– Ладно, пожалуй, если я не заполню этот бланк, никто так и не узнает, что я сюда попал, – произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мне трудно было решить, кому сообщить о своем аресте. В первую очередь я вспомнил о Габриэль, но вдруг почувствовал, что это было бы ошибкой. Другой вариант – моя мать, но она сумасшедшая. Я представлял, как полицейские звонят моей матери и говорят, что я в тюрьме, а она отвечает «Очень мило», вешает трубку и рассказывает пустой комнате, что кто-то оповестил ее по телефону о моем аресте. Через четыре часа она будет гадать, почему ее никто не накормил.

Я указал ее имя. По крайней мере она наверняка будет дома, когда они позвонят.

– Нет, не пишите ее имя, – велел полицейский.

– Я не знаю, кого еще указать.

– Вы не можете называть того, кто сам – как это говорится? – заключенный.

– Что? – переспросил я.

– Ваша мать тоже арестована.

– Вы арестовали мою мать?

У меня зашел ум за разум: это было уже слишком. Но я постарался сосредоточиться на конкретном вопросе: какого человека я могу назвать? Может, Габриэль или того, кто лучше разбирается в местных реалиях? Они арестовали мою мать. Но почему? Я был потрясен и уже впадал в отчаяние, поэтому написал имя Олаи, ее мобильный номер и рабочий телефон.

– В чем нас обвиняют? – снова спросил я.

– Вам все объяснят, – повторил полицейский. – Мы вас арестовали в качестве превентивной меры.

Мужчина встал и постучал в дверь. Ее отперли снаружи.

– Вы можете оставить мне снимок? – спросил я. – Это моя улика.

Мужчина держал фотографию в руке и как будто ее взвешивал.

– Это наша улика, – заявил он.

Меня отвели в камеру, расположенную двумя этажами ниже.

Мне подумалось, что можно сбежать, если предпринять решительные действия. Промчаться по коридорам и выскочить на улицу, где-нибудь спрятаться и постараться доказать свою невиновность. Какая у меня альтернатива? Позволить запереть себя на неопределенный срок, потому что полиции нравится наугад сажать людей?

Я покорно вошел в камеру.

Там тоже не было окна. Низкий белый пластмассовый стул, на полу – синтетический матрас без простыней. Еще раковина, а в углу унитаз.

Перед заселением в камеру меня заставили расстаться со всем личным имуществом: часами, телефоном, ключами и кошельком.

– Вы можете дать мне квитанцию? – спросил я. – Мне нужен полный список изъятого.

Один из охранников сказал:

– Вам все вернут.

Он дал мне пластиковую бутылку с водой, потом осмотрел меня с головы до ног, как будто в чем-то подозревал. Вероятно, это ничего не значило, но я был представителем среднего класса без тюремного опыта; я не имел ни малейшего понятия, чего мне следует бояться, а чего нет. Не знаю, какие выводы сделал охранник, но прежде чем захлопнуть дверь, он достал пачку сигарет и тоже дал мне две штуки.

Из полицейского участка меня перевезли в настоящую тюрьму за городом. Это была долгая поездка в фургоне без окон. Не могу точно определить время, но думаю, что она длилась не менее часа. А мне показалось, что прошло целых два.

Я попал в современную, хорошо оборудованную тюрьму; это было уже что-то. Пахло сигаретами и свежей штукатуркой.

Похоже, здесь существовала система, при которой вызывающие доверие заключенные отвечали почти за все. Один из них открыл камеру и принес большую тарелку с булочками, мясом и сыром и еще одну бутылку воды. На пищу жаловаться не приходилось.

– Можно мне сегодня помыться? – спросил я.

Мужчина не собирался обсуждать это со мной, или, возможно, он меня не понял.

Я попытался наладить с ним контакт.

– Извините, но раньше я никогда не был в испанской тюрьме, – начал я.

Это его рассердило.

– Вы не в испанской тюрьме, – заявил он. – Это Страна Басков под нелегальным контролем испанского и французского правительства.

– Боже мой! – вырвалось у меня, и я сразу пожалел об этих словах.

Мне хотелось найти с ним общий язык, и я понадеялся, что его английский не настолько хорош, чтобы до конца понять мою реакцию.

– Вы правы, – заявил я, – я хотел сказать то же самое: это тюрьма страны-поработителя.

Это прозвучало неуклюже и бессмысленно.

Мужчина пожал плечами и поискал что-то в кармане.

– Это вам. – Он протянул мне пачку сигарет.

Немного позже дверь открылась, и меня отвели в комнату для допросов. Там меня ждал тот же человек, который разговаривал со мной вначале.

– Я хочу, чтобы вы мне объяснили, почему вы здесь, – произнес он.

– В тюрьме? – спросил я.

– В Стране Басков.

– Я здесь работаю. Я переехал сюда, потому что заключил временный контракт. Мой работодатель – английская фирма «Банбери». – Я надеялся, что последняя информация чем-нибудь поможет мне.

Он посмотрел в какие-то бумаги:

– Ваша мать из Ирландии.

– Нет, она из Англии.

– У нее ирландский паспорт, – уточнил он.

Тон у него был такой, словно я вру, но он заставит меня выложить правду. Но правда заключалась в том, что моя мать приехала из Англии, а паспорт ее был ирландским потому, что ее мать была ирландкой и Джанси там родилась.

– Она покинула Ирландию, когда ей было десять лет, – сообщил я.

– Значит, ваш отец из Бильбао, а ваша мать ирландка.

– Это не так.

– Что не так?

– К чему вы клоните?

Я старался вести себя разумно, чтобы ему стало ясно, что они ошиблись.

– Вы проводите много времени с террористами, а нам известно, что они тесно связаны с вашей ИРА. Мне нужно знать, что вы здесь делаете.

– Кто? – удивился я. – Кто террорист?

Он сверился со своими записями:

– Олая Мухика.

– О, перестаньте!

Было очевидно, что он не боялся обвинений в клевете и мог бойко навешивать на людей ярлыки преступников. Только в тот год французы и испанцы арестовали более ста сорока подозреваемых в связях с ЭТА, так что раз Олая не вошла в их число, она то ли была очень мелкой рыбешкой, то ли вообще не имела отношения к организации. Но это не помешало ему назвать ее террористкой.

Потом допрос принял другое направление.

Он сказал:

– Нам нужно решить, какие обвинения выдвинуть против вас и вашей матери. Но сначала должен заметить, что нападение на полицейского является очень серьезным преступлением. Вам не стоит ожидать снисхождения.

– Я не нападал на полицейского, – заявил я.

Представитель Главного управления порылся в своей папке и вынул полароидный снимок, который я им передал.

– Вы отрицаете, что ваша мать сделала эту фотографию, после того как пыталась напасть и поджечь этого мужчину? – спросил он.

– Он полицейский? – Я был поражен.

Мужчина кивнул.

– Вот повезло, – проговорил я.

– Вы сказали «Вот повезло»?

– Это нельзя перевести буквально. Английская ирония.

– Ирония?

Меня оставили в покое, и я провел в камере весь остаток субботы; правда, днем меня отвели в душевую. Душем и туалетом служило одно и то же место с двумя выступами для ног. Ни мыла, ни шампуня мне не выдали, но вода оказалась горячей. Слишком горячей, и не было никакой возможности отрегулировать температуру.

Я вернулся в камеру и обнаружил, что мне принесли бумагу, конверты, марки и ручку.

Я лег на синтетический матрас и стал думать.

Какие можно найти объяснения?

Первый вариант – государственный терроризм. В Соединенном Королевстве рядовые представители среднего класса убеждены, что нельзя быть арестованным без всякой причины. А в Испании всем известно, что людей сажают за решетку в массовых количествах. Власти демонстрируют нетерпимость к ЭТА, ее политической партии и любому, кто им помогает. Правительство уверено, что большинство населения все равно его поддержит, невзирая на то что гражданские права нарушаются, а многие дома на рассвете берут штурмом.