— Это называется ко второму акту! Скажи спасибо, что я подменял Кирилла, а то бы видел ты меня, как свой собственный затылок. Сбрасывай свой лапсердак и идем! Ниночка сейчас должна исполнять вариацию.

Скользнув в одну из дверей галерки, они оказались в мире переливающихся звуков и затаенной тишины переполненного зала. Казалось, музыка текла в затемненные ряды партера, ярусы балкона и галерки из яркого, сказочного окна в другой, возвышенный мир, где все так волшебно и прекрасно. Там не было нудного, холодного дождя, хотя и бушевала непогода глухими раскатами грома, не было крови и страданий людей, пусть рыдали аккорды скрипок и набатно гудели литавры. Музыка и движения танцоров дополняли друг друга, без слов доносили в самое существо человека — тоже в этот миг возвышенного и окрыленного — благородный порыв, очищение — те, что не проходят сразу, а памятны на всю жизнь.

Попав в этот мир, Алексей забыл о тяжелом дне. Он не чувствовал усталости, как не ощущал и своего собственного тела. Невзгоды и тяготы отступили, ушли прочь, хотя Алексей знал: он снова вернется к ним завтра, однако чувствовал теперь, что готов был перенести и большее, ради жизни и этого высокого искусства, к которому прикоснулся теперь.

Праздник музыки ширился, выплескивая все новые приливы радости, а на сцену, словно буйный, пенистый прибой, стремительно и легко выскальзывали из-за кулис неотличимые друг от друга и совершенные до неповторимости танцовщицы. Их кружение, их полет напоминали реющих над пучиной белокрылых птиц. Может быть, все это было и не так, может быть, пучину музыки и света вообразил себе Алексей, но иного представления у него не возникало.

Зал ожил, зааплодировал. Танцовщицы, застыв на мгновение на пуантах, склонили головы, а потом, как одна, вскинули их вверх. Глаза танцовщиц горели от счастья, они уже не казались сказочными волшебницами, а были самые земные и вместе со зрителями радовались тому, что искусство продолжало жить.

Только в эту минуту Алексей узнал одну из многих девушек, разбегавшихся теперь на прямых, пружинистых ногах к боковым кулисам. Это была Нина, его Нина, с задорно распахнутыми крылышками бровей, с ясным взглядом широко расставленных глаз.

Гул аплодисментов нарастал, не давая дирижеру взмахнуть палочкой, чтобы продолжить спектакль, и девушки уже бежали обратно к рампе. Алексей смотрел на Нину и думал, что она тоже видит его, не может не видеть. Он неистово, вкладывая всю силу, бил в ладоши, пока Юра не дотронулся до его локтя и не потянул к выходу.

— Идем! — шепнул Юра. — Ниночка больше не выйдет, ты можешь прозевать ее.

Они встретились в тамбуре служебного входа. Лицо Нины обострилось, побледнело. Наверное, устала. Но глаза смотрят так же ясно и тепло, как в тот солнечный день: в них радость и грусть одновременно.

— Боже, сколько мы не виделись! — говорит Нина. — А все равно кажется, что только вчера…

Алексей соглашается, он подтверждает глазами сказанные Ниной слова. Да, ему тоже кажется, что прошел всего какой-нибудь один день, и он произносит:

— Война…

«Опять война?» — В глазах Нины возникает укор, на ровном белом лбу вздрагивают и тотчас исчезают две крохотные морщинки.

— Она все еще не кончилась… — продолжила Нина. — А вы по-прежнему мстите за наши города?

— По-прежнему, — вспомнив о Паше, мрачнеет Алексей.

— А мы по-прежнему поднимаем дух мстителей.

— И очень здорово!

— Ты видел спектакль?

— Не весь, только самую малость.

— И видел меня?

— Конечно! А ты?..

Нина смеется, сжимая руку Алексея.

— Кажется, что видела. Когда я выхожу на сцену, мне всегда кажется, что ты в зале.

Подошел Юра в блестящем прорезиненном макинтоше, переступил нетерпеливо на месте.

— Ну, ладно, — обратился он к ним обоим. — Вы воркуйте, а я пошел.

— Ты думаешь, Юрочка, мы будем стоять здесь до утра? Идемте! — сказала Нина и взяла Юру и Алексея под руки.

Воздух на улице стал морозным. Холодный ветер тянул с реки, напоминая о скором приходе зимы. Во все стороны от театра спешили зрители, запахивая плотнее свои одежонки, поднимая воротники. Никто не рассчитывал на автобус или трамвай.

Пока Юра, Нина и Алексей прошли сквер и еще полквартала в сторону гостиницы, улицы стали совершенно пусты, и только одна женская фигура маячила где-то на противоположном затемненном углу.

Юра распрощался на пересечении двух давно уснувших улиц и ушел, как он сказал, по принципу: «Третий — лишний». Нина прижалась к Алексею, и он, чувствуя, как она дрожит от холода, обнял ее плечи, стараясь заслонить от ветра. Они шли все быстрее, и Нина, не попадая в ногу широко шагавшему Алексею, все время смеялась, приноравливалась к нему и вновь сбивалась на мелкий шаг. Неуютность ночных улиц, пронизанных ветром, который нес колючие ледяные иглы, гудящая во всем теле усталость, постоянное чувство голода — ничто не заглушало радости их встречи. По этой безлюдной ночи и беснующейся непогоде они готовы были идти бесконечно, лишь бы быть вместе.

Окна гостиницы посылали тусклый отсвет на влажный асфальт. Там, в вестибюле, толпились вернувшиеся после спектакля актеры. У кого-то в руках заманчиво поблескивал чайник с кипятком, кто-то спешил вверх по лестнице с охапкой подушек и одеял. Вся жизнь эвакуированных актеров, художников, композиторов, которую можно было наблюдать через окно, говорила об их суетных буднях, домашнем неустройстве, но там, как подумалось Алексею, было весело и тепло. Нина словно угадала его мысли.

— Мы тоже можем напиться чаю, — сказала она. — Хочешь зайти к нам? У нас с тетей отдельный номер. Идем, идем! — настаивала она и, не дожидаясь, что скажет Алексей, вошла в вестибюль.

Уже закрывая за собой дверь, Алексей взглянул в ночную улицу и увидел Настю. Она повернулась спиной, ежась от ветра, засунула руки в карманы пальто и побежала вдоль улицы, по которой только что шли Нина и Алексей.

Появление Насти вызвало досаду: ну зачем ей понадобилось выслеживать его? Ведь это ничего не даст. Их ничто не связывает, и нет такой силы, которая заставила бы его, Алексея, быть с Настей.

— Ну, что же ты медлишь? Идем! — позвала Нина. — Тетя Амалия меня заждалась. Она всегда к этому времени готовит чай.

Они поднялись на шестой этаж и вошли в небольшую комнату, в которой не было ничего, кроме двух кроватей и круглого стола. Не было и тети Амалии, которая, видимо, ушла за кипятком. Нина повесила плащ в небольшую нишу и принялась расстегивать пуговицы на пальто Алексея.

— Тетя Амалия — золотой человек. Она родная сестра мамы. Это ей обязана я театром. Она когда-то танцевала сама, а теперь заведует балетной труппой. Только, ради бога, не стесняйся. Ты сам увидишь, какая она простая и добрая. Чего же ты стоишь? Садись вот сюда. — И Нина провела его к столу. — Смотри фото, а я разыщу тетушку.

Нина поцеловала Алексея в щеку и выбежала в коридор. Он сел и взглянул на фотографии. Это были знаменитые артисты балета — Уланова, Дудинская, Балабина, Вечеслова, Сергеев, Чабукиани… Всех их Алексей видел на сцене и теперь с интересом рассматривал на фотографиях. А вот и Юра в роли Нурали. Он весь устремился вперед, выбросив в стороны руки. Глаза горят диким восторгом, в плотно сжатых зубах — лезвие кинжала. Эту фотографию Алексей видел и раньше, но она никогда не производила такого впечатления, как теперь. Юра предстал вдруг не простым, обыденным парнем, каким знал его Алексей много лет. Он был из того прекрасного мира, возвышающего человека и своей необъяснимой силой поднимающего его дух, из мира, который раскрылся перед Алексеем в этот вечер, когда он вошел в зрительный зал театра. Какие все-таки удивительные люди актеры и как они могут уходить в иные времена, обретать страсти живших когда-то или живущих теперь героев и вновь возвращаться в обычную жизнь, становиться просто людьми… И ничего в них не остается от игры, они могут так же радоваться и грустить, совершать добрые или дурные поступки, как все.