, подождите здесь. И вышла из комнаты.

Наконец-то Анна в доме Джозефа. Ее глаза разглядывали все вокруг, жадно впитывая информацию о человеке, которого она так долго разыскивала. В гостиной царил приятный полумрак и прохлада. На стенах висели несколько картин, а над огромным камином – триптих. На каждой из его частей в шесть футов высотой были изображены обнаженные женщины. Анна подошла поближе. Прекрасная художественная техника, выписанные детали тела, а также фон картины говорили о тщательной стилизации под шестнадцатый век. Может быть, под художника школы Альбрехта Дюрера. Но почему-то Анна была уверена, что, несмотря на тонкую стилизацию, картина написана сравнительно недавно. Наконец она нашла подпись художника: Сепп Хилц, 1941. Лица обнаженных женщин были прекрасны, золотистые волосы падали на плечи, а розовые соски, ноготки на пальчиках, интимные части тела выписаны с удивительным реализмом.

Анна решила рассмотреть и другие полотна. Это были в основном портреты, но обнаженной натуры больше не попадалось. Так, одна картина изображала крестьянина, который молотил зерно в поле в удушливый солнечный день. На других холстах были различные семейные группы или старики с суровыми благородными лицами, читающие или просто сидящие, скрестив руки. И все эти люди были выписаны с той же тщательностью и реализмом.

От всех картин оставалось впечатление некоего единства, хотя с первого взгляда это было трудно определить. Пожалуй, их объединяло впечатление солидности и основательности. Будто художники задались целью создать эффект присутствия портретируемых, чувство какой-то призрачной реальности. Наверное, именно поэтому Джозеф отобрал все эти полотна для своей коллекции. Ему необходимо было ощущение чьего-то присутствия. Молчаливые фигуры, может быть, составляли ему здесь единственную компанию, которая не раздражала и радовала глаз. Несмотря на неизбежное одиночество, Джозеф изо всех сил по-своему боролся с ним.

Здесь находился только один сельский пейзаж, выполненный с натуры где-нибудь в Европе: золотистые колосья тяжело клонились к земле под грозовым небом. Он также поражал эффектом присутствия. Рядом в соответствующей раме висело пять змеиных шкур, – прекрасное и странное оформление.

Анна почувствовала слабость в ногах и решила присесть за длинный низкий стол, на котором тоже стояли подлинные произведения искусства. Анна протянула руку и взяла одну глиняную головку. Время сделало ее почти невесомой. Плоский нос и тонкие губы нельзя было назвать красивыми, но здесь чувствовалось какое-то примитивное великолепие. Головной убор в виде змей указывал, что эта голова изображала жреца или самого бога. Как и все другие предметы на столе, голова принадлежала к доколумбовой эпохе и стоила, наверное, целое состояние. Анна поставила ее на место. – Мисс Келли?

Анна не услышала, как Джозеф вошел в гостиную, и, вздрогнув, посмотрела ему в лицо.

Высокий старик держался прямо, вытянув руки по швам. На нем были брюки и рубашка цвета хаки. Шарф того же цвета прикрывал шею. Пышная шевелюра украшала голову, седые волосы касались воротника, но брови были черны как смоль и нависали над черными же глазами.

Анна знала, что ее собеседнику было за семьдесят, но выглядел он не больше, чем на шестьдесят. Смуглая от загара кожа, несмотря на шрамы на лице, была почти без морщин.

Анна не находила слов. Она внимательно вглядывалась в мужчину, пытаясь отыскать хоть какое-то сходство с матерью или с собой. Ей вдруг показалось, что она давно знала это лицо.

Да, это был он.

И в то же время существовало нечто неожиданное, что-то такое, что беспокоило Анну. С одной стороны, это было то самое лицо, а с другой, не о нем она мечтала и не эти черты не раз видела во сне.

Взглядом Анна инстинктивно искала шрам на подбородке. Он был спрятан под бородой. Именно там должна находиться раздробленная выстрелом кость, которая навсегда превратила улыбку в уродливую гримасу. Когда Джозеф заговорил. Анна увидела, как искривилась его нижняя губа.

– Мисс Келли?

– Да, – ответила Анна, обретя наконец вновь голос. – Я Анна Келли.

Джозеф прошел немного вперед, и Анна увидела, что он носит сандалии и носки цвета хаки. В руках он держал ее визитную карточку.

– Вы журналистка? – спросил старик, и его розовая нижняя губа вновь искривилась.

Голос у Джозефа был низким и выдавал истинный возраст. Затруднение в произнесении звука «с» было единственной сложностью, во всем остальном речь оказалась безупречной.

– Да. Но экономка, надеюсь, уже объяснила вам, что я приехала сюда по… личному делу.

Взгляд его черных глаз встретился с взглядом Анны, и она испытала легкий шок. Анна неожиданно вспомнила предупреждение Эвелин: «У него глаза волка». Кандида в своем дневнике писала о том же самом. Взгляд Джозефа был по-настоящему пугающим. Но именно это лицо знала и любила Кандида Киприани. Отсюда и пошли ее корни, и Анна смотрела на этого человека с благоговейным страхом.

– Личное дело?

Анна прижимала к груди сумку. Она заранее приготовила речь для этого случая, но сейчас все вылетело у нее из головы. Нужные слова почему-то не находились.

– Простите, если я помешала вам. Простите, что сама к вам напросилась. Но у меня не было выбора. Я просто боялась, что сами вы никогда не согласитесь встретиться со мной.

– В чем суть вашей просьбы? – спросил старик, и звук «с» вновь был произнесен с трудом.

Анна почувствовала себя беспомощной, почти загипнотизированной взглядом этих черных глаз.

– Я… не знаю, с чего начать.

Джозеф стоял неподвижно, пристально глядя на посетительницу. Эвелин говорила об ужасном уродстве, но за эти годы, наверное, была сделана уже не одна пластическая операция. Анна поняла, что она напоминает кролика, неожиданно попавшего в свет фар приближающегося автомобиля.

– Простите, но я, наверное, произвожу впечатление человека, выжившего из ума. Мое имя ведь вам ничего не говорит?

– Ничего.

– Думаю, что мое сообщение может произвести на вас очень сильное впечатление.

Джозеф продолжал по-прежнему хранить молчание. Тогда Анна решила продолжить, чувствуя при этом, как дрожит ее голос:

– Мою мать зовут Кэтрин Келли, а в девичестве ее фамилия была Годболд, урожденная Катарина Киприани. Ее мать звали Кандидой Киприани.

Анна не знала, какой реакции она ждет на свое сообщение, но это каменное лицо, казалось, не способно было выразить ничего. Джозеф продолжал стоять и смотреть на Анну.