Когда меня забирали в 60-м, такого не было. Тогда все было проще, наверное, поэтому и родился у меня такой план «контрареста». Тогда вначале приехали за Соломоном. Как только его увезли, его мама села на автобус и приехала ко мне. Я был на больничном, немедленно встал с постели и смотал удочки. И правильно сделал. Как я узнал потом, «они» не знали, что я на больничном, и приехали за мной на работу, в Кировский райотдел милиции. Там, конечно, переполошились, немедленно опечатали мой рабочий сейф с лежащим там пистолетом Макарова – личным оружием оперсостава советской милиции. Пока приехали ко мне домой, время упустили. Целый день бродил я по улицам Ленинграда, ожидая, когда выпустят Соломона Его выпустили в полночь. Соблюдая предосторожности, мы встретились. Соломон рассказал о допросе, мы согласовали общую линию и договорились, что, если будут слишком давить, отказываемся отвечать на вопросы вообще. Тот, кто отказывается первый, втыкает в цветочный горшок в коридоре спичку, головкой вверх, чтобы прекратить одновременно. Когда на завтра рано утром за мной приехали, психологически я был готов к допросу.

Начальник следственного отдела ленинградского КГБ полковник Рогов зашел тогда в кабинет, где я сидел, еще в дверях сверкая улыбкой. Он нес ее уверенно и легко, как все свое двухметровое тело спортсмена и любимца фортуны. Крепко и дружески пожал мне руку.

– Ну, здравствуй! Угораздило тебя влезть в это дело. Ничего, ничего страшного. И на старуху бывает проруха, – и он снова весело улыбнулся, показывая, что ничего страшного нет. Сейчас мы вместе с ним разрешим это недоразумение, и я поеду к себе на работу, как обычно, а он останется отражать козни врагов. Видя мое насупленное лицо, он добавил:

– Ты, Бутман, лейтенант, я полковник, но оба мы офицеры, оба работаем в органах, защищающих государство, и мы оба должны сейчас выполнить свой долг…

Адреналин выделяется в кровь у человека, когда возникает тревожная ситуация. Когда надо реагировать; на резкое изменение обстановки, а выхода нет. Или еще хуже: есть альтернатива. Нет выхода – отдал себя на волю судьбы: будь что будет. Бог не выдаст, свинья не съест. А когда два взаимоисключающих пути, и ошибка почти как у минера, тогда как?

Может быть, рассказать Рогову, ведь ничего страшного нет. Ну, собираемся, ну, слушаем израильское радио, обсуждаем израильские проблемы, почитываем «Вестник Израиля», который Натан Исаакович Цирюльников привозит из израильского посольства, когда ездит в командировки в Москву. Так ведь там объективная информация об Израиле. Советского Союза стараются не касаться. А уроки иврита – что же тут запретного?

Ну, а если упереться? С работы вышибут, как пить дать. Ни к какой работе по специальности не подпустят на пушечный выстрел – это не ходи к гадалке. В 27 лет начинай жизнь сначала.

Хорошо, что у меня нет альтернативы. Вчера мы обо всем договорились. Кнут, пряник – все предусмотрено. И Соломон будет действовать так же – уверен. На третьи сутки в цветочном горшке появилась спичка. Головкой вверх.

Кожаная куртка время от времени поворачивает назад голову. Видя, что я на месте и серые костюмы не дремлют, снова смотрит в ветровое стекло. Все молчат.

Да, в этот раз не так. Обыскивали, как в кино. Даже несколько листков чистой бумаги взяли из пачки на выбор: вдруг тайнописью что-нибудь записано. Утюгом, наверное, гладить будут. Или макать во что-нибудь. Машину от ворот дачи умышленно убрали, чтобы не спугнуть. Сейчас кожаная куртка час не мог дозвониться, хотя звонок был явно согласован заранее. Что-то происходит. Везут свидетелем или арестуют? Одного или ребят тоже? Разгром организации? Не похоже. Не было никаких настораживающих признаков. Правда, ходили все время по лезвию ножа, но старались не переступать на ту сторону. Советская конституция тем и отличается от американской, что по американской можно даже то, что нельзя. По советской нельзя даже то, что можно. Неужели конец?

А когда же было начало? Формально 5 ноября 1966 года. Это был предпраздничный день, и с работы людей отпускали рано. Не заходя домой, мы сели на электричку и приехали в Пушкин. Давид Черноглаз, который жил в Пушкине, там же закончил сельскохозяйственный институт и знал городок как свои пять пальцев, встретил нас у Царскосельского лицея. Вслед за ним мы вошли в пустынный парк с голыми деревьями и сели на скамейки за одинокий деревянный стол, отсыревший от бесконечных осенних дождей. Перед нами маячило здание лицея, где 150 лет назад зарождалось вольнодумие будущих декабристов. Был серый, промозглый день поздней осени. Ветер пронизывал насквозь, и мы тесно прижались друг к другу. По одну сторону стола я, Соломон Дрейзнер и Рудик Бруд, с которым Соломон вместе кончал строительный институт. По другую – Арон Шпильберг, Давид Черноглаз и Владик Могилевер. Арон – инженер, Давид – агроном, Владик – математик, аспирант университета. Все недавно закончили институты. Только я, после того как меня выгнали из милиции, снова учусь, на этот раз в политехническом. Правда, учусь заочно и работаю. На их стороне стола не хватает Бена Товбина, на нашей – Гриши Вертлиба, моего товарища по юридическому институту. То, что их нет, не меняет дела: сегодня объединяются две ранее почти не знакомые четверки и создают организацию. Сперва было Слово, а потом Дело. Восьмеро решили перейти от слов к делу.

А нужна ли организация? Тогда мне еще не были очевидны ее преимущества, в то время как ее минусы торчали весьма отчетливо. Программа, устав и членские взносы – хрестоматийные признаки организации – дадут суду формальную основу для обвинения. А то, что организация антисоветская, это вопрос оценки, здесь судьи будут исходить из своего «социалистического правосознания типа «чего изволите».

Сегодня многие диссиденты в СССР пришли к выводу, что нет необходимости в создании нелегальных организаций в СССР, что это прямая, короткая и гарантированная дорога в лагерь. Мне же сегодня представляется, что создание нашей организации было полностью оправдано, в первую очередь результатами ее деятельности. Если подходить к проблеме с точки зрения безопасности участников, то лучше не создавать организаций. Еще лучше – держать мощный кукиш против советской власти в кармане брюк и, если никто не видит, показывать его. Если же главное – эффективность, то организация, по-моему, оркестр, который способен исполнять партитуру, непосильную для солиста. Что же касается ответственности, то практика показала, что, если двое знакомы друг с другом и оба не нравятся КГБ, их обвинят в организационной деятельности, и их не спасет то, что они не приняли совместной программы, не разработали устава, не платили взносов. Мне приходилось в лагерях встречать таких членов «организаций», которые только на суде впервые увидели друг друга в лицо.

Нужно сказать, что осторожное отношение к созданию организации, имеющей все формальные признаки, которого я придерживался тогда на встрече в осеннем Пушкинском парке, господствовало в других городах СССР, где сионистские группы не пошли по пути создания подобных организаций.

Там же мы приняли устную программу, на основе которой объединились обе группы. Я предложил ее, может быть, базируясь на Базельской программе, спроектированной на советскую действительность 1966 года.

1. Борьба за свободный выезд в Израиль евреев СССР, желающих этого.

2. Пробуждение национального самосознания евреев СССР, прежде всего молодежи, путем распространения еврейской культуры.

Второй пункт имел в виду борьбу с принудительной ассимиляцией. В чем она заключалась? Закрыв еврейские детские сады, школы, ликвидировав еврейскую прессу, театры, физически ликвидировав носителей национальных идей, советская власть начала выращивать поколение еврейской молодежи без национальных корней. Черта оседлости не существовала. Ни религия, ни соблюдение традиций больше не поддерживали в еврейской молодежи то, что было пронесено через тысячелетия.