Лампа желаний была ничуть не хуже золотой рыбки, разве что ограничивала количество желаний — у лампы их было всего лишь три. Но на первое время ей хватит и трех. Первое, представить чудовище и мятежников, второе, убрать проклятые земли и вернуть колодец с мертвой водой для вампиров и драконов, а третье… Над третьим стоило подумать, чтобы не ошибиться — возможно, золотую рыбку… Или, глядишь, сама заплывет в приготовленный для нее бассейн, и тогда с третьим желанием можно было не торопиться, а хотя бы для того, чтобы удержать в покорности драконов.

— Но столько погибших! — горестно воскликнул Его Величество, расстегивая молнию куртки, чтобы она могла обнять его, просунув руки в подмышки. — Силы не равные!

— Забудь! Это лучшее… худшее, — поправила она себя, поймав удивленный взгляд мужа, — что я могла бы увидеть!

Глаза ее радостно светились…

— Так-так-так! — Борзеевич застал Маньку врасплох и был на взводе. — Мышей ловим, цветочки нюхаем?! Сен-Сей отвалит обоим… Ты, почему опять удар не держала? Ведь получалось же! — искренно и с горечью удивлялся он, негодуя. И сердился, жалея себя. — Не руки у тебя, а крюки… Я, Манька, не собираюсь нарезать круги! Башмаки твои железные износил вместо тебя! Пожалей мою седую старость! Сен-Сей не зря нас предупреждал, что после гор бегом придется бежать, все-таки там вампиров не то, что за горами. В цивилизованное общество спускаемся!

Но Манька нюхала цветок и морщилась — обиженная на весь белый свет.

— Манька, Сен-Сей сказал, что отдыхать будем, когда к финишу пробьемся и уляжемся рядочком… Почив от юдоли земной в юдоли скорби… — Борзеевич не унимался. Он не мог понять, почему его не слушают. Или не слышат. Он обиженно выпятил губу и шмыгнул носом. — Ведь успели бы, если б ты не ловила мышей!

— Не знаю, Борзеевич, не знаю, что со мной?! Ей богу, как мышь под землей заворочалась, на меня какое-то затмение нисходит… Обратная реакция!.. Так и хочется ее в руку взять — и думаю: вот, бедненькая, завалило, поди, выйти не может!.. И слух… — Манька прислушалась к своему слуху — она стояла в неестественной позе, слегка наклонив голову, вжимая голову в приподнятые плечи, и не замечала. — Безусловно, стал хороший, — сделала она вывод. — Ни одной мыши пропустить не могу, уши в ту сторону как парус разворачиваются… А тебя и Сен-Сея… не слышу, хоть убей! И как-то странно… сорвалась бы и полетела… словно зовет кто-то… — она прижала руки к сердцу и прослезилась. — Да так зовет, что сердце щемит! Ноет и зовет, ноет и зовет! — положила цветок на землю и снова стала рассеянной, переминаясь с ноги на ногу. — Помню, всегда любила, как цветы пахнут, а сейчас противно! Они все тут такие?

Уши ее вдруг задвигались, в расширенных зрачках промелькнул хищный огонек, она резко повернула голову в сторону, откуда шел звук, уставившись в точку ниже уровня земли.

— Сен-Сей… Дьявол! — испуганно заорал Борзеевич, бросившись нарезать круги по поляне, взывая, как заблудившийся. — Манька у нас… Манька заболела! Господи, никогда тебя нет, когда надо! — рассердился он, взводя молитвенно руки. — Дьявол! Маньку шизофрения скрутила!

— Ой…. А что это? — с ужасом уставилась на него Манька, на время оставив мышиное гнездо, уловленное сенсорами.

— А это, Маня, болезнь такая… — Дьявол встал из-за спины. Он не любил являть себя перед глазами народа, понимая, что не каждому дано выдержать явление телепортации. — Когда ума много, а объяснить некому! Больше скажу! — сказал он загробным похоронным голосом, представ в белом халате с черной повязкой на глазу и дырочкой для фокусировки зрачка, хотя у него и зрачков-то никогда не было — так, одна муть, которая временами светилась, испуская лучи, а временами бывала такой черной и бездонной, что стоило посмотреть ему в глаза, как голова начинала кружиться, будто сознание уже отлетает. — Замечательные ее свойства прекрасно характеризуют человека с четырех сторон: флегматик, сангвиник, меланхолик, холерик… Юнга один вывел, который, чтобы его плохими словами не называли, начал заниматься такой стальной наукой, как психология, придумывая обзывательства для других. Ужас, Манька, если я начну тебе объяснять, как люди уважают землю, которую изнасиловали! В общем, псих ты…

— А ты попробуй, — попросила Манька, повременив. Мыши опять зашевелились, и отвлечься, настраиваясь на Дьявола, ей удалось с трудом.

— Шизофрения — Дьявол заложил руки за спину, прошелся взад-вперед, чуть полусогнувшись. На носу его появились очки с треснутыми стеклами, в руках указка, будто перед ним была огроменная аудитория с множеством студентов: — расстройство, характеризующееся психотическими симптомами, не обусловленными органическим или аффективным нарушением. Эти симптомы включают в себя бред, галлюцинации, расстройства мышления и восприятия вплоть до выраженных форм искажения реальности, — голос Дьявола звучал твердо, и так уверенно, что сомнений не оставалось: шизофрения — это конец света. Он чеканил каждое слово, будто констатировал причину, вызвавшую глобальную катастрофу, которая уже случилась, обвиняя в этом всех, кто присутствовал в зале. — В острые фазы больные регрессируют к наиболее примитивным уровням интрапсихического и интерперсонального функционирования. В их осознанных переживаниях преобладает первичный процесс мышления, характеризующийся сгущениями, смещениями, экстенсивным использованием символов и нарушениями восприятия. Подобные феномены выражаются в форме галлюцинаций, бреда, неконтролируемой разрядки влечений и прочих необычных поведенческих проявлений, типичных для острой шизофрении. Например, твое, Маня: депрессивно-неравнодушное отношение к братьям нашим меньшим, характеризует твое больное состояние — с острой стороны… — поставил он диагноз.

Помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением. И посчитав, что первую часть она переварила, продолжил с не меньшим воодушевлением.

— В интрапсихическом отношении значительно искажены представления о себе и объектах, не сдерживаются инстинктивные влечения (доминируют агрессивные дериваты), сверх-Я регрессирует к примитивным и ненадежным уровням, нарушается оценка реальности…

Заметив Манькину растерянность и вслушивание в его речь, в которой она пыталась уловить знакомые слова, он сделал удивленное вопрошающее лицо:

— А как нам расценить агрессию твою? Вот если бы ты на медведя с рогатиной, ну, или на оленя с чем-нибудь, мы бы поняли: проснулся первобытный инстинкт, охотник заговорил, ну, или браконьер — кто бы назвал тебя шизофреником? А так — мыши! Мышей-то как объяснишь?

Дьявол расстроился. Манька проглотила комок, соображая в уме, сколько запущенная ее болезнь проглотила от Дьявольских объяснений, ибо сама мысль была ею безнадежно упущена. Но главное она все же поняла: расстроенная психика обрела самостоятельность.

— Как правило, — продолжил Дьявол профессорским тоном, мельтеша перед глазами взад-вперед, — такие защитные действия, как примитивное отрицание, проекция, изоляция и расщепление, являются характерными для шизофренических индивидов попытками сохранить внутренний контроль и поддерживающие социальные отношения, чтобы избежать психотического регресса в ситуациях стресса.

Манька поняла: "отрицание… попытка… сохранить… контроль… чтобы избежать регресса…" Это значило только одно, шизофрения не лечилась, и как бы она себя не вела, ей нельзя верить! А все остальное было ею выдумано, даже свое здоровое состояние.

— Как правило, психоаналитики — Дьявол поднял к верху палец, обращая на свои слова особое внимание, — объясняют шизофрению особенностями раннего развития в семьях, где родители страдают выпаженными психопатологическими расстройствами, — Дьявол остановился и прямо в глаза спросил: — Твои родители были больными людьми? Свою роль играют как генетические факторы, так и факторы внешней среды.

— Наверное… — Манька не нашлась чем возразить, задумавшись. — Здоровые родители детей в болото не бросают… Были. Это как-то лечится?