Впервые я ступил на шельфовый ледник Антарктиды еще в 1957 г. с борта дизель-электрохода «Лена» в пору своей первой экспедиции. Это был ледник Западный, его самая низкая восточная часть, где нашлось удобное место для выгрузки самолетов. Летчики назвали это место Нью-Васюки. Название попало на карту, подготовленную нашей экспедицией. Первая высадка, хотя и запомнилась в деталях, была кратковременна, к тому же мы работали вблизи самого судна. Более детальное знакомство с этим типом антарктических льдов произошло гораздо позднее в моей третьей, а затем и четвертой экспедициях, когда наш геолого-географический отряд вел исследования на Земле Королевы Мод. В самом конце декабря 1966 г. мы залетели на двух «Аннушках» на бельгийскую антарктическую базу «Король Бодуэн». Это был дружеский визит с целью обмена научной информацией, к тому же с бельгийской станции было удобнее всего летать на работу в горы. С бельгийцами мы и встретили Новый год. …В темноту уходит отвесная металлическая лестница. - Глубоко? - спрашиваю я Пьера. - Пять метров,- показывает он пальцами. Над люком установлено устройство, очень похожее на виселицу, с помощью которого на блоках опускают и поднимают тяжелый груз. - Я иду первый,- говорит Миша.- Сбросишь мне спальные мешки, а остальное спустишь по канату.- И он перебрасывает ногу вниз. Лестница жалобно скулит. - О ля-ля!-восхищенно прищелкивает языком Пьер. - Да, лестницу он вам сломает,- говорю я. Когда все спущено вниз, влезаю в люк и я. Вот уже высоко над головой яркое квадратное отверстие. На дне снежного колодца полумрак. В одну сторону идет оледенелый коридор, перекрытия сильно прогнулись и грозят вот-вот рухнуть. С другой стороны массивная, окантованная металлом дверь. Я открываю ее и попадаю в комнату, квадратную, освещенную лампой дневного света. Стены покрыты коркой льда. На полках вдоль стен сложены узкими стопками плитки шоколада, сахар и другие припасы. Квадратная комната-проходная, дальше вглубь ведет другая дверь. За ней коридор, по обе стороны которого расположены крошечные, похожие на вагонные купе отсеки. Внутри каждого две койки одна над другой и маленький столик. В центральном отсеке установлена специальная печка-воздуходувка, работающая на жидком топливе. Сейчас ее включили, и теплый воздух начинает отогревать холодные помещения. Постепенно подснежный дом заполняется, подходят геологи и летчики. С помощью «виселицы» спускаем запасы продуктов, которые боятся мороза. Наконец все наши внизу. Всего восемнадцать человек. - Остался один час, - предупреждает всех Миша. В квадратной комнате наскоро сооружаем стол. Выкладываем продукты: консервы, водку, коньяк, примороженные яблоки. Миша берется подготовить селедку с луком. Вот и обосновались, спасибо бельгийцам, любезно предложившим нам для жилья резервные помещения своей станции. На «Короле Бодуэне» отзимовали 17 человек, но сейчас здесь только 13. Остальные четверо во главе с начальником Тони Аутенбоером работают в горах. Бельгийцы живут по Гринвичу. Новый год наступит у них на три часа позднее московского. Мы пригласили их на наш Новый год, а они нас - на свой. - Осталось пятнадцать минут,- провозглашает Миша, обильно поливая селедку подсолнечным маслом. Шумно входят бельгийцы. Все плотно рассаживаются вокруг стола. Яблоку негде упасть. Летчики пытаются настроить «Спидолу», но под снегом она бездействует. - Повесьте антенну на «виселицу»,- советует всезнающий Миша. Едва успеваем вытянуть провод через люк наверх, как сквозь радиопомехи издалека доносится до нас перезвон курантов. С Новым годом! С новым счастьем! Бельгийцы с удовольствием пьют и закусывают. Красная икра, яблоки, лук - все наши деликатесы на столе; после зимовки это впечатляет и, несомненно, вызывает отменный аппетит. На бельгийской станции работают несколько специалистов из Голландии. Все зимовщики заросли красивыми бородами, но лица у большинства усталые, утомленные долгим пребыванием в подснежном царстве. Один из жителей «Короля Бодуэна», с длинными волосами и черными, искрящимися глазами, был принят нами за пастора. На самом деле он оказался геофизиком. Очевидно, за густые, спадающие волосы товарищи прозвали его Мадам. Наш знакомый механик Пьер с черной окладистой бородой был похож на рассудительного, степенного крестьянина. Он с толком пил водку, закусывал икрой с луком и не забывал аккуратно оглаживать тыльной стороной ладони лоснящиеся усы. Самый представительный из всех зимовщиков имел внешность стареющего заслуженного актера. Большой припудренный синяк под левым глазом никак не вязался с его интеллигентным видом и сединой на висках. Он любезно предлагал всем большие красивые сигары. Многие из нас принимали его за начальника. Как, однако, вскоре выяснилось, это был повар. Обязанности начальника во время отсутствия Тони Аутенбоера выполнял месье Донне - голубоглазый, рыжебородый, веснушчатый и единственный с ярким румянцем на щеках. В квадратной комнате дым коромыслом, песни, русско-французская речь, смех. Обледенелые стены отпотевают, и вниз скатываются темные капли. Жарища! В половине третьего ночи по московскому времени бельгийцы приглашают нас к себе. Один за другим лезем по лязгающей лестнице вверх, на свет божий. Выныриваем из люка на яркую снежную поверхность, освещенную незаходящим полярным солнцем, шагаем в распахнутых куртках по промерзшему скрипящему насту. Впереди колышутся на ветру три укрепленных на алюминиевых шестах флага: бельгийский и голландский по краям и советский в центре. Рядом торчат, словно шеи каких-то вымерших животных, несколько труб. Из их «ртов» вьется легкий парок. Три странных павильона на ножках дополняют этот антарктический, ни на что не похожий пейзаж. Снова через люк спускаемся на новую действующую бельгийскую станцию. Здесь даже в коридорах повсюду свет, тепло, чувствуется жилье. Проходим в кают-компанию. Это длинная комната с колоннами посредине (они служат подпорками сводов потолка, на который давит многотонная толща снега). В углу комнаты буфетная стойка, где выстроились в ряд рюмки с коктейлями. К стойке направляется, занимая, очевидно, привычную позу, импозантный бельгийский повар с подбитым глазом. В другой части комнаты - полки с книгами, радиола, наборы пластинок, настольная игра «Футбол». По соседству с кают-компанией еще ряд помещений: дизельная - энергетическое сердце станции, владение Пьера; радиоцентр, лаборатории, в том числе ионосферная, где главенствует геофизик Мадам. - Осталось пять минут,- провозглашает бдительный Миша, показывая, что сейчас совсем не до осмотра. Все возвращаются в кают-компанию, разбирают коктейль. Вот и еще один Новый год наступил, по Гринвичу. Играет радиола. Все курят большие бельгийские сигары, рассматривают картинки на стенах, в основном портреты киноактрис в эффектных позах. На самом видном месте висит в рамочке фотография молодого человека во фраке. - Король Бодуэн,- глядя на него, как на старого знакомого, говорит Миша. Я недоверчиво гляжу на Мишу, но стоящий рядом бельгиец утвердительно кивает. - Откуда ты это знаешь? - восхищенно шепчу я. - Поживи с мое, тоже будешь знать,- довольно ухмыляется Миша. Подснежное веселье продолжается. - Что-то покачивает, не унесло ли нас в море? - с беспокойством спрашивает главный геолог, упираясь в центральную колонну. Языковой барьер успешно преодолен. - Я тебя знаю, ты голландец, - говорит Миша Пьеру. - Но, но,- мотает головой Пьер. Идет «охота» за нашими шапками. Их пытаются обменять на вязаные шапочки бельгийского производства. Но нам без наших ушанок не обойтись. Пьер, примеряя Мишину шапку, тонет в ней почти по подбородок. - Голова у тебя не годится! - объясняет ему Миша. Пьер неохотно возвращает ушанку. Лишь утром мы вылезаем наверх. Здесь по-прежнему ярко, солнечно, всего минус 5 градусов. Еще бы, стоит самая середина антарктического лета. И никому не приходит в голову, что под ногами, всего в каких-то ста метрах,-океан. И совсем не исключено, что в один прекрасный момент шельфовый ледник расколется и, кто знает, в каком месте? Я вспоминаю нашу подснежную станцию «Лазарев». Сейчас она плывет где-то вместе с айсбергом, а может быть, и айсберг тот уже растаял? Хорошо, что зимовщики заблаговременно оставили шельфовый ледник, перебазировавшись на скалы оазиса Ширмахера. Я видел «Лазарев» в последний год ее существования. Тогда я не имел еще никакого представления, что такое станция на шельфовом леднике. Открыл крышку люка, шагнул в темноту, поскользнулся - и пошел «считать ступеньки». Внизу кто-то провел мне по лицу словно бы тряпкой, чуть шершавой, теплой и влажной. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что очутился в тамбуре перед обитой войлоком дверью. У моих ног сидели четыре собаки. Два пушистых здоровых пса и две облезлые рыжие дворняги. Псы сидели как истуканы, а собачонки приветливо крутили хвостами. Я открыл дверь и ступил через порог. Лицо обдало теплым воздухом. Облезлые рыжие собачонки хитро проскользнули за мной. Здоровые псы так и не пошевелились. Я очутился в коридоре. Неяркая замусоленная электрическая лампочка висела у потолка. В углу угадывались очертания токарного станка, стояло несколько бочек. Вдоль стены на длинных гвоздях были повешены ватные куртки. Откуда-то раздавалась музыка и (о чудо!) женский смех. Среди обступившей меня темноты чувствовалось присутствие многих людей. Тут же я наткнулся на стул и чью-то спину. Кто-то выругался. Из-за спины показался угол киноэкрана. На нем плясали буквы «Конец первой части», и изображение исчезло. Это был «Возраст любви» с Лолитой Торрес - любимый фильм той зимовки. …Неустойчива погода на Антарктическом побережье: только что сияло солнце, но вдруг запасмурило, небо затянуло кисеей облаков. Станцию «Король Бодуэн»_накрыл очередной циклон. Тени на снегу исчезли. Некоторые дальние предметы приблизились, ближние удалились. Или все это причуды новогодней ночи? Огромная лохматая собака сидит почти у моих ног. Я делаю к ней пять, десять, двадцать шагов, а она все так же близко, но все же дотянуться до нее я никак не могу. Иду дальше. Собака начинает бледнеть и внезапно растворяется в воздухе. «Мираж»,- решаю я и направляюсь к своему люку. А еще через несколько дней, закончив работу в ближайших горах, имеющих довольно-таки неудобоваримое название Сер-Роннане, мы расставались с гостеприимным «Королем Бодуэном». Все бельгийцы собрались около наших самолетов. Краснощекий месье Донне, благообразный Пьер, сверкающий глазами Мадам и, конечно, импозантный повар с сигарой во рту и подбитым глазом. На прощание каждому из нас вручили по бутылке какого-то особенного бельгийского вина, на этикетке которой было написано, что только истинные знатоки могут оценить его удивительные качества.