Ватикан

30 ноября, четверг

13.50

Мишнер почти бегом покинул библиотеку. Амбрози ждал его за дверями, но не последовал за Мишнером в приемную, сказав лишь, что автомобиль ждет и водитель отвезет его, куда он захочет.

Катерина сидела на позолоченном канапе.

В голове у Мишнера крутилось одно: что заставило ее пойти на обман? Конечно, он и раньше недоумевал, как ей удалось найти его в Бухаресте и потом в Риме. Ему хотелось верить, что все происшедшее между ними было настоящим, искренним, но не мог отогнать от себя мысль, что она просто притворялась, рассчитывая подчинить себе его чувства и обезоружить его.

Он подозревал в предательстве кого-то из сотрудников или предполагал, что где-то в здании установлены жучки. А оказалось, что сообщницей его врага стала та единственная, которой он доверял!

В Турине Климент предупреждал его.

Подойдя к Катерине, он почувствовал, что у него пересохло горло. Наверное, его напряженное лицо выдавало его.

– Он сказал тебе обо мне? – грустно проговорила она.

– Откуда ты знаешь?

– Амбрози хотел сделать это вчера. Я поняла, что сегодня Валендреа точно все расскажет. Ведь я им больше не нужна.

Его снова захлестнули эмоции. Он молчал.

– Колин, они ничего не получили от меня. Совершенно ничего, поверь! – В ее голосе зазвучала мольба. – Я взяла у Валендреа деньги и поехала в Румынию, а потом в Боснию. Это правда. Но я сделала этого потому, что я сама хотела, а не потому, что так хотели они. Они использовали меня, а я их.

Все это очень убедительно, но Мишнеру не стало легче. Он спокойно спросил:

– А слово «правда» для тебя пустой звук?

Она прикусила губу, и рука ее задрожала. Но раздражения, с которым она обычно реагировала на подобный неприятный разговор, Мишнер не увидел. Не дождавшись ответа, он сказал:

– Кейт, я доверял тебе. Я говорил тебе то, что никогда не сказал бы другому.

– Но я не злоупотребляла твоим доверием.

– Как я могу верить тебе?

Как ему хотелось ей верить!

– Что наговорил тебе Валендреа?

– Достаточно, чтобы мы сейчас начали этот разговор.

Мишнер ощущал, как его охватывает оцепенение. Он потерял родителей, потом Якоба Фолкнера. Теперь его предала Катерина. Он впервые в жизни остался совсем один, и вдруг на него навалилась вся тяжесть его жизненного пути. Он снова осознал себя нежеланным ребенком, рожденным в приюте и отнятым у матери.

Он остался один, и идти ему некуда. После смерти Климента ему казалось, что его будущее – в этой женщине, которая сейчас стоит перед ним. Он был готов зачеркнуть четверть века своей жизни, чтобы любить ее и быть любимым ею.

Но разве это возможно теперь?

На несколько секунд между ними повисло напряженное молчание. Неловкое и тяжелое.

– Ладно, Колин, – наконец медленно произнесла она. – Я все поняла. Я ухожу.

Она повернулась к дверям.

По мрамору застучали ее каблуки. Мишнер хотел остановить ее.

Не уходи, останься.

Но он не мог заставить себя произнести эти слова.

Он направился в другую сторону, к лестнице на первый этаж. Он не собирался пользоваться машиной, предоставленной Амбрози. Он хотел, чтобы все здесь оставили его в покое.

Мишнер шел по Ватикану без пропуска и без сопровождения, но его лицо было так хорошо знакомо, что ни один из охранников ни о чем его не спросил. Он добрался до конца длинного коридора, украшенного изображениями планисфер и глобусов. Перед ним стоял Маурис Нгови.

– Я слышал, что вы здесь, – сказал Нгови вместо приветствия. – И знаю, что произошло в Боснии. Как ваше самочувствие?

Мишнер кивнул:

– Я собирался позвонить вам позже.

– Нам надо поговорить.

– Где?

Нгови понял, дал Мишнеру знак следовать за ним. Они молча проследовали в архив. В читальных залах опять было полно исследователей, историков и журналистов. За одним из столов Мишнер увидел кардинала-архивариуса.

Нгови подошел к старику и коснулся его плеча. Тот вскинул голову, вскочил, вытянулся. Все трое направились в одну из комнат. Заперев дверь изнутри, Нгови сказал:

– Думаю, здесь нас никто не слышит.

Мишнер повернулся к архивариусу:

– Я думал, вас уже сняли с должности.

– Я работаю до конца этой недели. Послезавтра последний день.

Мишнер знал, что значит эта работа для старика.

– Жаль. Но думаю, так будет лучше.

– Чего хотел от вас Папа? – спросил Нгови.

Мишнер тяжело опустился в одно из кресел.

– Он думает, что у меня документ, пропавший из хранилища. Письмо отца Тибора Клименту, касающееся третьего откровения Фатимы. Факсимиле перевода. Я понятия не имею, о чем он говорит.

Нгови как-то странно посмотрел на архивариуса.

– В чем дело? – спросил Мишнер.

Нгови быстро передал Мишнеру информацию о вчерашнем посещении архива Валендреа.

– Он вел себя как безумец, – вставил архивариус. – Все время твердил, что что-то пропало из футляра. Я просто испугался его. Боже, спаси церковь! – Он истово перекрестился.

– Валендреа что-нибудь объяснил? – спросил Нгови.

Мишнер в свою очередь рассказал, что именно говорил Папа.

– В ту пятницу, – кардинал-архивариус потер старческий лоб, – когда Климент и Валендреа посещали хранилище, они что-то сожгли. Мы потом нашли на полу пепел.

– Климент рассказывал об этом? – спросил Мишнер.

Архивариус покачал головой:

– Ни слова.

Многое сходилось, но ясно было не все.

– Здесь много непонятного. В двухтысячном году сестра Люсия сама подтвердила подлинность третьего откровения, прежде чем Иоанн Павел раскрыл его верующим.

Нгови кивнул:

– Я был там. Подлинник записи привезли в футляре из хранилища в Португалию, и она подтвердила, что это тот же документ, который она составила в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Но, Колин, в футляре было только два листа бумаги! Я лично присутствовал при том, когда его открывали! Там был подлинный текст и итальянский перевод. И все.

– Если там был не весь текст, разве она не сказала бы об этом? – не смог сдержать удивления Мишнер.

– Она была уже в преклонном возрасте и очень слаба, – ответил Нгови. – Я помню, она просто бегло взглянула на страницу и кивнула. Говорили, что у нее слабое зрение, а слышать она вообще не могла.

– Маурис попросил меня проверить, – поспешно добавил архивариус. – Валендреа и Павел Шестой вместе вошли в хранилище восемнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Час спустя Валендреа по распоряжению Павла вернулся, но один и оставался внутри около пятнадцати минут.

Нгови согласно кивнул.

– Похоже, что письмо отца Тибора Клименту приоткрыло дверь, которую Валендреа давно считал закрытой.

– Может, это и стоило Тибору жизни. – Мишнер сопоставил факты, разрозненные кусочки мозаики постепенно складывались между собой. – Валендреа говорил, что пропал перевод Тибора. Перевод чего?

– Колин, – тихо и четко произнес Нгови, – третье Фатимское откровение гораздо важнее, чем мы думаем.

– А Валендреа считает, что оно у меня.

– А на самом деле? – спросил Нгови.

Мишнер покачал головой:

– Если бы оно было у меня, я бы отдал эту несчастную бумажку ему. Мне все это надоело, и я хочу покончить со всем этим.

– А что мог сделать Климент с текстом Тибора?

Об этом Мишнер не думал.

– Не знаю. Клименту не пристало воровать.

Совершать самоубийство тоже, хотелось ему добавить, но Мишнер не стал говорить об этом. Архивариус ничего не знал. Но по выражению лица Нгови он понял, что кениец подумал об этом же.

– А что в Боснии? – спросил Нгови.

– Еще хуже, чем в Румынии.