Все были удручены случившимся, а сами участники этих событий еще не оправились от шока. Положение продолжало оставаться серьезным. Поезд уже прошел часть

пути к западному борту долины, и возвращаться назад было не менее опасно, чем двигаться вперед.

Я попросил начальника отряда отпустить меня к поезду. Помрачневший и осунувшийся, он только хмуро покачал головой и сказал, что сам выведет вездеходы. Я не мог не отдать должное его непреклонности и волевым качествам. В этот трудный момент он оставался твердым и решительным.

Через день, переждав плохую погоду, поезд осторожно двинулся дальше на запад. Теперь мы часто подлетали к нему для дополнительных авиаразведок. Машины неуклонно продвигались вперед, удаляясь от опасной зоны. На крыше головного вездехода сидел наш начальник, внимательно вглядываясь в снежную белизну.

Достигнув западного борта долины, машины повернули к югу. Здесь, вблизи от гор, дорога не сулила особых неприятностей. Правда, при сильном ветре в воздух поднимались мириады снежинок, и видимость резко сокращалась. К счастью, дальше все обошлось без приключений. На двенадцатый день пути поезд оказался в нескольких десятках километров к югу от гор на высоте 3100 м. Цель была достигнута. Здесь новолазаревцы выгрузили горючее и расставили вехи, чтобы «Харьковчанки» не проскочили мимо.

Первая наземная трасса через горы центральной части Земли Королевы Мод была проложена.

Постепенно все отчетливее начинают проступать контуры создаваемых нашим отрядом карт. Но не во все части горной страны можно попасть на самолете. Там, где поверхность льда покрыта трещинами, завалена валунами, самолету не сесть. Выручает положение вездеход «Пингвин», после разведки трассы оставленный на несколько дней в горном лагере.

Вездеход переделан из бронетранспортера. Как и почему попало в Антарктиду это чудище, не совсем ясно. Очевидно, в первых экспедициях, когда специальных гусеничных машин не хватало, решили позаимствовать технику у военных. «Пингвин» уже давно израсходовал положенный ему ресурс и был списан как негодный еще несколько лет назад, но в этом году возрожден талантливым механиком «Новолазаревской». Бронетранспортер заново покрашен в яркий оранжевый цвет. По бортам у него отштампованы аккуратные сусальные пингвины, а спереди «на груди» кто-то в порядке самодеятельности коряво вывел большое асимметричное зеленое сердце и проткнул его желтой стрелой.

Начальник поручает мне наметить по аэрофотоснимкам трассу для вездехода.

- Смотри, упадем в трещину- отвечать будешь,- сурово предупреждает он меня. Но мы оба теперь понимаем, что если упадем, то ни мне, ни ему отвечать уже не придется.

Согласовав маршрут, выезжаем. «Пингвин» лихо преодолевает заструги, перепрыгивает мелкие трещины и мчится вниз по склону ледника. Внутри машины все заполнено грохотом, временами откуда-то наползает дым. Мы целиком во власти дергающегося бронированного зверя. Странное чувство охватывает в гремящей металлической коробке. Возможно, это именно то состояние, которое испытывает танкист во время атаки. Изнутри сквозь смотровую щель почти ничего не видно, перед глазами пляшут прямоугольные картинки ледника, скал и неба. Разве заметишь тут какую-то трещину. Но раз не видно, то и не страшно. Только бы машина катилась и гремела…

Когда «Пингвин», содрогнувшись всем своим бронированным телом, перескакивает через трещину покрупнее, все переглядываются. Начальник с возмущением .смотрит на меня. Орет, сложив рупором ладони: «Ну и дорогу ты подобрал…» Он, правда, сердится больше по привычке. Весь этот район изобилует сетью мелких, хорошо видимых трещин, которые нужно только пересекать под прямым углом. Кто-кто, а он-то теперь понимает, что гораздо опаснее ровные заснеженные участки ледника, где под снегом могут прятаться пропасти.

Чтобы лучше видеть, вылезаю наверх, на броню. Теперь я сижу верхом на «Пингвине». Мои сапоги свешиваются с обеих сторон смотровой щели, и движениями ног я могу сигналить, в случае чего срочно остановить вездеход, перекрыв щель.

Морозный ветер обжигает нос и щеки. После темного нутра машины так ослепительно-ярко, что слезы катятся градом, но надо внимательно вглядываться в набегающий лед. А вокруг все выглядит нереально, совсем не поземному. Безжизненные горные цепи, низкое желтое солнце, поверхность льда, мерцающая синими искрами. Длинные, неподвижные тени гор и летящий стремительный силуэт танка со мной на крыше. Как в фантастическом фильме! Я не удивлюсь, если сейчас вон из-за той медной вершины появится сама Королева Мод.

Вдруг вездеход сильно подскакивает и резко останавливается. Я чуть не падаю с крыши. Из кабины вылезает разъяренный начальник отряда. Следует обращенный ко мне монолог:

- Куда ты смотришь, угробить нас хочешь…

И снова: «По коням, даешь Антарктиду!»

…С той памятной экспедиции прошло немало лет, В здешних горах мне не пришлось больше работать. Знакомые силуэты исполинских массивов, правда, видел я еще дважды, когда пролетал в этом районе на Ил-14 в более поздние годы. Но даже теперь я иной раз путешествую по этим местам во сне. Горы Земли Королевы Мод навсегда остались для меня горами моей молодости. Так же как и мои антарктические товарищи той поры ничуть не постарели с годами, Память - величайший дар, позволяющий остановить мгновенье. И если оно прекрасно, это очищает душу и дарует новые силы.

Вездеход описал дугу, и домики базы «Союз» повернулись к нам своими желтыми спинами. Мы покатили на юг, вверх по леднику Ламберта. Трое оставшихся на базе - гидролог Саша, механик Борис и радист Юрий - на глазах превращались в темные точки.

Вот и вырвались наконец на простор Антарктиды. Михалыч, наш начальник, недаром медлил, принюхивался, приглядывался к погоде. Переход по леднику Ламберта дело рисковое, при плохой видимости угодить в трещину проще простого.

Я закрепился на крыше вездехода. Там было полно вещей: дюралевые дуги палаток, раскладушки, куски кошмы, пухлые сардельки спальных мешков. Все было стянуто веревками, уложено по-походному. Спереди оставалось еще немного места, где можно было сесть, подложив под себя каэшку. Слово это возникло в пору наших первых экспедиций в Антарктиду от аббревиатуры КАЭ - комплексная антарктическая экспедиция. Хотя давно уже во всех документах фигурирует САЭ, ватную куртку с капюшоном опытные полярники называют каэшкой, и никак иначе. В звучании тут ласковость, тепло и что-то от печального зова пингвинов.

Ехать на крыше, кроме меня, желающих не нашлось. Дорога предстояла дальняя, ветер встречный. Михалыч, как и положено начальнику, сел в кабину рядом с водителем, на «генеральское» место. Остальные - Будкин с помощником и еще два геолога - полезли в кузов, темный короб, уже на две трети набитый вещами, где, кроме запчастей и ремонтного инструмента, находились еще бочка с горючим, баллоны с газом, отопительные печи, ящики с продуктами, баулы с палатками, матрасы, рюкзаки с личными вещами всей нашей семерки.

Всемером уходим мы в этот дальний маршрут. В семерке, по-моему, есть что-то особое, какая-то неизъяснимая магия. Недаром же вошла она во столько пословиц и поговорок: «семь раз отмерь…», «на семи ветрах», «семи пядей во лбу», «седьмая вода на киселе…» А пушкинские три карты: тройка, семерка… И сразу мороз по коже, ощущение предопределенности, нарастающее беспокойство. Для меня нынешняя экспедиция как раз седьмая по счету, поневоле задумаешься. Но что-то не чувствую я себя полярным ветераном, волнуюсь как новичок. До старых заслуг, если они и были, никому сейчас дела нет. Все сначала, все сызнова. Заново нужно утверждать себя в экспедиции. И к новым товарищам привыкать: каждый раз это по-разному получается.