– Я и сама не рада, что работаю, как проклятая. У меня – состояние, а я живу, как нищенка, а у тебя – ничего нет, а ты живешь, как принцесса, – услышала я однажды горестное признание.

– Курс доллара упал, – как-то огорчилась Кора, просматривая газету.

– Не доллара, а доллара. Ты неправильно произносишь, – заметила я.

– Зато они у меня есть.

Я очень любила бабушку, но мне захотелось во всем этом разобраться, и я рассказала ей о жалобах Коры. Бабушка возразила:

– А того не помнит, что когда в Георгиевске вошли в моду балетки, я только ей их и купила. Правда, она три дня не пила, не ела, настаивая на покупке; мне это было очень трудно, на эти деньги можно было полмесяца кормить семью.

Однажды Кора рассказала старшей сестре все, как на духу:

– Я знаю, меня многие осуждают, что я не ушла от мужа, когда у него появилась любовница. Но ведь они не знают, что у нас необычный брак. Дау еще до встречи со мной решил, что никогда не женится. А он от своих решений не отступал ни разу в жизни. Я умоляла его, я по две недели не виделась с ним – это была каменная гора. Ничего нельзя было сделать. И только когда я поклялась, что ни в чем не буду стеснять его свободы, что он может продолжать считать себя холостяком, что я не только не буду его ни к кому ревновать, но даже виду не подам, что мне неприятно видеть его девушку, если она у него появится, только после всех этих заверений он согласился, чтобы я к нему переехала. Я переоценила свои силы. Прошло десять лет, и за эти годы все изменилось. Никогда не забуду, какое у него было лицо после первой сцены ревности, которую я ему закатила. «Вот ты какая», – проговорил он и вышел. А наутро, когда я плакала и умоляла его простить меня, он покачал головой: «Ты меня предала, продала и нож в спину воткнула. Я тебе больше не верю. Ты обманным путем вовлекла меня в этот пошлый кооператив».

Это он так называл супружество и еще добавлял, что хорошую вещь браком не назовут. Дау ни в чем нельзя винить. И у меня такое чувство, что я обманула ребенка. Я даю себе слово, что никаких сцен больше не будет, проходит неделя, и я опять срываюсь. Иногда мне кажется, что в один прекрасный день он возьмет и уйдет.

– Если ты не прекратишь скандалов, он так и сделает. Ни один мужчина не вынесет этого. Ты все так отчетливо видишь, а изменить своего поведения не можешь...

– Не могу, Верочка. Но я знаю, что это я во всем виновата. Тогда, в самом начале, он поверил, будто я начисто лишена ревности. Он говорит, что жестоко за это поплатился. Скоро он возненавидит меня. И это после такой любви...

В глубине души Дау понимал, что в чем-то не прав. Насколько глубоко вошли в его душу противоречивые мысли и как его мучили сомнения, можно судить по следующему факту. Много лет спустя, попав в тяжелейшую автомобильную катастрофу и пролежав без сознания полтора месяца, Дау, придя в себя, спросил у жены:

– Корушка, я успел на тебе жениться?

Одной этой трагической фразой сказано все.

В начале тридцатых годов родители Дау переехали в Ленинград. Лев часто приезжал к ним на неделю-другую. Соскучившись по матери, он первые дни почти никуда не ходил, проводя все время дома.

Как-то он выбрал удобный момент и начал один из тех разговоров, когда можно спрашивать о чем угодно и на любой вопрос получишь ответ.

Лев сидел в комнате матери. Сначала оба долго молчали, потом он спросил:

– Мама, ты счастлива с отцом?

– Как тебе сказать... Мы прожили жизнь тихо и мирно...

– Нет, я не о том, это я знаю. А любовь, такая, чтобы сметала все преграды?

Любовь Вениаминовна посмотрела на сына очень внимательно:

– Что ты придумал?

– Да ничего...

– Нет уж, говори, если начал.

– Я подумал, может быть, я дитя тайной любви. Мои чувства к тебе от этого никак не изменились бы.

Любовь Вениаминовна расхохоталась:

– Ничего похожего! Ты сын своего отца. И вообще должна тебе заметить, что муж, дети, работа – это полная жизнь, поверь мне.

– А страсть? Чтобы страдать и ликовать?

– Нет, Лев, такой страсти не было.

– Ни разу в жизни?

– Ни разу в жизни.

– Почему?

– Ну, как тебе сказать... Наверное, не представилось случая.

– Так надо было искать!

С каждым днем Ландау все больше привязывался к Коре. Ему хотелось проводить с ней все время. Но все же случилось так, что Ландау пришлось уехать из Харькова.

Однажды ректор университета пригласил Льва Давидовича к себе в кабинет и недовольным тоном сказал:

– У вас странные методы преподавания, профессор. Вы спрашиваете у студентов-физиков то, что входит в программу филологического факультета: кто писал «Евгения Онегина» и так далее. Педагогическая наука не допускает ничего подобного.

– В жизни не слышал большей глупости, – ответил Дау.

Ректор обиделся:

– Если вы не возьмете своих слов обратно, я вас уволю.

– Не имеете права.

– Посмотрим.

Ландау был уволен, хотя ректор не имел права увольнять профессора без ведома наркома просвещения; Ландау счел глупостью тратить время и силы на то, чтобы доказывать неправоту ректора. Он уехал в Москву.

Лев Давидович понимал, что в Москве лучшие условия для работы, что столица открывает перед ученым более широкие перспективы. Но без этого чисто внешнего повода – ссоры с ректором – он, наверное, долго бы еще собирался в столицу.

Уехав из Харькова, Ландау не порывал с ним связи. С какой радостью он всегда ехал на научные конференции во вторую столицу Украины! Он вообще любил города, где ему довелось жить – таково свойство его характера, – и никогда не забывал людей, с которыми был связан. Он уносил с собой лишь светлые воспоминания, неприятные словно улетучивались.

Недели через три после отъезда он сообщил харьковским друзьям и ученикам, что будет работать в Институте физических проблем у П.Л. Капицы. «А вы, – писал Ландау, – уже достигли уровня третьего с половиной класса и можете работать самостоятельно».

Институт физических проблем с момента своего возникновения связан с именем академика Капицы.

«Осенью 1934 года, когда я, как обычно, поехал в Советский Союз, чтобы повидать мать и друзей, и был совершенно неожиданно для меня лишен возможности вернуться в Кембридж, я в последний раз видел Резерфорда и больше не слышал его голоса и смеха», – писал Петр Леонидович Капица в своих воспоминаниях, опубликованных в 1966 году в журнале «Новый мир».

Капицу оставили в Москве для организации нового физического института по приказу Сталина.

Место для института было выбрано на редкость удачное: старинный парк на высоком берегу Москвы-реки, в самом начале Воробьевского шоссе.

Здесь вырос целый комплекс домов строгой архитектуры: главный корпус, лаборатории, мастерские, особняк директора и длинный двухэтажный дом для сотрудников, глядящий на Калужское шоссе. По другую сторону современной улицы Косыгина был пустырь. За ним деревянные дома совсем по-деревенски вытянулись вдоль дороги, дальше шли огороды. По утрам молочница спешила через дорогу с парным молоком.

Капица оказался талантливым организатором. Он выискивал для своего института лучших специалистов, создавал им все условия для работы, был строг и требователен.

Из Англии в Институт физических проблем прибыло первоклассное оборудование Монд-лаборатории, построенной Резерфор-дом в 1933 году специально для Капицы.