Вечером «сапожник» пришел к Каюку и застрелил предателя на крыльце его собственной хаты.

Уже после освобождения села советскими войсками Ватутины получили письмо партизана, посланное из действующей армии. Молодой боец писал спасенной им семье, что он знал, кого защищает, желал матери и сестрам генерала здоровья и счастья, сообщал, что он в рядах войск генерала Ватутина идет дальше на запад.

При этом партизан не написал своего нового адреса, оставшись в памяти спасенных им людей прообразом скромного советского воина, героически выполнившего и продолжавшего выполнять свой долг.

Весть о приезде генерала Ватутина вмиг облетела все село. К хате Ватутиных устремился народ.

Первым, несмотря на преклонный возраст, приковылял сосед Илья Лыков, по прозвищу дед Базар. Правда, у самых ворот его обогнала родная дочь Евгешка, чем дед был сильно раздосадован, но тут же успокоился, потому что Евгеше не удалось первой влететь во двор Ватутиных. У ворот стоял часовой-автоматчик. Здесь же во дворе расположились замаскированные штабные машины и радиостанция, также охраняемые часовыми.

Для оперативной группы командующего фронтом этот дом был не только домом его матери, но и очередным ВПУ (вспомогательный пункт управления). С такого пункта командующий не управлял боем, да и активных боевых действий в ту пору на фронте не было, но всегда, даже в пути, в движении, опергруппа поддерживала связь со штабом и Ватутин всегда был ориентирован в обстановке и мог в любое время отдать распоряжения войскам.

Для односельчан Николая Федоровича, знавших его с детства и считавших себя вправе увидеться со своим земляком, часовые не казались препятствием, и те, поняв это, обратились к старикам со словами убеждения:

— Дайте человеку хоть умыться и покушать… Генерал с шести утра в дороге, а сейчас уже шесть часов вечера...

Эти слова подействовали, и старики согласились ждать. Они переговаривались с охраной и шоферами, рассказывали солдатам о своем знатном земляке, расспрашивали о нем и поглядывали в окошко хаты. Видно было, как генерал умылся, вытер лицо и голову, потянулся за кителем.

Терпение деда Базара и подоспевшего к нему старика Балашова, по прозвищу дед Балаш, иссякало, а народ все прибывал. Испытанные автоматчики, сопровождавшие Ватутина на фронтах, в прошлом все пограничники, способные остановить и задержать любого нарушителя порядка в районе расквартирования командующего фронтом, теперь в первый раз оказались в затруднении, понимая, что тут не остановишь окриком, угрозой оружия, а тем более огнем.

Но Ватутин, успевший покушать и давно уже спрашивавший, как живут односельчане, узнал от Лены, что пришли соседи, и вышел к ним навстречу, радушно приглашая зайти в хату.

Старики вошли первыми, а за ними набилась полная хата народу.

Николай Федорович обнял и расцеловал стариков, пожал руки соседкам, всех вспомнил, о каждом спросил, пригласил гостей садиться.

Евгеша Лыкова, с которой Ватутин вместе ходил в школу и пел в детском хоре, смело «резанула», глядя на генеральский китель:

— Ты теперь, Николай, как святой на иконе блестишь, до тебя доторкнуться страшно, а не то что притулиться к тебе.

Но сама же «притулилась» — обняла генерала и расцеловала.

И тут же одернул ее отец, дед Базар, сказав то, что думалось тогда ему, старому, по-своему оценивавшему подвиги воинов:

— Они теперь все святые, что генералы, что солдаты, которые жизнь кладут за нас.

Да, Ватутин был все такой же, приветливо улыбающийся, сердечный. Он сидел рядом с друзьями, как говорил впоследствии дед Балаш, «без воображения о себе», шутил, смеялся, слушал стариков.

Дед Базар вспоминал, что, провожая Ватутина в солдаты, он предсказывал ему генеральство, и теперь очень гордился этим предсказанием, точно сам обеспечил земляку высокий чин; дед Балаш вспомнил, что дед Григорий Ватутин за 18 лет службы царю даже «лычка» (нашивки) не выслужил себе и, начав службу солдатом, кончил ее солдатом, а вот внук за те же 18 лет стал «полным генералом».

Соседи дивились, как это получилось, что самый смирный хлопец на селе, «ни разу громкого голоса не подавший», никого не обидевший, а вежливый и «до людей ласковый», стал таким боевым генералом.

И сразу после разительных сравнений, удивленных оханий соседи засыпали генерала множеством вопросов.

Спрашивали:

— Не пустишь ты больше к нам фашистов?

— Когда с Гитлером кончите?..

Вопросы были адресованы прямо Ватутину как земляку, как генералу Советской Армии, лично подотчетному односельчанам, подотчетному народу. И он давал слово колхозникам гнать гитлеровцев на запад и прийти с победой в Берлин.

И старый дед Балаш, мудрый, всеми уважаемый,

задал вопрос:

— Как живет Москва? Давно ли сам был в Кремле?

И долго слушали колхозники, ловя каждое слово, о том, что слышно в Москве, какие указания даны из Кремля о помощи населению, освобожденному из-под гитлеровского ига.

Земляки спрашивали Ватутина о международном положении, гневно судили о правительствах Америки и Англии, саботировавших открытие второго фронта.

Подруги жены генерала спрашивали о здоровье Татьяны Романовны и детей, показывали генералу своих ребятишек, а ребятам — своего генерала.

Колхозники рассказывали Ватутину о том, как собираются они восстанавливать колхоз, обещали провести снегозадержание, собрать золу, птичий помет, вывезти весь навоз на удобрение, собрать и отремонтировать уцелевший инвентарь. Давали слово трудиться не покладая рук.

Колхозники рассказали командующему фронтом, что они подобрали брошенных гитлеровцами раненых и больных коней, лечат их, обещали вернуть в армию здоровых коней и просили разрешения пока понемногу работать на них. Ватутин разрешил оставить лошадей, написал распоряжение выделить для них корм из трофейных запасов и пользоваться лошадьми, пока местный райвоенком не признает их годными для армии, и обещал помочь силами технической службы фронта отремонтировать тракторы местной МТС.

Огромное чувство уважения к народу, который пашет и сеет вслед за солдатами, невзирая ни па какие тяготы, наполняло сердце Ватутина.

Особенным уважением проникался Ватутин к женщинам — матерям, женам, сестрам фронтовиков, выполнявшим главную долю работы в колхозе. И становилось ясно при этом, что сила женская — материнская, всегда способная творить чудеса — теперь выросла многократно, потому что черпала соки не только в любви к детям, к семье, но и в убеждении, что мать и дети не одиноки сейчас, что советская власть всегда им поможет.

Великая сила духа советских колхозников предстала перед генералом в рассказе о том, как схваченный гитлеровцами, хорошо известный Ватутину председатель колхоза Щеголев не дрогнул перед смертью и только просил расстрелять его за селом, так, чтобы не видела семья. Но фашисты казнили Щеголева в его же саду и пригнали к месту казни семью и всех жителей села. С приходом первых советских воинов колхозный бригадир Елена Авиловна, прозванная на селе «мать колхозная» за то, что первая вступила в колхоз и всегда была первой в труде, подняла Щеголева из могилы и вместе с другими колхозницами перенесла на кладбище. При этом впервые в своей жизни стали колхозницы у гроба в почетный караул. Стояли вместе с ними школьники, стояли древние старики, ходившие в бой еще на японца и даже на турка.

Безмерная стойкость русских людей, их ясный ум, сила и терпение сквозили во всех рассказах.

А внешне героини, сидевшие рядом с генералом, были простые, скромные женщины, каких он видел здесь всегда, женщины, вся жизнь которых — в житейских мелочах и в труде, вся жизнь которых — героизм.

Эту силу народа всегда ощущал Ватутин в своем родном селе и во всей стране своей. К этой силе он обращался сейчас, когда беседовал с земляками, и несколькими неделями раньше, когда писал свою листовку «К советскому населению временно оккупированных немцами областей»: