– Надо взять несколько уроков в городе, чтобы научиться пользоваться им, – лучезарно улыбнулся Серов, поглаживая недавно приобретенный компьютер, как любимую домашнюю игрушку. – Ведь он очень необходим для эффективной работы.
В последнее время слово «эффективность» превратилось в затасканный, навязший в ушах штамп, бесконечно и не слишком убедительно использовавшийся биржевыми маклерами и московскими аналитиками в области юриспруденции. Тем не менее Серов, в валенках и грязных штанах, произносил это слово с таким убеждением, будто от него зависела вся его дальнейшая жизнь. Я смотрел на него с живым интересом.
– Всю свою жизнь мне хотелось узнать, как это – работать на себя и гордиться тем, что делаешь. Поэтому, когда он, – Серов кивнул на Рафала, – пришел и предложил такую возможность, я понял, что должен принять это предложение.
Первое, что сделал Серов как руководитель частной акционерной компании, – это установил изгородь из гофрированной стали, отделившую землю его компании от земли колхоза «Редькино». Уже в первый сезон его поля дали урожай в четыре-пять раз больший, чем у соседей. Причины были простыми. В колхозе процветало угрожающих масштабов воровство с полей крестьянами, не получающими зарплату за свой труд. Другая причина состояла в том, что урожай оставался гнить на полях, поскольку у колхоза не было денег на покупку топлива для комбайнов. Третья причина – колхозники во время жатвы обычно заканчивали работу в пять часов вечера, а Серов с компаньонами, как и американские фермеры, часто трудились на полях до полуночи, чтобы успеть убрать урожай до наступления заморозков.
Изгородь защитила скот компании Серова от вспышки туберкулеза, унесшей три четверти колхозного стада. Оставшиеся колхозные животные содержались в разваливающемся коровнике с дырявой крышей, а стадо Серова размещалось в новом кирпичном здании. Неудивительно, что дойные коровы Серова давали в три раза больше молока, чем колхозные. Итоги года по каждому направлению сельскохозяйственного производства у компании Серова превосходили результаты соседей. Успешная работа принесла и первые плоды: был куплен новый трактор и стали делать пристройку для расширения коровника. Уже пришло время, сказал Серов, подумать о покупке дополнительного количества земли.
У соседей картина была мрачной. Мы приехали в правление колхоза, чтобы встретиться с его председателем. Правление занимало большое здание с грязными и разбитыми окнами. Во внутреннем дворе ржавели под снегом обломки брошенного красного комбайна. Его безжалостно разобрали на запчасти, которые тут же продали соседним колхозам за наличные. В пустой и промерзшей приемной председателя находилась дюжина мрачного вида колхозников, от которых несло водочным перегаром и нестиранными носками. Они сидели в грязных ватниках рядом с засохшим цветком в горшке, ожидая приема и надеясь вымолить у председателя хоть немного денег. Никто из них не получал зарплату за работу в колхозе вот уже более четырех месяцев, и было заметно их нарастающее отчаяние. Одной женщине были нужны пятьдесят тысяч рублей на лекарство, другая говорила, что ее сын вырос из старых ботинок. Полный мужчина проклинал капитализм и недоброжелательно смотрел на нас, как на разносчиков чумы.
Председатель, Геннадий Печушкин, седой, с высокой прической, одетый в засаленный коричневый костюм, устало сидел за огромным дубовым рабочим столом, уставленным допотопными телефонами с наборными дисками и кнопочно-рычажным пультом управления – символом власти в советские времена. Позади него на стене висели два Красных знамени, располагавшихся по бокам от гипсового бюста Ленина в натуральную величину, выкрашенного ярко-золотой краской. Общую картину несколько нарушало светившееся белым гипсом место – отколотое у вождя ухо.
Печушкин даже не пытался изображать уверенность.
– Мы так не будем, мы не будем так… – простонал он, когда Рафал спросил, как у них в колхозе обстоят дела. Я сказал Печушкину, что мы только что от Серова.
– О-о-о! – произнес он угрюмо. – Им повезло с погодой. А весь наш урожай картофеля загубил дождь.
Видя недоверие на наших лицах при упоминании о дождях, которые пролились лишь по эту сторону изгороди, он резко прервал начатую фразу:
– Они… они там работают по-другому, – признался он. – Для нас это уже слишком поздно. Мы не можем приспособиться к этим новым веяниям. Нам должно помочь государство, оно должно выделить деньги, в противном случае нам не пережить еще одну такую зиму.
Я вернулся в Москву простуженным, однако рассказал все о поездке Немцову. Он открыл свою область для западного влияния больше, чем какой-либо другой региональный политик во всей России. Сама мысль о том, что отдельные люди могут и должны быть хозяевами своей собственной судьбы, без всякого обращения к государству за помощью или без всякой угрозы вмешательства правительства, была чужда большинству россиян и представлялась как некий импорт Немцова в Нижний Новгород. Теперь, когда он стал заместителем премьер-министра, появилась надежда, что он сможет постепенно внушить это чувство самостоятельности и остальным гражданам страны. Немцов привнес и другую свежую и тоже иностранную идею в Кремль: правительство существует для народа, а не для какого-то близкого к нему окружения, как это раньше полагала официальная власть в России со времен царской «Табели о рангах» в гражданской службе, негласно построенной на алчности и продажности чиновников. Вот почему не казалось исторической аномалией, что два богатейших российских финансиста – Владимир Потанин и Борис Березовский – занимали высшие посты в правительстве, а их корпоративные империи в то же время поглощали государственные активы. Об этом было известно и губернаторам, они знали, что это неправильно. Однако губернаторы сами стали занимать должности в советах директоров провинциальных компаний, превращавшихся в штабы их феодальных владений, а дополнительные доходы от их деятельности рассматривались как награда за их служение обществу. Даже не потерявшие самообладания коммунисты и националисты в Думе, уставшие от своих пламенных речей, направленных против влияния иностранцев и свободного рынка, после работы уезжали домой на предоставленных им государством «ауди» и «мерседесах».
Немцов торжественно обещал положить конец всем этим удобным, но приводящим к конфликтам интересов договоренностям, и начал срезать жирок с правительственных программ по дополнительным льготам для депутатов и правительственных чиновников. Делал это он с помощью своих ярких публичных выступлений, что сразу же удвоило его популярность. Как говорил Немцов, это отдавало каким-то неприятным привкусом высокомерия – в то время, когда Россия переживает тяжелые времена, ее государственные чиновники наслаждаются комфортом роскошных западных автомобилей. Кремлю следовало бы продать с аукциона все эти машины, чтобы пополнить бюджет, а вместо них купить всем чиновникам и государственным служащим отечественные «Волги», которые, по счастливому совпадению, производились в его краях.
Известно, что в России часто самые лучшие намерения без всякого злого умысла приводили к плохим результатам. Так случилось и в этот раз. Автозавод по производству «Волг» после получения этих хороших новостей сразу же поднял цену на свои нелепые драндулеты в пять раз, доведя стоимость автомобиля до 57 500 долларов. Аукционам по продаже «ауди» и «мерседесов» таинственным образом стало трудно добиваться ожидаемых доходов от продаж или хотя бы приблизиться к номинальной цене автомобиля «Волга». В итоге на этой операции правительство потеряло миллионы долларов.
Когда Немцов получил свой первый жесткий урок в кремлевской политике, я начал делать свои первые нетвердые шаги в качестве бизнес-репортера. Теперь, после моей поездки за пределы Москвы, вопрос об оживлении рынка в этой стране заставил меня сильнее, чем когда-либо прежде, углубиться во все несовместимые частности этого явления. Однако, несмотря ни на что, московские денежные мешки продолжали проникать в провинцию. Аппетит на «русский долг» был столь большим, что компания Бориса Йордана «Ренессанс» быстро подготовила новый пакет предложений, названных «Сельскохозяйственными долговыми обязательствами» (агробондами). Эти обязательства, подписанные региональными правительствами, представляли большой интерес для колхозов и других хозяйств. Можно было только догадываться, как какие-нибудь зубные врачи и прочие сообразительные инвесторы где-нибудь в Люксембурге быстро ухватились бы за такое невиданное дело – в семьсот сорок миллионов долларов векселей, деньги по которым, можно не сомневаться, пройдут долгий путь, пока дойдут до ремонта бюста Ленина в кабинете председателя колхоза Печушкина.
