Ландау, как всегда, много работал, отлично себя чувствовал, был деятелен, энергичен, подтянут.

Когда ни зайдешь, радушный хозяин непременно свесится с верхней площадки лестницы и улыбнется. Если же он не показывается, значит, пишет свои формулы. В этом случае его могут оторвать от дела только друзья или студенты, набравшиеся храбрости сдавать теоретический минимум.

Вечером все семейство – Дау, Кора и Гарик – в маленькой чистенькой кухоньке сидят и с упоением щелкают жареные семечки. Разговор самый обыкновенный: что зима нынче странная – декабрь, а дождь так и хлещет; что учебники в школе бездарные и зря папа откладывает в долгий ящик обещанную физику и математику для школы, давно бы уже мог написать; что у Гарика в классе один мальчик написал в сочинении, что Василий Теркин создал замечательный образ Александра Твардовского.

Я выросла, постоянно общаясь с Дау, и очень его любила. Естественно, я много о нем говорила, может быть, даже слишком много. Однажды это закончилось смешной сценой.

Это случилось в Переделкине, на даче Корнея Ивановича Чуковского, который в ту пору редактировал «Записки о Шерлоке Холмсе» Конан Дойла и собрал вокруг себя группу молодых переводчиков. В их число попала и я. Это было маленькое литературное братство, и обстановка в нем была чудо как хороша.

Поработав, шли на прогулку по переделкинским улочкам, потом – обед. Бал правил Корней Иванович, он был великолепен – шутки, остроты, воспоминания. На людях он всегда был в ударе, всегда владел разговором. Ну и мы по мере сил старались поддержать беседу. Я, конечно, чаще всего говорила о Дау, но чтобы это не выглядело как совершенно неприличное хвастовство, имени его не упоминала; разговоры были домашние – о дяде.

Однажды Корней Иванович не выдержал:

– Майя, вы так носитесь со своим дядей, как будто это Ландау!

– Но это и есть Ландау.

– То есть как – Ландау?

– Моя мама и жена Ландау – родные сестры.

– Так почему вы раньше об этом не сказали?

– Но вы не спрашивали.

– Знаете, меня еще никто так не сажал в калошу, – смеясь до слез, сказал Чуковский.

Ну, конечно же, частная жизнь мужчин и женщин есть их тайна, нечто такое, до чего нет дела посторонним. И уважающий себя биограф никогда не станет играть на нездоровом интересе читателя к интимной жизни его героев. Речь об элементарных приличиях, неписаных законах. Трудно говорить о вещах столь очевидных.

Мне бы и в голову не пришло писать что-либо подобное, но после опубликования Кориных воспоминаний мой долг расставить все точки над i.

Конечно, проще всего было бы сделать вид, что ничего не произошло. Но Дау мне слишком дорог, кроме того, как говорила Кора, он был чист как дитя. Я, однако, далека от мысли вступать в какие-либо дискуссии или выстраивать собственную теорию по этому поводу. Моя цель гораздо скромнее – собрать воедино все, что мне рассказал Дау, все, что я слышала от Коры. Я утверждаю, что это – мой долг, потому, что, конечно, мало кому из пишущей братии выпадет счастье так близко знать своих героев.

Не помню, когда я узнала о том, что моя тетя состоит в необычном браке, но когда я была студенткой, то уже определенно знала об этом. Честно говоря, меня это вовсе не интересовало – вероятно, потому, что сами они не придавали этому никакого значения. Для меня эта семья если и отличалась от других, то лишь полным отсутствием недовольства друг другом, сцен, взаимных упреков, раздражительности, мелочных расчетов и прочей мути.

Ну а высказывания Дау о браке, ревности, изменах и подкаблучниках были так остроумны, что их невозможно было слушать без улыбки. Он, однако, всерьез считал, будто изобрел новый тип супружеских отношений, некий вольный союз, где нет ревности, где он и она живут весело и беспечно, как дети, и, если кто-либо из них вдруг влюбится в кого-то другого, партнер будет за него только рад, иначе какие же они друзья. Все так просто и понятно, что можно только удивляться, почему лишь немногие восприняли все это.

В этом отчасти виновата Кора. Впрочем, нет, не виновата, не то слово. Скажем так: это благодаря Коре Дау так уверился в своей правоте. В самом начале знакомства с Дау она дала ему слово, что ей неведома ревность, что она никогда не будет его ни к кому ревновать, и вообще придумала фразу, которая покорила молодого физика:

– Ты как был холостяком, так холостяком и останешься. И в твою личную жизнь я вмешиваться не собираюсь.

Случилось так, что эти слова, скрепленные клятвой, стали чем-то вроде гарантии их благополучия. Достаточно вспомнить, что только раз в жизни Лев Ландау отступил от намеченного плана, именно в пункте о женитьбе, которая, мол, помешает заниматься наукой. Было ему в пору составления этого плана лет семнадцать, и надо напомнить, что главным качеством человека он в ту пору считал силу воли. И надо еще раз подчеркнуть, что Льву Ландау удалось одержать победу над самим собой, и, как только что было упомянуто, пересмотрен был только вопрос о женитьбе. В остальном Дау был непреклонен, воля – стальная, никаких поблажек себе.

И все же этому нельзя не удивляться: такое милое, уютное, добродушное, смешливое создание, а поди ж ты, на поверку – железобетон. В то лето, на даче, когда он выздоравливал после автокатастрофы, я у него спросила об этом.

– Но безвольный человек – полное ничтожество! – воскликнул Дау. – Без воли ничего нельзя добиться.

Есть еще одно чрезвычайное обстоятельство: Дау полагал, что если человек дал слово, то разве что смертельная опасность может заставить его нарушить обещание. Ни на секунду он не усомнился в Кориной клятве. И она тоже в этом не сомневалась в тот момент, когда ее произносила. Словом, они заключили «пакт о ненападении», новый, свободный союз. И прожили в полном счастье десять лет, а это тоже не всем дано. Дау временами напоминал жене, что у него все же будут девушки, – она в ответ хохотала:

– Да ради Бога!

Она ни секунды не верила, что это – всерьез. Ведь он так ее любил. Другие женщины для него просто не существовали, она была первая, она была единственная, и постепенно Кора уверовала, что так будет всегда.

Но случилось иначе.

Кора на всю жизнь запомнила, как Дау сообщил ей о том, что он, наконец, нашел девушку. Описала она это весьма эмоционально:

«Дау влетел ко мне сияющий, крепко обнял, звонко поцеловал в нос, объявил: “Коруша, я к тебе с приятной новостью. Сегодня в двадцать один час я вернусь не один: ко мне придет отдаваться девушка! Я ей сказал, что ты на даче, сиди тихонько, как мышка в норке, или уйди. Встречаться вы не должны, это может ее спугнуть”.

Объятия, крепкие и очень нежные, разомкнулись, и Дау исчез. Непосредственность и чистоту этого взрослого ребенка я сейчас смело могу сравнить с чистотой помыслов Сент-Экзюпери в детстве! А тогда я не рухнула, а просто окаменела, чувство ревности, охватившее меня, описать не берусь, ведь я не писатель».

В половине девятого Кора заперлась в своей комнате, приняла снотворное и легла спать. Но лекарство не подействовало, она так и не уснула в ту ночь.

Утром позвонила маме, все рассказала.

– Самое ужасное, что я не могу сидеть одна, запершись. От этого можно сойти с ума. Пусть в следующую субботу ко мне на весь вечер приедет Майя.

Пришлось ехать. Мы с Корой долго гуляли напротив ее дома, и я так продрогла, что только дома согрелась. Вернулась я поздно и больше по вечерам к ней не ездила.