Трудно переступить через неверие в собственные силы. Хорошо, если тебя кто-то подтолкнет. Дау умел сделать это одной-двумя фразами.
Однажды Дау снова повторил мысль, высказанную им за полгода до аварии:
– Мне жаль только, что я не опубликовал своей лучшей теории – как надо жить.
– А когда и как ты пришел к этой теории?
– Еще в Ленинграде... Читал Толстого. Правде надо учиться у Льва Николаевича Толстого. Быть искренним. Предельно искренним. И активно стремиться к счастью.
Один из ближайших друзей Льва Давидовича, ознакомившись с этой теорией, воскликнул:
– Да, он железно построил свою жизнь. Ни в чем не давал себе спуску! Он так держал себя в узде, как редко кто может.
В этих словах – ключ к разгадке «тайны Ландау».
Корреспонденты приезжали почти каждую неделю. Без конца фотографировали. Особенно много писали о Льве Давидовиче в Швеции после присуждения ему Нобелевской премии. Вот некоторые выдержки из газеты «Афтонбладет»:
«Дау поседел, в руках у него палка, и ходит он мелкими боязливыми шажками. Однако стоит с ним заговорить, как сразу становится ясно, что болезнь его не изменила. Не вызывает сомнений, что, если бы не боль, Дау сразу бы начал работать. Но непрекращающаяся боль, связанная с восстановлением периферической нервной системы, мешает ему заниматься наукой.
Он очень устал: он болен уже два с половиной года. Сейчас опасность в том, что он начинает как бы прятаться за свою боль, отгораживаться ею. Ему очень удобно отвечать: “Я ничего не помню, только физику помню и то, что было давно”. Но, переехав на дачу, где он был оставлен с родственниками и санитаркой Таней, он именно ее, а не жену позвал ночью, значит, он помнил, что жена накануне вернулась в город.
– Имеете ли вы какие-нибудь контакты со шведскими учеными?
– Нет. Я болен два года, какие могут быть контакты. Только с Богом был контакт, но Бог меня шуганул.
– Чему вы себя посвятите в ближайшее время?
– Выздоровлению, не буду же я заниматься наукой, пока не пройдет нога. Заниматься больному – это балаган.
– Какие исследования вы считаете совершенно необходимыми для человечества?
– Очень многие, все необходимо, разумеется, все разумное. Но, чтобы полностью ответить на этот вопрос, нужно выздороветь. Я отстал, я сейчас жалкий невежда.
– Есть ли у вас какие-либо особые жизненные правила, которые позволяют легче переносить пережитое за последние два года?
– Я ничего не помню о том, что связано с аварией. А основное жизненное правило у меня: никогда не вмешиваться в чужие дела, давать всем свободу».
Дау в самом деле помнил события прошлых лет лучше, чем то, что происходило накануне разговора. Один корреспондент спросил, как выглядит формула успеха, которую Лев Давидович вывел в молодости.
– Вы, вероятно, спутали меня с Эйнштейном, что само по себе очень для меня лестно. У него действительно была задача: как добиться успеха. По Эйнштейну, который, как вы знаете, любил играть на скрипке, это выглядит так: А (успех) = Х (работа) + Y (игра на скрипке) + Z (умение держать язык за зубами). Увы, кроме первой составляющей, для меня эта формула совершенно неприемлема.
Особенно запомнился мне визит к Дау американского журналиста, который был весь обвешан фотоаппаратами. Дау с Таней Близнец находились на террасе, а я с Гариком – на крылечке. Окна на террасе были растворены, и до нас долетели обрывки спокойного разговора: вопрос – ответ, вопрос – ответ.
И вдруг мы услышали, как Дау начал горячо убеждать своего собеседника в том, что тот ошибается, что его ссылки на американские источники смехотворны.
Нас позвали сфотографироваться на память, мы поднялись на террасу. Дау в это время заканчивал фразу:
– Убежден: человечество не пойдет на самоуничтожение, это чистейшее безумие. Только царящее в мире невежество могло породить эти нелепые, основанные на полном незнании законов природы представления об «абсолютно безопасных» сверхкомфортабельных атомоубежищах.
– Как утверждает пресса, достаточно глубокие атомные убежища гарантируют жизнь, – заметил корреспондент.
– Нет! Они гарантируют мучительную смерть. Жизнь как таковая исчезнет. Сейчас трудно сказать, как именно это произошло бы в случае глобальной атомной катастрофы, но планеты Земля, той голубой прекрасной планеты, которой из космоса восхищался Гагарин, не будет.
– Но ведь после Хиросимы и Нагасаки жизнь не прекратилась.
– Там было только две бомбы. А если бы сейчас какому-нибудь сумасшедшему вздумалось взорвать все имеющиеся на земле атомные бомбы, наша планета разлетелась бы в виде метеоритов или в лучшем случае на ней произошли бы такие климатические изменения, которые сделали бы совершенно невозможной жизнь людей, животных, рыб и даже насекомых, – ледниковая эпоха.
После ухода гостя я спросила:
– Он тебя огорчил?
Дау махнул рукой:
– Мало ли на свете глупостей? Разговоры об атомных убежищах, которые можно сделать совершенно безопасными, – очередная глупость невежественных психопатов.
– А если их построят на большой глубине и вполне комфортабельными?
– Это будут комфортабельные склепы. И, кстати, смерть их обитателей будет намного мучительнее смерти тех, кто погибнет на поверхности земли. Но все это – из области фантастики. Я не верю, что человечество самоликвидируется. По-моему, мировых войн больше никогда не будет.
Дау даже забыл о том, что у него болит нога, так взволновала его тема.
Таня спросила:
– Лев Давидович, значит, войны больше никогда не будет?
– Нет, – убежденно ответил Дау.
– Папа, – вступил в разговор Гарик, – но ты же сам говорил, что когда Альфред Нобель изобрел динамит, он воскликнул: «Отныне на земле никогда не будет войны. Человечество не будет применять столь разрушительную силу для уничтожения друг друга!»
Дау бросил на сына быстрый взгляд и грустно улыбнулся:
– Да, конечно, Нобель считал, что с войнами покончено навсегда. Но ты не учитываешь главного: никакой динамит не может превратить Землю в мертвую планету – без атмосферы, без воды, в такую же безжизненную, как Луна. Так что войн действительно не будет, это не подлежит сомнению.
– Какая страшная была война, – вздыхает Таня. – Мне семь лет было, а я помню, как фашисты сожгли нашу деревню. Подожгли со всех сторон и стояли смотрели, как горит. Мать взяла на руки двоих, мы с сестрой Марусей сами оделись, а Алеша остался в люльке. Ему восемь месяцев было. Вышли, я из сеней вернулась. Стенка одна полыхает, Алеша смотрит на огонь и смеется. До этого в холоде жили, а тут жарко, он и рад. Заметил меня и давай прыгать, чуть из люльки не выскочил. Взяла я его прямо в простынке и спрятала под шубу. Выскочила на снег, край неба красный. Увидела мать Алешу. «Что ты, – плачет, – сдурела? Ты ж его не дотащишь!» Шли долго. Потом нас партизаны подобрали. Сейчас Алеша в Горьком, учится в институте. Мать ему всегда на меня показывает и говорит: вот она – твоя мама. Из огня тебя вынесла.
Лев Давидович внимательно слушает рассказ Тани. Он любит свою сиделку, а она души в нем не чает. «Таня-квадрат» – называет ее Дау: фамилия Тани – Близнец, и, кроме того, они с сестрой Марусей близнецы.
Как-то вечером Таня включила телевизор. На экране появилось холеное лицо. Прищуривая глаза, закидывая голову, безбожно растягивая слова, некий искусствовед гладкими, замусоленными, штампованными фразами вещал об искусстве. Он был тошнотворно самодоволен, его так и распирало от важности.
– Ворюга, – с презрением прошептал Дау.
– Лев Давидович, – поинтересовалась Таня, – а почему вы думаете, что это вор?
– Потому что этот искусствовед за всю свою жизнь не сделал ничего полезного. А деньги народные получает, и, вероятно, немалые.
– А я думала, одни карманники – воры, – ужасается Таня.
– Что вы! Карманники – самые безобидные.
Вечером 24 июля 1964 года по телевидению шла передача о Николае Ивановиче Вавилове.
