В настоящее лето, без серы, без лавы, с травой и деревьями, попали как-то неожиданно, сразу. Раз — и лето! И все цветет, и все пахнет. Между десятой и одиннадцатой горой расположились благодатные богатые угодья, которые показались им Раем. Цветущие долины, изрезанные холмами и сопками с горячими источниками, раскинулись на два дня пути. Со множеством ручьев, которые сливались в горные бурные потоки, с чистыми озерами и минеральными источниками — птицы орут, несметным количеством обживая и изгаживая скалы и склевывая в снегу красноватых червей, пасутся животные огромными мирными стадами, никуда не торопясь. И то и дело приходится пересекать мшистые лесные массивы с вековыми деревьями, а то вдруг поле — и будто специально кто-то насадил цветники. Цветы, как на подбор — редчайшие и вряд ли открытые миру, или сад…
Наконец-то наелись до отвала душистым медом, земляникой и самими первыми, еще не полностью вызревшими плодами и орехами, напились липового чаю. Радость Борзеевича омрачало только железо, которым он тяготился, испытывая непреодолимое желание от него избавиться и обрести, наконец, твердость ума и духа, которые при таком бремени то и дело норовили покинуть его. И как только набрели на липу, Манька остановилась, тяжело вздыхая. Железо было предназначено ей, а не Борзеевичу, не часто ей доводилось перекладывать его на чьи-то плечи. Борзеевич наоборот, липе обрадовался и просиял. Но когда и Дьявол остановился, как всегда, уязвив старика, теперь уже в недержании данного слова и собираясь выполнить обещание — запротестовал.
— Прахом я стану, если железом напугают. Я не человек, чтобы смотреть на приятное, а не на явное. — Борзеевич покраснел до кончиков волос, покосившись на золотую монету в оправе креста крестов. Тяжело вздохнул, и лицо его сделалось печальным, он как-то сразу ссутулился, подбирая брошенный рюкзак. — Я не рукотворный, человек меня ищет, а не я человека. Маня, избавляйся от таких друзей, предаст и мучителей приведет…
Манька и расстроилась, и обрадовалась, и защемило в груди. Хоть и учил ее Борзеевич не от чистого сердца, никогда у нее не было такого друга. Она видела, как он болезненно скривился, сердито покосившись на Дьявола. Горбушку из его кармана и посох она забрала, чтобы хоть один из них мог порадоваться голубому небу и летнему теплу в полную силу.
— Тогда надо избавляться ото всех! — усмехнулась она. — Потом расскажешь мне, что чувствуют без железа, — попросила она, поднимая в руках оба посоха. — На пол дня, — успокоила она его.
Дьявол с одобрением обнял Борзеевича за плечо, пристроившись рядом.
— Вишь, как с железа-то поумнел! — произнес он удивительно проникновенно. — Ты лучше, чем о себе думаешь, ты — луч света в темном царстве.
Но вместо того, чтобы обрадоваться, Борзеевич вдруг хмыкнул, хлюпнул носом, и глаза его стали грустными и влажными. Внезапные перемены настроения были ей знакомы, Манька перевела взгляд на железные башмаки, которые остались на Борзеевиче. "Уйди, совесть! — обругала она себя, подавив мгновенный порыв снять с Борзеевича и железные обутки, пристраиваясь рядом. Борзеевича было жаль, но вместе они железо быстрее снашивали. Она улыбнулась ему во весь рот, чтобы хоть чуть-чуть поднять настроение.
На пятнадцатый день остановились у подножия следующей, одиннадцатой горы, которая тоже упиралась вершиной в небо. И склон у нее был крутой, хотя с Вершины Мира она такой не казалась.
— Я так думаю, что ты на ней хотел себя увековечить, но потом понял, что она не отражает твою самость! — пошутила Манька, засмотревшись на представшую перед ними гору.
— Это правильная гора. Здесь тайна великая скрыта, — серьезно ответил Дьявол, снимая рюкзак с Борзеевича. — Мы пришли.
— В смысле? — удивилась Манька.
— Во всех смыслах, — ответил Дьявол, снимая рюкзак и с нее тоже. — Железо лучше всего снашивать в горах.
Никто с Дьяволом спорить не собирался. Тем более, что место он выбрал как всегда самое удачное и живописное. Обрадовались. Столько времени провели среди камней и белого снега, что теперь, когда снова было на что смотреть, глаза разбегались и никак не могли насытиться яркими живыми красками. Красоту пили, как живую воду, и лечились от нее, обращая внимание на такие мелочи, какие ни за что бы не заметили раньше. Они остановились на открытом месте на берегу огромного озера, в ширину километров двенадцать, а в длину другой его конец тянулся до самого горизонта. Неподалеку начинался густой лес, который закрывал склоны горы, прямо — сочные луга, со стадами животных, которые по большей части считались вымершими и совсем не боялись человека, с любопытством рассматривая Борзеевича, который обзывал их то одним словом, то другим, успевая пощупать за шерстку и заглянуть в рот, а позади скалы, обжитые миллионами птиц, от крика которых почти оглохли.
— Вот тебе и разгадка, — сказала Манька Борзеевичу, который крутил головой в разные стороны, — почему неизвестный художник обозначил на рисунке мамонта и себя с дубинкой. Бывал просто в этих местах… Мы тоже будем бегать с дубинками за мясом!
— Но-но-но! — предостерег их Дьявол. — Тут заповедник! Мой заповедник! Лето тут немного раньше наступает и стоит дольше, чем на равнине. Теплый воздух сюда приходит от огненной реки. Через десятую гору он легко достигает заповедника, а дальше его одиннадцатая гора не пускает. Вот для чего она такая высокая… И вас тут не было бы, если бы я не привел. Никто ни за кем бегать не будет! Я размножу их, когда человек вымрет, уничтожив всех животных, которые еще умудряются противостоять человеку и человечеству в целом. Но рыбой и подножными кормами питаться разрешаю.
Лагерь решили устроить в небольшой пещере, чуть выше того места, где озеро могло бы достать их, если вдруг весь снег сойдет с гор, собираясь в нем, как в закрытом резервуаре. Огромные потоки вод стекали в него, обрушивая тонны льда и снега, которые за зиму накопились на склонах и на вершине. Само озеро было необыкновенно теплым и даже горячим. И не удивительно, следующая гора, покрытая паром, которая одним концом упиралась в озеро, по всему подножию была устрашающе изрыта гейзерами, которые внезапно мощными фонтанами вырывались из-под земли. Наверное, и в самом озере горячих источников было немало. Манька нарубила хвойных веток и насобирала с сенного дерева сено, устраивая постели для себя, для Борзеевича, и на всякий случай для Дьявола, пожалев, что сенные деревья не растут за горами. С одного такого дерева сена получалась целая копна, и в любое время еды хватило бы всем животным. Или хотя бы на зиму листья с деревьев не опадали… Вот было бы здорово!
Дьявол и Борзеевич отправились собирать с запасом хворост и промышлять припасами к столу. Собирали что поближе, больше осматривая место и примечая, как и куда пойти назавтра. День до вечера решили отдохнуть. Дьявол разрешил обустроить пещеру и устроится с комфортом, осваивая новую землю. На вечер для ужина замочили в рассоле утку, предполагая запоздалое празднование по случаю покорения Вершины Мира. Таких уток в миру было еще много. На обед насобирали грибы и запекли на деревянных шампурах, изготовленных по случаю. Грибы себе каждый собирал сам — Манька нашла только сыроежки, Борзеевичу повезло больше, он набрел на два белых гриба, а Дьявол собирал все подряд. В достатке обнаружили луковичные и пряные травы на приправу, коренья и земляные орехи, заварили чай из мяты.
Дьявол зачем-то на этот раз собрал только самые ядовитые грибы, смакуя и нахваливая их вкусовые достоинства. Манька из любопытства обменяла одну сыроежку на ложный опенок, попробовала на вкус и тут же выплюнула, вернув его Дьяволу и забрав назад свою сыроежку — еда ему не требовалась, таким образом он поддерживал компанию, вникая во все их тяготы, и переварить мог все, что угодно. Другое дело Борзеевич, который побаловать едой себя любил. Без еды он становился раздражительный, нес всякую околесицу о вкусной и здоровой пище, посвящая и Маньку и Дьявола в тонкости заморской кухни. От его рассказов урчало в животе и, не переставая, текли слюнки, не успевали глотать.
