Краткий визит в Чернобыль заставил меня лишний раз подивиться особенностям человеческой природы. Семь тысяч человек все еще продолжали работать на этой обреченной электростанции. Они каждый день ходили по радиоактивной земле, рисковали своими жизнями, ремонтируя негерметичный саркофаг, воспитывали детей в городе, построенном на радиоактивном фундаменте у самого края зоны. Почему?
Я решил найти ответ на этот вопрос. Спустя несколько месяцев после церемонии по поводу десятилетней годовщины катастрофы, когда жизнь вернулась в то состояние, которое считалась нормальным для людей, живущих в эпицентре, я вернулся в Чернобыль.
Тогда уже начал падать снег, и Славутич, «город одной кампании», готовился к зиме. Славутич не был похож ни на один из малых советских городов, которые мне доводилось видеть раньше. В стране, наводненной непривлекательными жилыми поселениями, Славутич мог бы сойти за западный город. В нем были дома, рассчитанные на одну семью, с лужайками и садами перед домами, игровыми площадками с качелями, баскетбольными площадками с резиновым покрытием и даже бейсбольные поля. Все было чистым, новым и содержалось в образцовом порядке.
Строительство по решению Политбюро ЦК КПСС в 1987 году города за пределами зоны усиленно рекламировалось в стране всеми национальными средствами пропаганды. Для этого сюда были направлены специалисты из всех республик Советского Союза, и каждый район города возводился в соответствии с традиционными стилями и особенностями архитектуры, принятыми на их родине. Страна не считалась с затратами в этом всеобщем выражении солидарности с Украиной. Экзотические материалы доставлялись из всех частей империи: розовый мрамор из карьеров Кавказа, керамика из Средней Азии, лесоматериалы из Прибалтики и точные копии чугунных фонарных столбов из Ленинграда. Город был построен меньше чем за год. Его районы возводились с удивительной скоростью. Сложные и замысловатые решетки и шпалеры украшали палисадники рядов кирпичных домов с остроконечными скандинавскими крышами в Рижском квартале, где каждый из домов был рассчитан на одну семью – неслыханная роскошь в СССР, доступная лишь членам ЦК КПСС. Трехэтажные дома из розового гранита в Ереванском квартале, с зубчатыми карнизами окон и скульптурами, какие можно увидеть где-нибудь на побережье Флориды, имели по три спальни и кухню со всеми труднодоступными для обычных людей устройствами и принадлежностями. Повсюду были посажены деревья и посеяна трава. У школ были прекрасные спортивные площадки и закрытые плавательные бассейны. Имелся и развлекательный комплекс. Больница была укомплектована западным медицинским оборудованием.
Переезд первых счастливых жителей в этот «образцовый город будущего» транслировался телевидением по всему Советскому Союзу. Это радостное событие трактовалось как дар правительства. Зрители были поражены. Они никогда не видели ничего, подобного Славутичу, настолько он был чистым, новым и современным. А зарплата здесь, как сказали телезрителям, в десять раз выше средней по стране.
– Мы не могли поверить в свое счастье, – вспоминала Светлана Болотникова, стройная домохозяйка примерно тридцати лет, когда я заехал за ней в магазин и спросил, как она оказалась в Славутиче. – Андрей, мой муж, только что закончил военную службу в Литве, – продолжала она, пока мы стояли перед богатым мясным прилавком, – и мы поженились, думая, что будем жить у моих родителей в Воронеже. Тогда надо было ждать годы, а иногда и десятилетия, чтобы получить квартиру. Но, когда мы увидели этот город по телевизору и нам сказали, что там прямо сейчас есть квартиры для желающих работать в Чернобыле, мы сразу захотели туда поехать. Там было так прекрасно, что, казалось, в таком месте и надо строить семью.
Я уставился на эту хорошенькую молодую женщину и на ее маленькую дочку, которая держалась за край материнской юбки, с недоверием и ужасом. Она пояснила, что в марте 1988 года Андрей обратился с просьбой о приеме на работу на атомную электростанцию и, к огромному удивлению, несмотря на то что не имел ни технической подготовки, ни специального образования, получил там работу по обслуживанию пультов управления электроэнергией, выдаваемой Чернобыльской электростанцией. Одним махом молодая пара, едва простившаяся с юностью и не имеющая четких перспектив на будущее, получила суперновый, просторный и не требующий ежемесячной квартплаты дом, а также зарплату, которая превосходила общий заработок их родителей.
Таким способом кремлевские руководители, находившиеся в полном отчаянии от невозможности быстро вернуть к жизни Чернобыль и обеспечить энергией свои военные заводы, заманили в Славутич двадцать четыре тысячи человек, делая ставку на материальные вознаграждения в образцовом городе и умалчивая о возможных опасностях для их здоровья.
– Нас уверили, что там все безопасно, – пожала плечами Светлана, когда я попросил ее подробнее рассказать о сделанном им предложении.
Она продолжала верить в то, что в городе все хорошо даже после того, как однажды в 1990 году, в разгар горбачевской гласности, в город прибыли бульдозеры и начали снимать верхний слой почвы сначала со школьной спортивной площадки, а затем и в остальных местах города.
– Они сказали, что это только мера предосторожности, – добавила она, как бы защищаясь от возможных обвинений в легкомыслии.
– И вы им поверили?
– Я, – она заколебалась, оставив свой воинственный настрой, – я хотела верить.
Ее дочь Лариса родилась через два месяца после появления в городе бульдозеров. Болотникова сказала, что, кроме постоянно повторяющихся головных болей, у ее шестилетней дочери все в полном порядке. Если это так, то Ларисе повезло. В зараженных районах Украины и Белоруссии, к северу от границы между ними, у населения в пятнадцать раз участились различного рода невралгические, эндокринологические, желудочные и урологические заболевания. Печальное положение сложилось в детских отделениях белорусских больниц: шестипалые дети, дети без рук или ног, дети с головой размером с баскетбольный мяч. Отмечены также тысячи случаев возникновения рака щитовидной железы у детей. Лариса определенно выглядела здоровой девочкой, она, стесняясь, продолжала цепляться за маму, когда они стояли в очереди в кассу, чтобы заплатить за сосиски и сыр. Продукты питания, как, впрочем, и почти все остальное, были в городе в достатке, магазины имели свой логотип из трех букв «ЧАС» (Чернобыльская атомная станция). А деньги, которыми пользовались в Славутиче, были не злополучные гривны, как теперь назывались недавно введенные на Украине денежные единицы, а специальные бумажные деньги компании (чеки).
Даже теперь, когда все потенциальные угрозы для здоровья были отражены в документах и открыто обсуждались в СМИ, золотые цепи, которыми вначале соблазнили людей приехать в Славутич, продолжали крепко удерживать их там. Славутич был оазисом относительного процветания в посткоммунистической Украине: привилегии Чернобыля предлагали убежище от экономического водоворота, который разорял остальную страну. Здесь каждый имел кабельное телевидение – роскошь, доступную лишь немногим богатым в Москве или Санкт-Петербурге. Высокая зарплата выплачивалась без задержек. Городские улицы были заполнены дефицитными в стране подержанными немецкими автомобилями, большинство из которых имели наклейки с буквой «D» (Deutschland), гордо оставленные на задних бамперах и лобовых стеклах. Новенькие снегоуборочные «мерседесы» очищали гладко заасфальтированные улицы, давая возможность пешеходам прогуливаться мимо сделанных в Дании киосков, в которых демонстрировались все виды импортных товаров.
Снегоуборочные машины, киоски, медицинское оборудование и некоторые продовольственные товары были переданы городу в дар от западных стран, хотя вам не удалось бы узнать об этом от заместителя мэра города Владимира Жигало, настроенного против Запада.
– Когда Запад оказывал давление на Украину, чтобы закрыть Чернобыльскую АЭС к 2000 году, – жаловался он, – никто не подумал о том, что будет с городом. Я скажу вам, что случится, – он умрет.
