Ходжа уронил на землю четки и присел, чтобы вместе с ними незаметно поднять и франк, но, как ни странно, франка на месте не оказалось. Ходжа поднял четки и увидел, что монета лежит немного поодаль. Он снова посмотрел вокруг и, не глядя на франк, протянул руку, но рука ничего не нащупала – монета передвинулась еще на два шага. Он на четвереньках приблизился к ней, но она подпрыгнула у него перед носом и свалилась в открытый водосточный люк. Увидев, что франк поблескивает на дне, ходжа протянул руку, однако не достал – опустился на колени, сунул руку поглубже и вроде бы дотронулся кончиками пальцев, но опять ничего не вышло. Тогда ходжа лег на мостовую и стал шарить рукой в люке; чалма у него свалилась, обнажив лысину. Ну, еще немного. Но как раз в тот момент, когда ему показалось, что он нащупал монету и надо было только зажать ее в ладони, она вдруг выскочила из пальцев и подпрыгнула вверх, все выше и выше, и вот уже повисла у него перед глазами. Ходжа, раскрыв от удивления рот, приподнялся, двигаясь в едином ритме со странным франком, попытался встать, но уткнулся вдруг бородой в чьи-то черные шаровары, над которыми нависал круглый, как бочонок, живот. Франк исчез в руке торговца, насмешливо глядящего на ходжу.

– Что это ты ищешь, ходжа-эфенди?

– Э-э-э…

Это протяжное «э-э-э», выражавшее то ли вопрос, то ли удивление, а может, то и другое вместе, послужило сигналом к взрыву громового смеха. Хохотали мастера-медники, хохотал кузнец, захлебывался смехом его ученик, смеялись оказавшиеся поблизости прохожие, безудержно смеялся в своей кофейне уста Хаджи, вытирая глаза переброшенным через плечо полотенцем.

– Ну и провел же он его! Ну и провел! – сквозь смех повторял уста Хаджи.

Ходжа выпрямился и поспешно зашагал прочь, ругаясь сквозь зубы.

– Будьте вы все прокляты!

– Чалму, ходжа-эфенди, чалму забыли! – кричал ученик кузнеца.

Ходжа выхватил у него чалму и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы поскорее уйти от этого проклятого места.

– Пошли, – сказал Джемаль.

– Пойдем.

Они поднялись. Скэндер взял свой чемодан и попрощался с уста Хаджи.

– Счастливого пути и возвращайтесь в добром здравии! – сердечно напутствовал уста Хаджи.

В деревне Роде, у болота, дни катились один за другим, однообразные и незаметные. Зима в тот год подтвердила справедливость крестьянских поговорок. Недаром говорится: гнилая зима как нищета на старости лет – зима и солому ест, зима и камни ест.

В те времена зимы поедали в Албании людей.

Кози с детьми перезимовал в том году с великим трудом, обнищал вконец; пришлось съесть даже семена, приготовленные к весеннему севу. Хорошо еще Лёни умел ставить капканы. Дождь ли, буря ли, он отправлялся в ночь из дому, пробирался по кочкам в глубь болота и расставлял капканы на диких уток и гусей. Многие из их деревни кормились таким способом. Еле-еле пережили крестьяне долгую зиму и немного приободрились лишь весной, когда потеплело, набухли почки и закудахтали куры.

В эту пору и начинаются происшествия, не очень значительные, но все же такие, которые нарушают монотонное течение дней. Не будь их, многим на старости лет и вспомнить было бы нечего.

Силя в ту зиму заметила, что старший брат стал спокойнее, рассудительнее. К ней он относился ласково, с любовью. Ни разу не повысил голоса, не прикрикнул, если и попросит о чем-либо, то всегда с улыбкой, мягко, приветливо. Раз в две-три недели он обычно отправлялся в город и возвращался ночью. В морозы, когда выдавалось свободное время, он садился у очага и читал, читал, шевеля губами, повторяя про себя слоги.

Однажды отец спросил:

– Что это у тебя за книги, Лёни?

– Это, отец, книги по истории.

– Что же ты их нам не почитаешь?

– Если хотите, могу почитать.

Так вошло у них в привычку проводить долгие декабрьские вечера у очага, слушая чтение Лёни, при свете закоптелой лампы, которую ставили на ящик и придвигали поближе к нему. Он читал медленно, время от времени останавливался и пояснял. На Вандё чтение нагоняло скуку, и он дремал на своей подстилке. Силя слушала с большим вниманием, Кози был доволен, что у него такой грамотный сын. Ему понравилась история про Скандербега, а еще больше про похождения Насреддина.

Однако Силя, которая никуда из дому не выходила, однажды заметила, что какие-то книги Лёни читает только тогда, когда остается один, а потом прячет их под застрехой.

Однажды она спросила:

– А почему ты прячешь книги?

Он в упор посмотрел на нее и ответил:

– Это книги запрещенные, Силя.

– Кто их запретил? – спросила она удивленно. Ей и в голову не приходило, что бывают запрещенные книги.

– Их запретило правительство.

– Почему?

– Потому что в них правда. Они открывают нам, беднякам, глаза, рассказывают, почему мы бедствуем и не можем выбиться из нищеты. Только смотри, никому ни слова, что у меня такие книги.

– И отцу?

– И отцу.

Она молча шила, а он снова принялся за чтение. Неожиданно она спросила:

– А если узнают, что у тебя такие книги, Лёни, что тогда будет?

– Меня посадят в тюрьму.

Она ошеломленно и испуганно взглянула на него.

– Что ты!..

– Не пугайся, Силя, не надо. Никто не узнает. Только сама никому не говори.

– Я?! Ни за что!

С того дня брат и сестра стали как-то ближе друг к другу, их объединяла тайна, известная только им двоим.

Иногда он пытался объяснить ей то, о чем читал, но она не понимала. Слушала, но потом качала головой.

– Ну хорошо, Лёни, – сказала она как-то, – вот ты говоришь, что виноваты беи. Но даже если беев не будет, все равно пахать будешь ты. Никто ведь не придет за тебя пахать.

– Конечно, нет, мы сами будем пахать.

– Значит, ничего не изменится и мы будем по-прежнему гнуть спину.

– Но мы же будем работать на самих себя. Верно, будем надрываться, но для себя ведь, не будем отдавать треть бею да десятину правительству. Будем сыты.

Она качнула головой.

– Что ты головой качаешь?

– Что-то мне не верится. Отец Митро рассказывал в церкви, что бог создал мир таким, как он есть, и люди должны добывать себе пропитание своим потом, чтобы смыть грех Адама. Мы прокляты господом богом.

– А почему только одни крестьяне прокляты? А беи и торговцы, они что, не прокляты? Разве они не люди, как все остальные?

– Откуда я знаю. Это отец Митро так говорит.

– Отец Митро врет. Сказки все это. Да и есть ли бог-то? Его беи да богачи разные придумали, чтобы пугать нас, бедняков, чтобы…

Силя ущипнула себя за щеки[54] и перекрестилась.

– Прошу тебя, Лёни, не упоминай господа, не впадай во грех!

Лёни засмеялся.

– Ну и чудная же ты!

– Не греши, а то как бы не случилось какой беды!

– Да что с нами случится-то? Разве можно жить еще хуже? Ну да ладно. Я тебе все разъясню.

– Нет уж. Имени господа не упоминай всуе.

В ту зиму Гафур-бей часто появлялся на болоте. Выстрелы его двустволки раздавались с рассвета и почти до обеда. Как-то он заглянул в лачугу Кози. Шел проливной дождь, и бей, вымокший до нитки, вбежал во двор с ружьем за плечом и крикнул:

– Есть кто дома?

Кози ставил заплаты на опинги.[55] Услышав голос, он побежал открывать и очень удивился, увидев бея.

– Пожалуйте, бей!

– Мне немного погреться, Кози.

Силя стояла на коленках и дула на огонь, чтобы поскорее сварилась фасоль в котелке. Увидев на пороге бея, она вскочила и вся зарделась, еще больше похорошев. Бей глаз не мог от нее оторвать, а она от его взгляда смутилась вконец и в растерянности принялась теребить ворот платья, прикрывая шею.

– Пожалуйте, бей! – пригласил Кози, указывая на единственную в доме табуретку.

– Твоя дочь, Кози? Здравствуй, милая!

Он старался придать своему голосу ласковый отеческий тон, но Силя не ответила. Опустив глаза, она притаилась в уголке, искоса поглядывая на бея.