Я уже был готов отказаться от полета и воспользоваться услугами таксистской мафии, как вдруг из подъехавших к главному вестибюлю аэровокзала микроавтобусов высыпалась группа хорошо одетых молодых людей, напоминающих банкиров-инвесторов и обладающих большой властью адвокатов. Никогда в жизни я еще так не радовался при виде толпы законоведов в подтяжках.
Мы погрузились в наш чартерный самолет, который без каких-либо уведомлений тихо подогнали к предангарной бетонированной площадке. Это был небольшой советский Як-40, на которых раньше обычно летали региональные партийные руководители и директора крупных предприятий. Мы заняли свои места, и законоведы уложили свои портфели перед взлетом. Юридическая команда Йордана состояла из лучших молодых юристов России, мужчин (все они были мужчинами), таланты которых до этого впустую растрачивались на дела по квартирной плате и аренде жилья. Сейчас же, по дороге на собрание акционеров Новолипецкого металлургического комбината (НЛМК), их взгляды выражали напряжение хорошо натренированных спортсменов, готовящихся к нелегкому матчу.
Предстоящая схватка вызревала месяцами, и западная пресса представляла группу Йордана как честных и порядочных специалистов. Вот почему нас пригласили на это собрание, а для того, чтобы мы могли присутствовать официально, каждому дали по одной почетной акции НЛМК. Впервые я стал обладателем акции и почувствовал, как это хорошо – быть инвестором, даже если у тебя всего лишь одна акция и ты обладаешь бесконечно малой частью ненадежной собственности русского сталепрокатного стана.
В ходе прошедших переговоров Йордан возглавил коалицию из полудюжины западных инвесторов, в том числе Джорджа Сороса и Фонда Гарвардского университета, которые все вместе обладали наибольшей долей акций в НЛМК.
Несмотря на то что западные инвесторы имели пятьдесят один процент акций, руководство НЛМК, получившее советскую подготовку в области управления, отказалось допустить их на территорию предприятия и предоставило иностранным представителям значительно меньшее количество мест в совете директоров, чем это положено по закону. Иными словами, большинство собственников предприятия не имели возможности высказать свое мнение на общем собрании относительно того, как идут дела на предприятии, как оно управляется, платит ли дивиденды акционерам и в каком состоянии находится учет деятельности предприятия. Люди, проводившие собрание, представляли лишь небольшую теневую группу торговцев металлопродукцией, которых во всем поддерживало руководство предприятия. Даже при всех нарушениях, имевшихся в российской металлургической промышленности, эта группа дельцов выделялась своей грязной репутацией, и ее недавняя история была усеяна трупами. Неудивительно, что западные инвесторы были озабочены тем, что вложенные ими деньги уходили на сторону через черный ход. И поскольку НЛМК оперировал более чем двумя миллиардами долларов в год, существовала реальная возможность незаконного изъятия части прибыли.
Как и многие другие западные бизнесмены, эти инвесторы начали постепенно открывать для себя простую истину: в результате поспешного вложения своих наличных в русский пузырь они не приобрели ничего, кроме кучи листков бумаги, так как в России не существовало каких-либо юридических рамок для оказания поддержки инвесторам и защиты их вложенных капиталов.
– Все, что мы получили, – это свои носы, прижатые к витрине магазина! – возмущался один из собственников НЛМК Томас Гаффни, председатель базирующегося на Багамских островах хеджевого фонда «Кембридж Кэпитал Менеджмент», владевшего семнадцатью процентами акций этого металлопрокатного предприятия. – Но русские даже не хотят пускать нас на собрание. Это же абсурд!
Только два человека из команды Йордана не представились и не предъявили ни своих бизнес-карт, ни тщательно продуманных приветствий, когда представители прессы садились в самолет. Одним из них был шеф безопасности компании Йордана, бывший полковник КГБ, с изучающим взглядом, маникюром на руках и в дорогой одежде, свидетельствующей о его хорошем вкусе. Другой, с ничего не выражающим лицом, был помощником шефа, упитанный охранник, одетый в дешевый костюм, из-под которого выпирала кобура. Именно благодаря этой парочке у всех почему-то появилась уверенность, что у нас не возникнет никаких неприятностей, если мы рискнем появиться на враждебной территории.
Уже начало темнеть, когда мы подлетали к Липецку, проходя по границе дымовых труб, на которых были установлены стробоскопические красные мигающие огни, предупреждающие экипажи самолетов о малой высоте. Сверху город выглядел, как и тысячи других советских городов, – построенным неряшливо и без воображения. Наша гостиница, сооруженная из серого и плохо уложенного кирпича, называлась то ли «Москва», то ли «Октябрь» – коммунистические планировщики называли так практически каждую тусклую и закопченную гостиницу «Интуриста». (Встречающееся иногда название «Дружба» воспринималось как завещание, оставленное после кончины всплеска творческой мысли.)
Наше вселение в гостиницу никак нельзя было назвать дружественной процедурой. У одного из прибывших с нами русских адвокатов был только заграничный паспорт. Толстуха, восседавшая за стойкой регистрации в холле гостиницы, потребовала от него внутренний паспорт, поскольку в России все еще действовала советская система двойной идентификации человека. Хотя его документы позволяли летать в Лондон и останавливаться там хоть в отеле «Гросвенор Хаус», она упрямо использовала этот предлог, чтобы не дать номер в гостинице.
– Но где же я остановлюсь? – взмолился он.
– Не в моей гостинице! – прошипела она достаточно громко, чтобы пяток скучающих проституток оторвались от своих журналов.
Потребовалось вмешательство йордановского полковника КГБ, который решил эту паспортную проблему с помощью нескольких тихо сказанных слов и значительного размера чаевых. Позже, когда мы собрались в маленьком, слабо освещенном баре на верхнем этаже, чтобы выпить на ночь чашку чая, он снова доказал свою полезность. С помощью только одного звонка по мобильному телефону он в рекордное для России время мобилизовал местных милиционеров, чтобы выпроводить вон драчливого пьяницу, переворачивавшего столы и оскорблявшего нашу компанию. По всему было видно, что наш новый друг из КГБ все еще пользовался старыми связями, что, собственно, и объясняло, почему он был такой важной персоной для инвестиционного банка. В штате каждого банка было много подобных выходцев из спецслужб, вероятно, даже больше, чем самих банкиров.
На следующее утро мы встали рано, чтобы получше подготовиться к предстоящему собранию. Собрание акционеров состоялось в свежевыкрашенном по этому случаю Липецком доме культуры. Краска липла к пальцам, и ее запах висел в воздухе. Здание покоилось на широких ступенях в римском стиле и поддерживалось колоннами с потрескавшейся штукатуркой. Судя по шаткому виду колонн, их назначение было, скорее, декоративным.
В галерее здания мы столкнулись с первым отрядом оппозиции – вооруженной охраной, преградившей нам путь. Некоторые бойцы были в темно-серой милицейской форме, а наемная охрана бандитского вида – в каких-то странных костюмах. Я слышал, как один из них прошептал по карманной рации: «Они здесь». Далее последовало бурное обсуждение.
Один из охранников сказал, что наша группа не будет допущена, несмотря на то что адвокаты Йордана имели все полномочия голосовать от имени большей части всех акций компании. Рафаэль Акопов, ведущий советник йордановского фонда «Спутник», размахивал пачкой документов перед одеревеневшим лицом официального представителя компании. Четвертое следственное управление суда только что приняло свое постановление в пользу иностранных инвесторов, объявлявшее это годовое собрание незаконным на том основании, что руководство предприятия исключило из повестки дня собрания вопрос о голосовании по выбору нового состава совета директоров, как этого требовал закон. Однако проблема, как это начали осознавать западные инвесторы, состояла в том, что в новой, капиталистической, России постановления суда мало чего значили.
