На газоне, на высоком дубовом пеньке, верхушка которого была покрыта войлоком, как голова афганца блинообразной шапкой, смирно сидела крупная серая птица — ястреб-тетеревятник. К ногам хищника были привязаны длинные кожаные ремешки-путцы, а голову закрывала кожаный клобучок. К хвосту ястреба особой булавкой был прикреплен легкий латунный бубенчик.

Николай натянул на правую руку толстую кожаную перчатку с огромным раструбом и осторожно подвел ее под лапы ястреба. Птица, расправив крылья, осторожно, на ощупь, перебралась на руку Николая.

— Подержи, — обратился Николай к Лизе и, вытащив свою руку из краги, подождал, пока Лиза наденет перчатку вместе с сидящим на ней ястребом, который слегка водил хвостом и тоненько брякал бубенчиком.

Работник заповедника поставил ведро с цыплятами, сходил к сараю и вернулся, держа в руках сизого голубя.

— Сейчас увидите, как охотятся с ястребом, — сказал вернувшийся сокольничий, обращаясь только к Лизе и забирая у нее хищника.

Потом он отпустил голубя. И мы действительно стали свидетелями великолепной охоты самого уловистого и добычливого пернатого охотника — ястреба-тетеревятника. Голубь был уже далеко, когда Николай сдернул с головы хищника клобучок и подбросил птицу вверх.

Но сизарь, вероятно, был стреляным воробьем. Опытный голубь, увидев приближающегося к нему ястреба, не стал улетать, а сложив крылья камнем рухнул в первый попавшийся терновый куст. Тетеревятник тоже ринулся туда, но оказалось, что именно под этим кустом отдыхала молодая кошечка, любимица всего заповедника.

Ястреб был универсальным охотником — он мгновенно переориентировался на новую цель и вцепился кошечке в спину. Та была не настолько опытная как голубь. Вместо того, чтобы прятаться в том же кусте где уже скрывалась одна жертва тетеревятника, кошка, вырвалась из когтей ястреба и припустилась к дубраве.

Но если для сокола и для орла лес был враждебной средой, то ястреб чувствовал себя в нем превосходно. Он легко взлетел и, позвякивая бубенчиком, устремился вслед за удирающей кошкой. За ним бросился Николай. Судя по ее истошным воплям, ястреб на этот раз намертво закогтил незадачливого зверя. Освободил ее вовремя подоспевший Николай.

Первое зоологическое мероприятие первого дня практики таким образом закончилось. Мы со студентами, обсудив детали увиденной охоты, собрались выйти на экскурсию. Но тут некстати пришел Гена. Он смешал все карты педпроцесса, попросив меня и моих ребят помочь им в охране заповедника, вернее поддержании его растительности на должном уровне. Для этого он пригласил всех занять места в уже известном ГАЗе.

Машина перевезла нас через мост на другую сторону Дона — непосредственно на Сорочий Камень — крутой утес, давший название и заповеднику, и поселку.

Студенты минут десять бродили по круче, с восхищением разглядывая с этого высокого берега лежащий как на ладони заповедный поселок, узкую ленту реки, на которой сверху хорошо просматривались темные омута, белесые, подходящие к самой поверхности воды косы, безбрежный пустой пляж (был будний день) и далекий, еле видимый купол храма в городе, откуда нас утром привез Гена. Порой воздушный вихрь поднимал вверх белые плоды ковыля с длинными тонкими хвостиками. Они кружились в синем небе навевая единственную ассоциацию, связанную с процессом размножения.

Мы стояли на краю высокого обрыва, как на огромной белой полуразрушенной крепостной стене, такой древней, что и она сама, и выпавшие из нее огромные каменные монолиты сплошь поросли ярко-рыжими лишайниками и блеклой травой.

Близился полдень. Лесостепное солнце поднялось высоко и начало печь нам головы, плечи и спины.

Гена был убежденным экологом, охранником природы, поднаторевшим в проведении экскурсий по заповеднику. Поэтому он сначала рассказал, что мы сейчас находимся на совершенно уникальном участке (правда очень маленьком — всего в несколько гектаров), где можно наблюдать и настоящую степь, и настоящий разнотравный луг, которые вот уже несколько десятилетий не бороздил плуг, не травил скот и где не косили траву. Так выглядели все окрестные равнины, давным-давно, на заре земледелия, а точнее, когда здесь первобытные народы пасли свой первобытный скот.

Вид цветущего луга был превосходен. Чистыми желтыми и голубыми глазами смотрели в небо венчики дикого льна, рдела луговая герань, виднелись блекло голубые, никогда до конца не распускающиеся цветки ломоноса, кое-где горели сильно запоздалые оранжевые пятна горицвета, а над всем этим качались огромные бледно-желтые соцветия-корзинки василька русского. Весь этот нерукотворный цветник чудесно сочетался с редкими куртинами кустов и невысокими деревьями, чрезвычайно живописно разбросанными между степными и луговыми участками.

Гена произнес еще несколько фраз об этом уникальном степном заповеднике, которой специализируется именно на охране редких растений, потом вытащил из машины несколько разнокалиберных топоров и одно настоящее мачете, раздал топоры студентам, а сам, взмахнув мачете, как есаул шашкой, и повернувшись к прекрасному цветущему лугу, воскликнул: «Рубите!».

Студенты остолбенели от такого неожиданного перехода от блестящей лекции по заповедному делу к прикладной части охраны природы.

Тут был вынужден вмешаться я и попросил Гену объяснить, каким образом мы при помощи топоров, будем спасать уникальный растительный мир Сорочьего Камня.

— Ах, да забыл сказать, — наконец понял недоуменные взгляды студентов заместитель по науке. — Сорняками на лугах как раз являются деревья и кустарники. Когда здесь пасся скот, неважно какой, дикий или домашний, копытные обгладывали кустарники и древесную поросль. Но сейчас на заповедную территорию проход козам, овцам и коровам закрыт, поэтому мы с вами и будем косить, вернее, рубить то, что является сорняками. То есть будем выполнять функцию крупного и мелкого рогатого скота. — Тут Гена показал на крепкие дубки, трехметровые яблоньки и пятиметровые американские клены, видневшиеся повсюду на сильно заросшем, давно не пропалываемом лугу.

Мы взяли топоры и принялись крушить деревья и кусты.

Оказалось, что это не так просто. Легко сдавались только американские клены. Дубы сопротивлялись крепостью древесины, яблони — колючими ветвями, а по кустам спиреи лезвие топора скользило как ко конскому волосу древнегреческого шлема.

Новоявленные лесорубы смогли проработать на жаре не более трех часов, и Гена дал команду «отбой». Все пошли к машине. Бодрый Гена с мачете шествовал впереди, а я следовал замыкающим в ряду еле плетущихся студентов.

Тропа к машине шла по самому краю высоченного обрыва. С него открывался чудесный вид на огромный песчаный пляж, вокруг которого прилепилось множество отгороженных ивовыми кулисами маленьких индивидуальных пляжей и пляжей на двоих. По причине буднего дня все они пустовали. За исключением одного, на котором загорала пара молодых людей. Вернее, загорать удавалось только одному из них. До них было далековато, и я никак не мог уточнить одну деталь — кто из них — молодой человек или девушка — ловит ультрафиолет. Мои же утомленные жарой студенты были страшно невнимательны. Они понуро опустив головы плелись по тропе, глядя себе под ноги, и в лучшем случае оглядывали луг и считали те деревья, которые им предстоит рубить в следующий раз.

— Дай мне бинокль, — сказал я идущему передо мной Никите, несшему оптический прибор. Студенты остановились, посмотрели на тот берег, уточнили направление моего взгляда и наконец заметили единственный занятый индивидуальный пляж. Оруженосец начал подносить бинокль к глазам, но я остановил его.

— Первым смотрит начальник, — строго сказал я.

Никита покорно снял с шеи висящий на ремне бинокль. Я, взглянув в окуляр, убедился, что принимала солнечные ванны дама, а кавалер был в ее тени, отдал бинокль и пошел к машине. Через пять минут я оглянулся, потому, что не услышал за собой ни привычного шороха шагов, ни вялого разговора моих подчиненных. Все они стояли шеренгой на высоком берегу обрыва, и мой бинокль ходил по рукам, как единственная папироса или кружка с вином. Бинокль несколько раз проплыл по ряду натуралистов, и наконец их заметили. Молодой человек судорожно уполз в кусты, зато его подруга ничуть не смущаясь, повернулась (она была недурно сложена) и помахав рукой шеренге соглядатаев пошла успокаивать своего трепетного спутника.